Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы едем в трамвае, вдвоем с матерью, вдовы.
В вагоне народу немного, все сидят. Вагон старомодный, скамейки тянутся по сторонам во всю длину, пассажиры смотрят поверх голов или невидяще глядят друг другу в лицо.
Со времени судебного процесса я не могу долго сидеть лицом к кому-нибудь. Я или отворачиваюсь или начинаю ходить взад-вперед. У меня вконец расшатаны нервы.
На скамье подсудимых сидели убийцы моего мужа и моего отца. Главаря банды уже не было в живых, его смертельно ранили во время одной из перестрелок. Восьмеро покинули страну. Остальные предстали перед судом. Когда к ним обращались, они вскакивали, суетливо поглядывали на защитников, на прокурора, пытались прочесть свою участь на лицах судей. Иных из них я знала, иных нет. Я была вызвана в качестве свидетельницы, позднее — еще несколько раз, для внесения ясности, так как отдельные свидетели давали сбивчивые показания. Судьи без конца возвращались к разбору мельчайших деталей. Воспроизводили сцену убийства. Наших родных снова и снова убивали, здесь, в зале заседаний.
К тому времени во мне уже не гудел, не жужжал навязчивый мотор: я уже осознала, что они мертвы, что они не смогут выступить здесь в качестве обвинителей, что вместо них обвиняют другие.
Жажда мести во мне проснулась только однажды, когда для доказательства все же пригласили на суд мертвецов. Внесли их черепа.
До этого момента слова доходили до меня приглушенно, как бы сквозь слой ваты или туманный луг. Мое горе затвердело, словно натруженная ладонь. Размозженные черепа вывели меня из оцепенения. Я схватила за руку сидевшего рядом со мной человека: «Это для чего понадобилось?» — спросила я. С трудом выдавливая слова, он объяснил: оказывается, были версии, что моего мужа убил мой отец рано утром, во время ссоры.
Тут я вышла из себя и, осыпая преступников проклятиями, бросилась бы на них, если бы меня не удержали силой.
Остального почти не помню. И сегодня не могу ничего сказать о суде. Я не знаю приговора, не знаю, кто отбывает наказание и поныне, а кто хорошим поведением и покаянием заслужил амнистию.
Мне кажется, болезнь уже тогда подтачивала меня, чтобы обречь на целый год затворничества в лечебнице, в тюрьме. Я была в камере смертников. Но не палач прервал мои муки, а белая косынка милосердия, — все остальное я перенесла в бессознательном состоянии.
Говорят, мое выздоровление граничит с чудом. Может, они и верят в то, что говорят: в глубине души многие хранят остатки идеализма, разных суеверий. Я не верю в ангелов-хранителей, не верю в то, что меня хранил и дух моих близких или долг, обязывающий к выполнению «миссии». Просто я выздоровела, возможно, даже совсем. Осталась, пожалуй, одна только странность: ни с кем не могу находиться долго лицом к лицу. Сама с собой тоже.
Мы едем в трамвае, вдвоем с дочерью, вдовы.
Я сижу рядом с ней, а не напротив: она не переносит, когда сидят напротив, я и обеденный стол наш задвинула в угол. Это у нее со времени болезни. Я берегу ее во всем, в чем только могу.
Помню, я уже начала понемногу приходить в себя. Правда, поседела, была сломлена, но ко мне вернулась охота работать. Я работала ради детей. Я следовала примеру моей дочери, которая трудилась исступленно, все время разъезжала, читала лекции. Ее рвение передалось и мне. Для нас у нее оставалось мало времени. Страна начинала оживать, глаза людей прояснились от смутных видений. Но недавнее прошлое требовалось очертить безошибочно, четкими контурами.
Лицо моей дочери становилось все строже. Я заметила, что ее гложет тяжелый недуг. И вот она свалилась. Ее положили в больницу.
Руководящие товарищи лично проверяли, что делается для восстановления ее здоровья. Врачи испытывали на ней различные лекарства и способы лечения. Когда ей еще не было опасно волнение, я привела в больницу детей.
— Нужно только захотеть! — пыталась я поддержать ее. «Желать — все равно что молиться», — едва заметно улыбнулась она.
— Я приговорена к заключению. К пожизненному. Потому что я — убийца. Или за то, что я не убийца?! — твердила она.
— Что ты говоришь?!
Она искала вину в себе. Таков уж ее характер: она должна вникнуть в причину всего: болезни, траура, судьбы. Как могла я ей объяснить, что нет здесь ее вины. У меня для этого не было слов.
Однажды под вечер зазвонил телефон. Кто-то сказал: «Придите, пожалуйста, в больницу. Проститься».
Я стала спокойно собираться, даже баночку компота поставила в сумку. «Не может быть», — произнесла я вслух.
Она меня уже не узнавала. «Уверяю вас, все, что было в наших силах…» — прошептал мне на ухо пожилой врач. Частичный цирроз печени, — это я запомнила. Я спросила, могу ли остаться с ней. Они не разрешили, ответили, что еще есть надежда, что ожидают еще одного хирурга, который хочет осмотреть больную, и, может быть, это обследование…
Мои ноги как-то понесли меня домой… Я не знала, что из моих глаз льются слезы. Об этом мне сказали люди, стоявшие в нашем дворе, — ведь дети не должны видеть, что я плачу.
Я смотрела в окно, на деревья, — наши окна выходят в Городской парк; ночь была темная, небо чистое, деревья глубоко, тихо дышали. Нет, не может быть, что и она умрет… Есть у меня еще одна дочь, она учится в Советском Союзе, любит русского; если я останусь одна, наверное, приедет, пожертвует своим будущим. Я решила позвонить в больницу, но сообразила, что разбужу детей. Спустилась на улицу, нашла телефон-автомат. «Она в операционной», — отчетливо сказали в телефон.
Ей сделали операцию. Она спаслась. Выздоровела.
Мы идем домой, через Городской парк, вдвоем с матерью, вдовы.
Деревья в самом расцвете. Древним прекрасным взмахом они вскидывают свои ветви, и каждый листок на них — это повернутое к солнцу детское лицо. Разумом я понимаю, что близится осень, что ее сменит зима, что все идет своим чередом; а сердце мое все-таки наполняют какие-то хорошие предчувствия, оно чему-то радуется.
Я не хочу вникать в эти чувства. Иногда мне кажется, что они недозволены. Иногда мне кажется, что настоящим, достойным моего положения состоянием было бы то страшное судорожное напряжение, которое предшествовало моей болезни.
Организовали выставку «Контрреволюционный мятеж в Венгрии». На открытие пригласили родственников тех, кто пал жертвой. Как старые друзья и родные обнимались тут люди, прежде не знавшие друг друга.
На
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза