Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
- Дата:22.11.2024
- Категория: История / Публицистика
- Название: Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
- Автор: Игал Халфин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лунь добавил, что из оппозиции он был связан только с Пищалко, «и то это объясняется знакомством с ним по прежней совместной работе».
Вопрос: С какого времени и как долго солидаризировался с оппозицией?
Ответ: Может быть, не совсем сознательно, но с момента приезда Ван-Цзин-вэй.
(Подразумевалась первая половина 1927 года. При поддержке КПК и советских агентов Ван Цзинвэй перевел тогда правительство в захваченный НРА Ухань и провозгласил этот город новой столицей Китая. В апреле Чан Кайши объявил о создании альтернативного правительства в Нанкине, тем самым бросив вызов уханьским революционерам. В противостоянии двух столиц стороне, которой симпатизировал Лунь, не поздоровилось: «левое крыло» Гоминьдана начало вычищать коммунистов из правительства, и они были вынуждены покинуть Ухань. Главный политический советник Бородин и некоторые китайские коммунисты отправились разными путями в СССР – по-видимому, этот исход и имел в виду Лунь как триггер его разочарования в партийной линии.)
Никто особо не вникал в отношение Карла Карловича к Китаю. Гораздо важнее было выяснить связь между инакомыслием Луня и его религиозным прошлым. «Отец по происхождению крестьянин, работал землекопом и пильщиком» и, по-видимому, был баптистом, но культ переборол. Сам Лунь не вступал в партию по религиозным убеждениям, а разубедился тогда, когда прослушал курс атеизма ректора Коммунистического университета имени Я. М. Свердлова Мартына Николаевича Лядова. На профессиональных съездах тезисы оппозиции не поддерживал, «не будучи глубок, не мог взять ответственности в обсуждении всех вопросов».
«Я знаком с Лунь с 24 года, – говорил Кликунов. – Приходилось с ним поговаривать, и у меня мнение, что он не из таких, которые не зная броду суются в воду. У него было подобие оппозиции. В вину следует поставить способность оппозиции выступать по мелким, непринципиальным вопросам, беспризорность». За необдуманное голосование и выступления по мелочам бюро рекомендовало «поставить на вид». Попов же считал, что «Лунь развит и склонен быстро перерождаться, а посему надо вынести выговор». При голосовании предложение бюро «поставить на вид» получило 70 голосов против 27 за предложение Попова[1698]. «Конечно, можно было бы больше дать наказание, – комментировал Зимов, – но мы считаемся с тем, что тов. Лунь один из первых <…> пришел и сказал, что от оппозиции он отмежевывается безвозвратно и больше поддерживать ее не будет. Чтобы гарантировать такой успех, я думаю <…> предложить ему побольше читать сочинения Ленина»[1699].
В следующем деле, деле Куркова, можно обнаружить очень сложное переплетение герменевтики подозрения с доверием к рабочему. Чтобы диагностировать сознание обследуемого, нужно было удостовериться, что он видит в опрашивающих его «своих» и говорит о себе всю правду.
Тридцатиоднолетний Николай Иосифович Курков, коммунист с 1920 года, прошел через рабфак и ни разу не оступался. Но во время работы на практике в прошлом году Курков столкнулся с «ненормальными явлениями по всей Забайкальской дороге». Когда он поинтересовался в правлении дороги о положении дел, «выяснение получилось в худшую сторону. Во время дискуссии перед XV партсъездом работал в лаборатории с оппозиционером Голяковым. Приходилось вести разговоры по крестьянскому вопросу и по вопросу народного образования». 19 февраля Курков подал заявление в бюро ячейки, в котором признал свои оппозиционные колебания, и просил «не исключать его из партии»[1700]. Упор делался на мимолетность и случайность произошедшего. «В сторону оппозиции я увлечен был такого рода настроением – авторитетные вожди Зиновьев, Каменев, Раковский и ряд других не допускаются к печати, а поэтому их убеждения большинству членов партии неизвестны. Я, как многие на собрании, стал просить стенографический отчет, за что, вероятно, впервые получил ярлык оппозиционера. <…> Имея такое настроение <…> я стал искать ответа на создавшееся положение: к этому времени я узнал, что есть платформа оппозиции». В полученной от Голякова платформе он не увидел ничего антипартийного и подписал, «на чем и начинаются все мои дела как „оппозиционера“. <…> Такой поступок отношу за счет невдумчивого отношения, за счет ошибки, от которых никто не гарантирован. <…> К оппозиции сам себя не причислял, а поэтому прошу партию простить мне мою первую ошибку. <…> Давая партии этот документ, я подтверждаю, что никаких собраний, заседаний оппозиционного характера мною не посещались. А оппозиционером я не считался, так мне никто не давал никаких поручений»[1701].
Присутствовал в его показаниях и самоанализ. «Судить о твердости моего убеждения в момент [дискуссии] было нельзя, так как все было мгновенно» – вот что было главное в ви́дении Куркова. И контрфактическое построение: «Того, кто достаточно прорабатывал материал, я считаю реакционером. Если бы я чувствовал твердую почву, как оппозиционер, я был бы активным работником местной оппозиции».
Обратившись к апологетике, которая помогла столь многим (например, «я всего лишь запутавшийся рабочий»), Курков, однако, наткнулся на стену недоверия. Вопросы так и посыпались – уж слишком его самоанализ не сочетался с известным его поведением: «Платформа оппозиции совпадала с действительностью в твоем мнении тогда, а теперь?»; «Ты считал небольшим преступлением подпись на платформе, и в то же время, конечно, сознавал, что это идет в разрез с линией большинства ЦК?»; «Считал ли ты разногласия программными или тактическими?»
«Платформу получил от Голякова и поверил ей, т. к. не имел достаточной теоретической подготовки. По крестьянскому вопросу, например, я, правда, в своей местности видел, что коммуны тают, но не учел роли кооперации в объединении крестьянства. <…> Я воспитывался на именах вождей Зиновьева и Каменева, и потому их отход от ЦК не мог не отразиться. Я не имел достаточного критерия для отповеди оппозиции».
Курков признался, что подписывал платформу «сознательно», благодаря «аналогии с Брест-Литовским миром, расценивая платформу тактическим маневром». То, что не сказал в бюро ячейки о распространении среди студентов таких документов, он считал «своим преступлением». Но фракционером – в его понимании – он не был: «Я никакую оппозиционную работу не вел, в заседаниях, собраниях нигде не участвовал, и общение мое с оппозиционерами чисто случайное, коридорного характера». Голяков не рассказывал ему о своей подрывной работе, потому что не считал Куркова своим.
Чем больше Курков оправдывался, тем меньше ему верили. «По части недоверия Голякова Куркову – дело сомнительное, – заметил Пивнев. – Раз давали читать и подписывать платформу, значит, считали своим единомышленником. <…> Я был о Куркове другого мнения. Сегодняшнее его поведение и ответы похожи на детский лепет. Нет логики и искренности».
«В ответах Куркова какая-то путаница, – согласился И. Я. Фельбербаум. – Нельзя установить, был ли он убежден или это было ошибкой вследствие временного влияния. <…>Нельзя поверить, чтобы человек, начавший жить коллективно с ранних пор, так
- Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин - Публицистика
- Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков - История
- Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов) - Сборник - Языкознание
- "Фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Булаев Вадим - Попаданцы
- Как организовать исследовательский проект - Вадим Радаев - Прочая справочная литература