Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
- Дата:22.11.2024
- Категория: История / Публицистика
- Название: Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
- Автор: Игал Халфин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, «подзанявшись вопросами» и почитав «Правду» и «Большевик», а также платформу оппозиции, «которую брал у Кутузова по собственному желанию», Подборский пришел к выводу, что «оппозиция неправа по всем вопросам». «На собраниях никогда не защищал оппозицию, никакой фракционной работы не вел»[1738]. Более того, во время дискуссии, «в частных беседах» спорил с инакомыслящими. Особенно не соглашался Подборский с Троцким по вопросу классовой борьбы в деревне, не считал середняка «контрреволюционным», допускал «свободное развитие крестьянских хозяйств». «Приготовился выступать по крестьянскому вопросу против оппозиции, но выступать не удалось из‑за большого количества ораторов (это могут подтвердить Андриевский, Мирошкин)»[1739].
Вопрос: Почему не заявил в Бюро о существовании платформы, раз ты по прочтении ее был на стороне ЦК?
Ответ: Я полагал, что распространение платформы ничего страшного за собою не повлечет, и из личных симпатий к Кутузову не хотел подводить.
Вопрос: Чем Кутузов, кроме личной симпатии, был уверен, что ты его не выдашь?
Ответ: Не знаю, в голове его не был.
«Ошибка заключалась в том, – признал Подборский, – что не принес платформу в бюро ячейки, а отдал тому, у кого взял, Кутузову, этим как бы становясь единомышленником троцкистов. На самом же деле здесь восторжествовало чувство мещанской порядочности»[1740].
Кликунов удивился: «Неоглашение платформы объясняется отсутствием большевистского чутья. Был на фронтах, но легко отнесся к оппозиции». «Легкомысленно считать платформу оппозиции документом, не представляющим из себя ничего страшного», – добавил Барышев. «Согласен, – сказал Фельбербаум, – но после же он голосовал за тезисы ЦК – убежденно». Подборскому объявили «строгий выговор»[1741].
В деле Подборского довольно очевиден конфликт двух этик – обыденной и партийной, которые здесь несовместимы. Обыденная этика предполагает, и это признавал Подборский, уважение к частной тайне и непубличной активности: домашнее чтение – неотъемлемая часть частных практик, приравненных к частному обмену информацией, поэтому печатный документ, переданный кому-либо для прочтения в этом порядке, должен быть в таком же порядке возвращен владельцу. Этика партийца снимает все соображения о границах частного и публичного – и в этом случае оппозиционный документ должен был быть не возвращен Кутузову, а передан по прочтению в партийные органы. Партия объявляла это правилом партийной дисциплины, но, как констатировал Подборский, «восторжествовало чувство мещанской порядочности». Интересно, что такой конфликт в это время не имел решающего значения: за неверный этический выбор Подборский отделался лишь жестким, но временным наказанием и в партийных рядах себя сохранил.
Закончим наше обсуждение стратегий защиты случаем Владимира Федоровича Беляева. Он – обратный случай: в отличие от Подборского, Беляев декларировал как ошибку не организационную связь с оппозицией, а ее поддержку изнутри партии – которой он, как убедительно и с доказательствами на руках утверждал, организационно никогда не изменял. В этом случае требуется особое внимание к текстам: архив богат на материал, случай сложный, а герой наш изворотлив вдвойне. Характерно то, что на партсобраниях времен оппозиционной дискуссии Беляев говорил существенно меньше, чем Подборский или Филимонов. Зато на партпроверке его просто невозможно было перебить. В его арсенале десятки аргументов и ходов, Беляев оправдывается и так, и сяк, и умоляет партбюро, жалуется в райком, и клянется именем коммуниста. Впрочем, и опрашивают его теперь тщательнее. Если в декабре 1927 года (см. первую главу) он проходил проверку просто контрольной комиссии, то весной 1928 года политическая физиономия коммуниста Беляева изучалась целым коллективом – в итоге, случай Беляева получил большую огласку.
К исследованию личности Беляева привлекались как поручители, так и недоброжелатели. Мы видим особенно отчетливо закулисную часть процедуры партпроверки: в бюро идут доносы на опрашиваемого, внешние респонденты отзываются о разных биографических деталях, изложенных ответчиком. Все это затрудняет выдвижение им четких апологетических линий: Беляев боролся с невидимыми призраками-обвинителями, их донесениям ему полностью не показывали, а лишь цитировали – Фельбербаум и Образов вытаскивали их из своей руки как джокеров в нужный момент, и, что еще есть в рукаве, Беляев мог лишь догадываться. Доносы на Беляева подробны и построены по антиканону автобиографии. Все законы жанра в них сохраняются, но цель прямо противоположна: смысл нарратива – убедительно доказать, что ответчик всегда, на всех этапах своего политического развития тяготел к недругам пролетариата и занимал их сторону. В таком сценарии партбилет ему нужен был исключительно для сокрытия своего истинного политического лица – без этой маски он не мог продолжать подрывное дело Кутузова и компании.
Наподобие двух предыдущих рассмотренных нами случаях, Беляева обвиняли не в общем, расплывчатом инакомыслии, а конкретно – в тяге к фигуре Льва Троцкого, в неготовности отказаться по указанию ВКП(б) от недопустимой персональной симпатии к главному вождю оппозиции ЦК. Как «троцкист» Беляев был заведомо потерян для партии. Но, отрицая все обвинения, бранясь и обличая, Беляев использовал стратегии защиты, основанные на той же логике, что и Подборский да Филимонов – и иногда риторически более успешно, чем они. Да, признавал Беляев, я ценил Троцкого. Но любил я в нем не руководителя структурированной оппозиции, и уж точно не политического наставника – я и думать не мог о Троцком в такой ипостаси. Учредитель Красной армии был для ответчика всего лишь личным воспоминанием, кумиром давно прошедших дней. Влечение его к Троцкому было эмоциональным, не идейным – а, значит, допустимым, поскольку эмоциональная сфера считалась отделенной от чисто политической. Однако, как только оппозиция начала выстраиваться как анти-партия, заводить свой устав, проводить свой черной мессы у Голикова и Кутузова, Беляев спешно с ней попрощался – как это должен был сделать любой честный большевик.
Шансы Беляева на сохранение партбилета были невелики[1742]. Он голосовал вместе с оппозицией по всем вопросам, но, по его заявлению, организационных связей с оппозицией не имел. В заявлении в Томскую окружную контрольную комиссию ВКП(б) от 15 января Беляев жаловался на недоразумение. «Благодаря моим выступлениям по ряду вопросов во время дискуссии, в которых некоторые из выставленных мною положений совпадали с взглядами оппозиции, меня причислили к таковой. Настоящим заявляю, что ни в коей мере с оппозицией связан не был, следовательно, ни в какой фракционности неповинен»[1743]. И в более позднем письме Беляев настаивает: «Несколько слов о моей пресловутой оппозиционности. В этом деле, несомненно, из мухи раздули слона». Беседуя со следователем Тюлькиным, «[я] определенно заявил, что в дискуссии я участвую вполне объективно, ибо (об этом я говорил на бюро и на общем собрании) считаю, что перед съездом необходимо было встряхнуть все наши
- Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин - Публицистика
- Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков - История
- Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов) - Сборник - Языкознание
- "Фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Булаев Вадим - Попаданцы
- Как организовать исследовательский проект - Вадим Радаев - Прочая справочная литература