Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
- Дата:22.11.2024
- Категория: История / Публицистика
- Название: Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
- Автор: Игал Халфин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующий элемент силлогизма ставил проблему свободы воли. Если большевизм есть партия, «несущая идею претворения в жизнь того, что считается невозможным, неосуществимым и недопустимым», то большевистской натуре доступно то, что всем другим натурам «кажется невозможным». Все, что находится «вне физических или физиологических законов», «все, на чем лежит печать человеческой воли», не может считаться связанным какими-то непреодолимыми законами. А отсюда следует, что «мысль о насилии» должна направляться членами партии не только вовне, но и на самих себя. Тут Пятаков вплотную подходил к вопросу о самоотречении: «Я согласен, – разъяснял он, – [что обыкновенные люди] не могут сделать мгновенного изменения, переворота, ампутации своих убеждений. Но настоящие большевики-коммунисты – люди особого закала, особой породы, не имеющей себе исторических подобий. <…> Проникаясь мыслью о насилии, мы направляем его на самих себя, и, если партия того требует, если для нее это нужно или важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из мозга идеи, с которыми носились годами. Вам это абсолютно непонятно, вы не в состоянии выйти из вашего узенького „я“ и подчиниться суровой дисциплине коллектива. А настоящий большевик может это сделать. Личность его не замкнута пределами „я“, а расплывается в коллективе, именуемом партией»[1443].
Для Пятакова большевизм был проявлением нового ощущения истории в XX веке. Большевики пребывали в состоянии постоянной тревоги, потому что видели недостаточную научность марксистского пророчества. Маркс предполагал, что кризисы и классовая борьба будут постепенно консолидировать пролетариат, что в итоге рано или поздно приведет к революции. В начале XX века Ленин увидел, что история развивается не по Марксу: пролетариат интегрируется в капитализм через профсоюзы, а социал-демократия – через парламент. Ответом Ленина была радикальная интервенция в историческую конъюнктуру: большевики интегрировали волюнтаристское понимание случая с научностью марксизма. Им требовалось постоянно демонстрировать возможность интервенции, преобразования реальности и одновременно доказывать, что эта интервенция закономерна, сообразуется с объективным движением Истории. Поэтому, по Пятакову, большевик мог творить невозможное и преобразовывать реальность только в согласии с объективной исторической истиной, с партией, которая воплощала знание об истории, действовала в соответствии с ее объективным ходом и поэтому не была связана законами (в смысле правовых норм, конечно, а не законов истории, единственно значимых для марксиста).
Партия была одна, и если коммунист шел вместе с ней, то все, что он делал, даже самое немыслимое, было правильно и справедливо. Если же он выпадал из нее, любые его действия становились бессмысленны и бесполезны. Пятаков не смешивал свободу воли саму по себе со способностью волевым усилием творить чудо. Чудо как раз исключало свободу воли, предполагало подчинение себя целиком определенной объективной истине. На помощь Пятакову приходила вершительница истории – партия – и вызволяла его из безвыходных ситуаций. Вера в партию творила чудеса. (Здесь можно распознать кальку с православного святоотеческого учения, в котором сохранение единства с церковью является единственно дозволенным каналом реализации свободы воли.)
Именно поэтому изгнание из партии приравнивалось к «политической смерти». Выражение «политическая смерть», уже встречавшееся выше, было широко распространенной метафорой среди большевиков. Как у человека помимо физического тела было тело политическое, так и у каждого коммуниста имелся идеологический двойник, как в метафизическом плане, так и буквально. К любому члену общества приставлялся «комиссар», заведующий идеологическим благополучием подопечного. Каждое индивидуальное политическое тело получало жизнь только как часть коллективного тела партии – без этого жизнь была бессмысленной.
Пятаков заявил, что он не лицемерил, когда утверждал, что изменил свои взгляды: «Согласие с партией не должно выражаться только во внешнем проявлении. Подавляя свои убеждения, выбрасывая их, нужно в кратчайший срок перестроиться так, чтобы внутренне, всем мозгом, всем существом быть согласным с тем или иным решением, постановлением партии. Легко ли насильственное выкидывание из головы того, что вчера еще считал правым, а сегодня, чтобы быть в полном согласии с партией, считаю ложным? Разумеется, нет. Тем не менее насилием над самим собою нужный результат достигается». На возражение Валентинова, что нельзя считать белое черным, Пятаков отвечал: «… Да, я буду считать черным то, что считал и что могло мне казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с нею <…>. Чтобы быть в партии, участвовать в ее рядах в грядущих мировых событиях, я должен отдать ей без остатка самого себя, слиться с нею, чтобы во мне не было ни одной частицы, не принадлежащей партии, с нею не согласованной. <…> Можно и должно, если этого требует партия, в 24 часа перевернуть наизнанку свои убеждения <…>. Можно и должно так себя настроить, дрессировать, чтобы при всяких движениях и поворотах партии быть всегда с нею внутренне согласным». Как будто бы случайно Пятаков импровизировал на тему внелогического перерождения, аналогичного «преображению духом» в христианстве[1444].
Партийный аппарат широко распространил заявление Пятакова. Его зачитывали оппозиционерам на собеседованиях в контрольных комиссиях, предлагая подписаться под ним или сочинить свое заявление по образцу столь красноречивого «покаяния». Сохранились письма члена правления треста «Индустрстрой» в Харькове Николая Васильевича Голубенко, исключенного из партии как троцкиста в 1928 году и сосланного в Читу, его соратнику по оппозиции, заместителю управляющего трестом «Донуголь» в Харькове Якову Абрамовичу Лившицу. 4 марта Голубенко писал о восстановлении в партии:
Здравствуй, Яша! Прочитав вчера заявление Юрия, спешу обменяться с тобой мнением по поводу заявления и поставить вопрос: что же дальше? <…> Заявление Юрия для нас, конечно, не есть неожиданность, особенно после разговора с ним, будучи в Москве. Ясно было тогда, что он даст заявление, и мы как будто бы тогда не возражали, а целиком были с ним согласны с необходимостью вернуться в партию и обязательно в ближайшее время. С заявлением Юрия я согласен и принял твердое решение дать [на] днях заявление о своем присоединении к Юрию. Занимать выжидательную позицию сейчас преступно. Быть в стороне от партии, оставаясь лояльным, значит сознательно политически себя умертвить. <…> Ну, как ты, Яша. Черкни мне как можно скорей свое мнение. Я уже работаю. <…> Жму руку. Коля.
Под влиянием письма Лившиц подал заявление с признанием своих ошибок. В конце мая он получил от Голубенко еще одно письмо, где между прочим говорилось:
Яша, газеты, конечно,
- Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин - Публицистика
- Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков - История
- Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов) - Сборник - Языкознание
- "Фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Булаев Вадим - Попаданцы
- Как организовать исследовательский проект - Вадим Радаев - Прочая справочная литература