Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— С моего дедушки. Он еще жив, — Ферко упрямо нахмурился. Мех его шубы оттопырился, словно защитные колючки. Шубу он не снял бы ни за что на свете. Я чувствовал, что это упрямство относится не столько к подозрению Гезы, сколько к судьбе собаки…
Гезу интересовали уже не «произведения», а человек, его характер. Он любовался этим парнем, хотя и скрывал свое чувство.
— Вечером увидим. У нас, приятель, демократия!
Вечернее собрание учащихся коллегиума началось с того, что ребята внимательно рассмотрели расставленные в ряд работы Ферко Таваси. Затем они стали задавать вопросы, в основном те же, что и Геза. В ходе развернувшихся потом прений речь шла главным образом о судьбе собаки. Особенно после того, как Ферко с присущей ему решимостью заявил, что если собаке нельзя остаться, то он тоже здесь не останется.
Столкнулись самые противоположные точки зрения.
Янчи Фукас обвинил Ферко в индивидуализме. Ферко едва ли знал это слово, но явно почувствовал, что это серьезное оскорбление. Он посматривал на Фукаса прищуренными, злыми глазами. А тот ссылался на материалы вчерашнего занятия марксистского кружка. Сказал, что буржуазия использует все средства для того, чтобы завуалировать классовую борьбу: мелкобуржуазную сентиментальность, Армию спасения, общества защиты животных и т. д. Он предложил Ферко принять, а собаку удалить.
Вторая половина этого предложения не встретила всеобщего одобрения.
— Это же пастушья собака! — сердито замахал кулаком Лайош Киш. Он тоже готовился стать скульптором. Кое-кто из выступавших даже заподозрил, что он не совсем беспристрастен. Но Лайош стоял на своем.
— Чего вы орете? Если бы это был пинчер, комнатная собака, тогда я ничего не сказал бы! Эдакий дрожащий пинчер с шелковой шерсткой. Да еще одежда на нем всякая! Но пастушья собака! Пули! Разве это второстепенное дело, товарищи?! — и он тряхнул своей густой черной гривой. Второй кулак он не поднял вверх только потому, что правая его рука была в гипсе, висела на перевязи. Позавчера произошла драка с учащимися государственного коллегиума. Те поддерживали партию мелких сельских хозяев, протестовали против «красной диктатуры» и требовали «национализации» народных коллегиумов. Во время драки у него треснуло запястье. — У собаки тоже могут быть классовые условия жизни, товарищи! Нужно всегда изучать конкретную обстановку. Этого требует диалектика.
В воздухе замелькали свежевыученные понятия, причем нередко в совершенно невероятных сочетаниях. Иногда мы с Гезой весело пересмеивались, но и этим мы, пожалуй, прикрывали, насколько трогало нас все происходящее. Мне уже давно нужно было идти домой, вечером мы ждали гостей, но я не мог оторваться от этого спора, полного аромата весеннего брожения.
Постепенно дискуссия уходила все дальше от судьбы не только Ферко Таваси, но и его собаки. Начавшись с Бундаша, разговор перешел на случаи возвращения земли по суду бывшим ее владельцам, потом — на сельские народные приговоры, потом — на режим в коллегиуме и на добровольную общественную дисциплину. На то, что сегодня один из ребят улизнул от своей очереди чистить картошку. «Пустяковое дело, но тот, кто себя так ведет, индивидуалист и анархист. Он не революционер!» Слово «индивидуалист» им особенно нравилось, в той или иной форме оно фигурировало почти в каждом выступлении. Потом вспыхнул невероятный спор о том, что теперь самое главное: изучать прежде всего специальность или бороться за революцию, заниматься политикой.
Я искал глазами Пали Пинтера, этого своеобразного, тяжелого на подъем, крупного крестьянского парня. Он сидел в задних рядах, втянув голову в плечи и упрямо уставившись в пол. Имени его не упоминали, — хотя именно его критиковали обычно за то, что он ничем не интересуется, только рисует с утра до вечера с упрямой самоотверженностью.
Геза стоял в углу, скрестив руки на груди. Он не вмешивался в дискуссию, но следил за ней с глубочайшим удовольствием. Немного позднее пришла Шари. Очевидно за Гезой. Она встала за его спиной, положила ему голову на плечо, и теперь уже два лица улыбались одно подле другого, словно заражая друг друга сиянием. Появление Шари несколько взбудоражило юношей. Они лишь изредка бросали взгляды туда, в угол, и то украдкой, но в воздухе уже чувствовалось иное волнение.
Геза подозвал Пиноккио.
— Займись им, — сказал он тихо, имея в виду Ферко Таваси, который все еще обливался потом в центре зала. Он бодливо поворачивал свою упрямую круглую голову в сторону каждого выступавшего, словно все, что говорилось, каким-то образом оспаривало его право находиться здесь. Время от времени он опускал руку вниз, словно искал голову собаки, чтобы погладить: то ли желая подбодрить ее, то ли, наоборот, у нее почерпнуть бодрости. Он уже не был так уверен в себе, как утром. Бундаша, конечно, там не было. В зал его не пустили.
Но в конце концов нужно было как-то решить судьбу собаки.
Слово попросил Лаци Рот. Во время штурма Будапешта нилашисты расстреляли его вместе со всей семьей из пулемета. На берегу Дуная. Все упали в реку. Пуля попала ему в голову, но рана оказалась не смертельной. Он как-то умудрился выбраться из воды и спасся. Один из всей семьи. Но с тех пор он стал заикаться. Лаци рисовал странные экзотические сады, цветочные видения и фантастических животных. Ему не хватало чувства меры, но он был бесспорно талантлив. Казалось, что он принес эти странные видения из-под воды, со дна Дуная.
— С…с…собаке… п…предлагаю ппполовину м…моей порции с…ссобака… ххорошая, — только и сказал он в полнейшей тишине и сел. Раздался гром аплодисментов. В сущности, судьба Бундаша была решена. Поставили только одно условие — собака должна жить во дворе. Но в эту первую ночь она все-таки улеглась под кроватью Ферко.
Перевод Л. Ягодовского.
Андраш Табак
ПЕРВЫЙ ШАГ
Сарай Майороша стоял на самом краю поселка на опушке тутовникового леса.
Будку, сколоченную из жести, снятой с бракованных автобусных кузовов, спасало от разрушения только провидение. На окнах сарая по «моде» послевоенных лет вместо стекла была натянута промасленная бумага, по которой время от времени барабанил колобродивший на воле ноябрьский ветер.
Внутри на ящиках, поленьях и других приспособленных для сидения предметах вокруг неяркого пламени свечи расположилось человек двенадцать.
Здесь заседала поселковая ячейка Венгерской коммунистической партии.
Было первое ноября 1946 года.
Майорош сменил сгоревшую до основания свечку и недовольно произнес:
— Уже третью свечу изводим… Предупреждаю, больше свечей у меня нет.
Тощий, очкастый Герё улыбнулся ему из сумрака.
— Я это предвидел, Фери, — он вынул из кармана огромную свечу из тех, что прикрепляли раньше к повозкам. — Бесперебойное течение собрания обеспечено.
Они спорили третий час и никак
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза