Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но его провалили прежде, чем он успел осуществить свои проекты или чем выяснился крах его представления о людях, о которых он судил по себе. Карьера его кончилась тем, что при объединении кооперативов его кандидатуру отвели официальные органы. После отстранения он еще год из порядочности или самолюбия проработал подсобным рабочим, но больше не выдержал и в один прекрасный день, на машине, которую, он приобрел за накопленные годами деньги, навсегда покинул деревню.
Выгнали его справедливо или слишком рано?
Карой С. — партийный секретарь села, во время объединения кооперативов он стал заместителем председателя.
Может, он завидовал популярности и изворотливости Антала Я.?
Нет, просто он был суровее и строго придерживался закона, он чуял гниль за единоличными соображениями Антала Я. Его интересовал не столько результат, сколько идеология. Я говорю это не из злого намерения, а просто сужу по опыту.
Оба они примерно одного возраста. Оба начинали свою карьеру в конце сороковых годов. Карой С. — тоже выходец из бедной семьи; к моменту избрания он был помощником каменщика. Если бы у него не было столь практичной жены, партийный секретарь, пожалуй, остался бы таким же бедняком, как был.
Впрочем через десять лет он лишь тем улучшил свое материальное положение, что стал заместителем председателя.
Следовательно, с точки зрения бедняков, он должен был казаться куда симпатичнее председателя, и все же не казался. Или в роли секретаря он был представителем той исковерканной эпохи? Живым символом ее? Или они видели в нем представителя коммунистической власти, которая была для них пугалом в течение полстолетия? Сами люди смотрели на него с предубеждением. Но несомненно, что в то время как Антал Я. использовал что только можно для своего личного подъема и личные интересы крестьянства хотел удовлетворить не по прошествии лет, а с самого первого момента, — секретарь больше отстаивал идейные интересы истории.
У антипатии к нему помимо его, пожалуй, оправданного поведения были причины и иного рода, такие, жертвой которых пал он сам.
По законам действовавшей десять лет назад селекции родичи секретаря почти незаметно попали на более важные посты. Его свояк и племянник сперва стали один — в кооперативе заведующим лавкой, другой — заведующим корчмой, но позднее обоих повысили. Брат его, который тоже был каменщиком, в пятьдесят втором попал в область, а в пятьдесят пятом — в Министерство земледелия, зять — в районный комитет партии. Начиная с этого момента, возросли не только его связи, но и обязанности. Поступающие сверху распоряжения он выполнял или был вынужден выполнять полностью хотя бы потому, чтобы саботажем не обидеть знакомых в районе и области. Именно эта дружба политического характера препятствовала тому, из-за чего обычно завязывается дружба. Каков был результат этого? Да тот, что после пятьдесят шестого года на него возложили ответственность не только за его собственные ошибки, но и за произвол его знакомых и родственников. Карой С. вместо того, чтобы прямо посмотреть в лицо себе самому и своим родственникам, безмолвно переплыл этот психологический водоворот. Его внутреннюю драму выдает только изменившаяся наружность. В пятидесятые годы он стал человеком со склоненной головой. Еще и теперь ему не могут простить, что он неохотно смотрит людям в глаза.
От него не хотят принимать даже хорошее. Его связи уже давно не обладают той мистической силой, как предполагала деревня, но с тенью вчерашнего еще не справились даже люди, подобные Фери.
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
Когда мы возвращались домой, с крыльца корчмы нас окликнул почтальон, у него было кое-что для меня. Редакция газеты «Жизнь и литература» послала мне номер, где была напечатана моя статья. Мне хотелось, чтобы Фери прочел ее; я пытался разъяснить на некоторых примерах, что о жизни теперешней деревни с применением современных художественных средств можно точно так же написать актуальный роман, новеллу, как, скажем, о Париже. Но эгоизм мой оказался робким, слишком стыдливым, и я ничего не сказал. А ему и в голову не пришло попросить. Литературу он каким-то образом считал моим частным делом. Он давно знает, что я пишу, но до сих пор его интересовало исключительно лишь то, что я на словах передавал ему. Принять участие в разговоре он может когда угодно, а к чтению относится так же, как к экскурсии на Балатон — было бы неплохо, но ни для того, ни для другого у него не хватает времени, а для чтения еще и нервы слабы. Вряд ли Фери прочел больше пяти-шести книг, случайно попавших ему в руки. Несмотря на это, он человек гибкого ума, но основа его знаний — сплошной опыт. Спрашивать с него исторического или национального понимания? Его сознание до сих пор не перешагнуло ту черту, которую тридцать лет назад провел его учитель и за которой бедняков инстинктивно удерживает труд и постоянная истерзанность.
— Ты что-нибудь написал тут? — спросил он явно из вежливости.
— Статью, беглые соображения о сельской жизни, — неуклюже, запинаясь, объясняю я и жду возможности подробнее передать содержание статьи и увидеть, станет он приверженцем или противником моих мыслей. К сожалению, ожидания мои напрасны. Тогда рассказываю ему историю одного звонаря и одного ночного сторожа, это интересует его гораздо больше.
— Если останешься еще на несколько дней, тебе будет много о чем писать. У нас тоже есть ночной сторож, дядюшка Иштван, можешь с ним потолковать. Сегодня мне как раз нужно идти на хутор Балаж, где он обычно караулит, можешь пойти со мной. В девять часов он уже на месте. Можешь написать о нем целую книгу, ты ведь разбираешься, что нужно изменить, добавить или выкинуть, чтобы его не узнали.
— Ему есть чего стыдиться?
Вместо ответа Фери начинает говорить о ночном стороже, с тихим волнением, словно раскрывая тайну большого страдания. Вот что узнал я об Иштване З.
Он был одним из зажиточных хозяев на селе, рано состарившийся, но решительной воли человек. На лице у него в виде полумесяца шрам от лошадиного копыта. Он отличался от других состоятельных крестьян тем, что никогда не держал батраков, хотя
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза