Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
- Дата:22.11.2024
- Категория: История / Публицистика
- Название: Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
- Автор: Игал Халфин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Сомнение» и «инакомыслие» были субъективными факторами, состояниями души, и их не просто было определить на основании объективных критериев. Только опытный герменевт мог провоцировать признания, которые отличили бы сомневающегося от еретика[1691].
Ересь имеет долгую историю в европейской традиции. Изначально в греческом это слово означало «выбор», «целесообразное решение». Отсюда его христианское понимание как «доктрины», «школы» или «верования», что предполагает свободный выбор учения[1692]. В Средние века под ересью понималась открыто проповедуемая и упорно утверждаемая доктрина, противоречившая принятым интерпретациям Священного Писания. Средневековый еретик был человеком, «воля которого не склонялась перед высшей мудростью и признанным авторитетом и чья гордость была столь велика, что требовала у других подтвердить его верование, следуя его лидерству»[1693].
Сама собой напрашивается параллель между непреклонным оппозиционером, бросавшим ЦК вызов, и христианским еретиком. Христиане считали верование ересью, только если оно было результатом злой воли. Тот же, кто отказывался от неправильной позиции после должных разъяснений, был обыкновенным грешником. «Еретики или неисправимы, или же их вина смягчается <…> невежеством»[1694]. Точно так же оппозиционер становился потерянным, если было доказано, что он непреклонно настаивал на своей правоте, несмотря на повторявшиеся попытки предупредить его обо всей ошибочности его позиции. Так же как никто не мог быть еретиком без церкви, невозможно было быть оппозиционером без ЦК, который устанавливал партийную линию[1695]. От заблуждающегося еретик отличался тем, что заблуждающийся был, видимо, невольным (хотя и объективным) союзником антиреволюционных, антипролетарских сил, тогда как еретик был частью этих сил. Кто не сумел доказать, что его просто закружило вихрем истории, тот, видимо, сам творил историю на враждебной пролетариату стороне.
Язык проверочной комиссии проводил тонкие различия между душевными состояниями, а герменевтика предоставляла богатый психологический язык, описывающий путь к падению и обратно. Типичный оппозиционер вступал на свой путь с «колебанием», прописанным в его паспорте. Если он «заблудился», то это из‑за «недостатка сознания», «слабости характера». Такой партиец был «неразвитой», «упадочный», «невыдержанный», «неустойчивый», «нерешительный», «непостоянный», скептик или «маловер» в языке протокола, имел наклонность «вваливаться в кашу».
Некоторые товарищи «отклонились» от коммунистической магистрали, другие же «позорно пали». Потеря веры в партию могла быть чревата последствиями: иной студент с такими «шероховатостями» «кочевал» между идеологическими лагерями. Так как политические колебания были тяжким грехом, проверочные комиссии жестко наказывали тех, кто были «склонны быстро перерождаться».
Тот, кто желал снисхождения, должен был выйти под партийный прожектор, «раскрыть» сомнения, «прояснить» крамольные мысли. Оппозиционер, который успел «осмотреться», обычно «прозревал», «приходил в себя», «одумывался». Лучшим способом было «провентилировать» и «помозговать» политические вопросы. В конце пути отступившийся признавался и получал наставления. Моральное переживание, его излечение описывались как «исправление» или как «оздоровление»; в обоих случаях предполагалось полное «отрешение» от оппозиционности.
Не все оппозиционеры могли быть спасены. Если некоторые из них были только затронуты инакомыслием, то «убежденные» и «ярые» оппозиционеры были «неисправимы». Их внутреннее состояние описывалось партийными документами в манихейских понятиях как «гнусное» и иногда даже «мерзкое».
Следующие два случая затрудняли классификаторские потуги контрольной комиссии. Лабутин и Лунь долгое время вели себя неопределенно, походили на «примазавшихся». Их проступки были не очень значительными, но автобиографии настораживали. Вероятно, жизнь перековала их и уклонисты выпрямились. Но нельзя было сбрасывать со счетов и вероятность того, что они оскверняли партию своим присутствием.
Кем был на самом деле Михаил Григорьевич Лабутин? Начнем с фактов из автобиографии: уроженец Самарской губернии (1899 год), мордвин-русский по национальности, «отец сначала крестьянин, потом рабочий. Я в 1912 году работал на пароме. Потому учился в 2‑х классовой школе до 1915 года. Все летнее время работал в ремонте. В 1915 году работал на выгрузке земли. В 1915 году отец умер, и я поступил в слесарную мастерскую учеником, где работал 7 месяцев. Потом работал слесарем до 1918 года. Во время революции имел чутье и после Февраля вошел в С-Д партию. Мне там поручили организовать союз молодежи <…>. Мы уже тут находились под влиянием фракции большевиков»[1696]. Михаил Григорьевич служил шофером у белых, что не повышало к нему доверия. К тому же в 1921 году он вышел из партии «по легкомыслию», считая невозможным совмещать партнагрузку и учебу. Во время чистки непроизводственных ячеек 1924–1925 годов проверочная комиссия «нашла меня чуждым, примазавшимся элементом и исключила; окружная контрольная комиссия отменила это решение». Лабутин связи с оппозиционной группой как будто бы не имел и нелегальной литературы не читал, но голосовал за Кутузова.
Главным герменевтом выступил Образов: «Лабутин имеет элемент оригинальности как оппозиционер. Его можно по его заявлению и словам считать незапятнанным. Трудно установить, что он рабочий по психологии. В Тайге в [19]17 г. я тоже работал и никогда не видел Лабутина среди рабочей молодежи, он ее чуждался и вращался среди интеллигенции». Кликунов считал, «что последние его шатания в дискуссии есть логическое завершение целой цепи его колебаний неуверенности. Не голосовал за контртезисы не потому, что убедился в правоте ЦК, а, возможно, из трусости, что я обосновываю разговорами с целым рядом товарищей. На протяжении целого ряда лет у Лабутина сквозят колебания, неуверенность и трусость». Подозрения в деклассировании ответчик возмущенно отверг: «В 1917 году я был в Союзе социалистической молодежи, которая состояла исключительно из рабочих. <…> Правда, во время переворота <…> часть пошла к Колчаку. <…> С интеллигенцией я не знался. Насчет колебаний во время дискуссии – неверно. Голосовал только потому, что хотел узнать неопубликованные материалы. Отделить меня от рабочих нельзя». Вопрос о Лабутине был передан в окружную контрольную комиссию «для выяснения всех факторов» (единогласно)[1697].
Энигматичен был и Карл Карлович Лунь. «Работы оппозиционной я никогда не вел, – клялся он. – Не был достаточно подготовлен, только голосовал за [контр]тезисы». Образов докладывал: «тов. Лунь подал на имя ячейки заявление. Он пишет, что во время предсъездовской дискуссии ему казалось, что оппозиция делала более правильную принципиальную политическую установку в отношении партстроительства, в частности по руководству политикой Коминтерна. Но до окончания дискуссии он уехал в Новосибирск на краевой съезд строительных рабочих, где рабочие делегаты наряду с повседневными нуждами своих предприятий требовали от съезда, чтобы он внес постановления, осуждающие политику оппозиции как действие, разлагающее сплоченность трудящихся и диктатуру пролетариата. По приезде со съезда он в частной беседе с
- Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин - Публицистика
- Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков - История
- Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов) - Сборник - Языкознание
- "Фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Булаев Вадим - Попаданцы
- Как организовать исследовательский проект - Вадим Радаев - Прочая справочная литература