Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
- Дата:22.11.2024
- Категория: История / Публицистика
- Название: Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
- Автор: Игал Халфин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Переписывая целые параграфы из заявления Буинцева, Старовойтов дискредитировал Вязовых и Воробьева: «Этим лицам приходилось давать отпор, требовать от них <…> скорейшего предоставления отчетности по авансам, сдачи присвоенного казенного обмундирования, оставления казенных квартир, которые теперь занимать они не имеют права, прекращения пользования имуществом и инвентарем ИДТ. [На этой почве у меня] лично обострились отношения с тов. Воробьевым». Вязовых же был уличен в растрате ста рублей, и отсюда «недоброжелательное отношение ко мне. Таким образом, на новом месте работы в МарИТД вокруг меня, вокруг моих хозяйственных новшеств ткалась сеть недоверия <…>. Результатом всей этой обстановки явилось то, что мне приписали фракционную деятельность оппозиционера <…> не в силу политических обоснований, а на почве личной вражды и взаимного непонимания окружавших меня работников».
Выясняя отношения, мариинские коммунисты нарушали правила партийного ритуала, проговаривали контекст, приписывали друг другу низменные мотивации. Бытовые споры – нельзя забывать, что дело происходило в совсем небольшом городке, – выплескивались наружу, звучали оскорбления. Под вопрос ставилась дисциплинированность не только обсуждаемого в данный момент лица, но и его недругов и защитников. Протоколы контрольной комиссии пестрели персональными обвинениями, инсинуациями. Однако важно, что поливать другого грязью, основываясь исключительно на личной неприязни, считалось недостойным и недопустимым. Спор, который не шел по существу, не касался политических принципов или основ партийной жизни, назывался «склокой» и порицался. Именно поэтому в случаях, когда личные претензии просачивались в партийные протоколы, они превращались в анализ недостатков характера. Участники дискуссии пытались выяснить, насколько товарища можно вразумить, исправить, насколько можно выправить его линию поведения. Граница между склокой и политикой всегда была размыта. Бытовое поведение политизировалось, политический спор рассматривался как потеря самообладания, раздор.
Старовойтову не терпелось сказать «несколько слов» в адрес «личности» своего недоброжелателя, добавив к этому биографическое изменение. В 1922 году в качестве комбата 5‑го отдельного батальона ЧОН он направил Марковцева в распоряжение Томского штаба, но последний туда не явился, «а дезертировал и организовывал банду». Как положено, Марковцев получил ультиматум с требованием выйти из тайги, а Старовойтов создал отряд коммунаров для поимки и доставки дезертиров, так сказать, для убедительности. Марковцеву ничего не оставалось, как повиноваться, но месть он решил подать холодной. «Мне мыслится, – утверждал Старовойтов, – что клеветническая нападка Марковцева по отношению меня является не чем иным, как местью за прошлое мое поведение». Да, краткий разговор о внутрипартийном положении имел место. «Даже сам Марковцев задавал мне вопрос, „как смотрю на оппозицию?“ <…> Я открыто ему заявил, что я требования оппозиции не знаю, но поведение ее я признавал неверным и говорил, что с вопросами оппозиции разбираться не с нашими головами. Этого не отрицает и сам Марковцев. Случайный свидетель тов. Воробьев, очевидно, еще меньше разбирающийся в вопросах политики, нежели я, смысл нашего разговора с Марковцевым извратил, преувеличил и в своих показаниях собственные мысли по вопросу оппозиции выразил, отнеся их ко мне»[1238].
Отнюдь не теоретик, Старовойтов готов был признать за собой какие-то вольности в разговоре, но не принципиальную поддержку оппозиции.
Если учесть мое образование и политическую подготовку, которая протекала за всю мою революционную деятельность (в большей степени практически, нежели теоретически), если принять во внимание что с 1905 года моя революционная деятельность носит характер фронтовой работы, то нет ничего удивительного, что в вопросах оппозиции я являюсь работником совершенно не сведущим. Элементов теории оппозиционного троцкизма, как в моих разговорах, так и действиях, не замечал за собой. Возможно, в узком кругу товарищей партийцев те или иные вопросы решались неверно, но это могло быть отнюдь не с Воробьевым или Марковцевым и Вязовых, а с товарищами, которые политически значительно сильнее меня. Допуская, что по причине моей слабой политической подготовки я мог где-либо, исключительно среди партийцев, высказать соображения, являющиеся случайно обрывками оппозиционных мнений, я заранее в этом беру на себя вину и объясняю ее лишь только своей простотой характера, сложившегося у меня благодаря постоянному соприкосновению в работе с массой. Никогда не принадлежа ни организационно, ни идейно к каким либо оппозиционным течениям, я клеймлю всякую фракционную работу позором и на таковую не пойду[1239].
Однако все это говорилось уже после поражения оппозиции в дискуссии, а вот в ноябре, по свидетельству местных коммунистов, Марковцев был пропитан духом оппозиции – главным образом благодаря агитации Старовойтова. Веньямин Петрович Карбер вспоминал 16 декабря:
Недели четыре назад зашел ко мне в страхкассу согласовать резолюцию по докладу контрольной комиссии на партячейке т. Марковцев. Здесь у нас с ним зашел разговор о литературе, я ему сказал: «Вот у меня литературы много <…> а вы ее не читаете». Тогда он вынул лист бумаги, напечатанный на машинке, говорит: «Вот и у меня есть материал, на, почитай». Я развернул, вижу, что завещание Ленина, и не стал читать, и подал ему обратно, и говорю, что я читал выдержки Сталина в газете. Он ничего не сказал, положил в карман и ушел[1240].
Числа 17 ноября, – добавлял свое разоблачающее свидетельство Ефим Васильевич Семягин, – на занятии вечерней совпартшколы тов. Марковцев во время перерыва подошел ко мне и вынул бумагу из кармана – завещание Ленина и дал мне прочитать и спросил: «Как ты смотришь на это дело?» Я ему ответил, что, «если оно к тебе попало, то не показывай это кому бы то ни было, дело не партийное. Да, а ты лучше покажи это бюро райкома». Кроме того, я у него спросил: «У кого ты взял это?» Он мне сходу не сказал. А дня через три, числа 20 ноября, он подходит в райком и сказал, что «взял у т. Старовойтова». Завещание он мне показывал один на один[1241].
На другой же день Семягин счел необходимым об этом рассказать в бюро райкома.
«Я без всякой задней мысли давал читать завещание Ленина партийцам, – отбивался Марковцев в райкоме. – По-моему, это завещание не полное. Его распространяют ради демагогии. Это не по-партийному»[1242].
Иван Иванович Цыдкович свидетельствовал, что был в ИТД 20 декабря и «в это время как раз вызывали в райком на бюро Буинцева. Буинцев стал звать Старовойтова, но последний сказал, что „мне делать нечего там, я пассив, а не актив“»[1243]. Тем не менее Буинцев выгораживал Старовойтова как мог. «О том, что Старовойтов имел завещание и передавал его Марковцеву, я не знаю и Марковцева в ИТД не разу не видел; и думаю, если бы было завещание у Старовойтова, он бы мне его дал [почитать] и, конечно, если бы я
- Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин - Публицистика
- Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков - История
- Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов) - Сборник - Языкознание
- "Фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Булаев Вадим - Попаданцы
- Как организовать исследовательский проект - Вадим Радаев - Прочая справочная литература