Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века - Георгий Иосифович Чернявский
- Дата:10.08.2024
- Категория: Биографии и Мемуары / История
- Название: Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века
- Автор: Георгий Иосифович Чернявский
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее позже, во Франции, Борис Иванович вступил в контакт с Троцким, оказывая ему посильную помощь в литературной деятельности, в том числе в работе Троцкого над биографией Сталина.
Финансы. Переписка с матерью. Лишение гражданства
В качестве представителя ИМЭ в Берлине Николаевский получал небольшой оклад. Деньги ему высылали не очень аккуратно, причем Рязанов позволял себе иногда упреки. В частности, во время их встречи в Берлине Рязанов энергично настаивал, чтобы Николаевский взял на себя еще и представительство Института Ленина, обещая некоторую прибавку к жалованью. А когда Николаевский категорически отказался, Рязанов ворчливо заявил, что Николаевский получает у него в институте больше всех[434].
В первые годы эмиграции Николаевский был еще и официальным представителем Русского заграничного эмигрантского архива в Берлине (сам архив располагался в Праге). Оттуда он также получал оплату в размере 200 марок в месяц[435].
Как лицо, располагавшее авторскими правами, Николаевский требовал, чтобы за каждую публикацию ему выплачивали гонорар. Во многих случаях советская сторона уклонялась от уплаты или же стремилась отделаться низкими, порой смехотворными суммами. Борис Иванович был настойчив. Ему не раз приходилось напоминать и о неполучении гонораров, и о «забывчивости» в переводе денег за купленные для ИМЭ книги и документы[436]. Однажды ему пришлось даже напомнить институту о том, что гонорары, которые ему следовали, но которых он не получил, необходимы для лечения[437]. В результате он обладал средствами, достаточными для пополнения собственного архива и библиотеки и для оплаты труда секретаря.
Николаевский позволял себе скромный летний отдых в горах или на море, обычно в компании друзей. Однажды вместе с Церетели и Анной Михайловной Бургиной (о ней мы еще расскажем) он отдыхал во французских Каннах, избрав, правда, самый дешевый пансион[438]. Он писал B.Л. Бурцеву в августе 1927 г.: «Море было так хорошо, месяц отпуска так короток, что о делах совсем не хотелось думать»[439].
Материальное благосостояние Бориса Ивановича в 20-х годах никак не следует переоценивать. Только в начале 1927 г. он смог позволить себе купить пишущую машинку – инструмент, весьма недешевый в то время, но крайне необходимый для человека, проводившего массу времени за письменным столом, создававшего собственные произведения, ведшего обширную переписку. С чувством гордости он информировал Рязанова: «Пишу Вам уже на машинке, о приобретении которой сообщил позавчера, и прошу быть снисходительным к моим промахам на этом новом для меня поприще – они тем более простительны, что и сама машинка еще требует ремонта»[440].
При всей ограниченности своих материальных средств Борису Ивановичу даже удавалось материально помогать остававшимся в СССР матери и другим родственникам, о чем свидетельствует недавно изданная его переписка с Евдокией Павловной Николаевской (точнее, 122 сохранившихся письма матери сыну за период 1922–1935 гг.). В свою очередь, мать и другие родственники оказывали Борису Ивановичу посильную помощь – посылали необходимые журналы и книги, вырезки из газет, делали нужные ему выписки, что прослеживается почти во всех материнских письмах. Более того, в руках родных оказались два чемодана с книгами, документами и дневниковыми записями Николаевского. Один из них был в 1921 г. конфискован ГПУ при аресте и возвращен в начале 1925 г. по ходатайству Рязанова, к которому Николаевский специально обращался по этому поводу[441]. Второй чемодан обнаружил брат Николаевского Владимир «в рухляди». О том, какие исторические ценности там находились, свидетельствует подробная опись, содержащаяся в письме матери сыну от 27 января 1927 г. Там были не только письма родных и друзей, но и деловые записки, записные книжки, конспекты книг, рукописные воспоминания, карточки с записями, письма из Московской центральной тюрьмы и многое другое. «Возилась с разборкой три дня», – писала Евдокия Павловна[442] сыну.
Борис с глубоким вниманием и почтением относился к своей многострадальной матери, рано потерявшей мужа, пережившей двоих сыновей (кроме Всеволода, погибшего вместе с отцом, в 1922 г., вскоре после отъезда Бориса Ивановича в Берлин, скончался его младший брат Виктор). Гуль вспоминал, что он как-то стал свидетелем начавшегося, но сразу оборвавшегося и так и не состоявшегося телефонного разговора Бориса Ивановича с матерью:
«Я был в его комнате, когда он ждал звонка от матери из Москвы, помню его страшное волнение, когда он, услышав голос матери в трубке, кричал в телефон каким-то надтреснутым, готовым перейти в плач голосом: «Мама, это я, Боря!» Разговор не то из-за плохой слышимости, не то «из-за чего-то другого» – оборвался. Думаю – из-за «чего-то другого»[443].
Письма, адресованные матери, не сохранились, но из ее корреспонденций видно, какие доверительные отношения сохранялись между Евдокией Павловной и сыном Борисом, как заботливо, несмотря на внешнюю строгость и подчас даже показную сухость, относились они друг к другу. Письма обычно начинались словами «Здравствуй, Боря!» и завершались подписью «Мать». Лишь изредка прорывались очень скупые слова нежности. Гуль, который, по его словам, переписывался с Николаевским чуть ли не ежедневно (правда, экспансивный Гуль был склонен к преувеличениям), рассказывает, что «Борис Иванович как-то показал мне фотографию матери – женщины с типичным русским хорошим лицом. Он ее очень любил»[444].
Письма Евдокии Павловны были важны сыну не только как ниточка связи с семьей, с домом, не только как «отчеты» о выполнении его заданий, но и как свидетельства очевидца – интеллигентной и критически настроенной, весьма наблюдательной женщины, которая подчас замаскированно, а большей частью почти открыто писала ему о своих впечатлениях – социальных и политических, часто негативных по отношению к советской власти. «Настроения от окружающего почти тождественны с моими и кладут уныние, – писала она 12 февраля 1924 г., пересказывая письмо от родных, полученное из Оренбурга. – Москва в большом размере переживала траурный период, хотя я, кроме Покровки, ничего не видела. Еще до сих пор украшены балконы уже поблекшими от непогоды полотнищами, но угар проходит»[445] (а это – описание ее впечатлений от похорон Ленина).
Через пять лет, 1 мая 1929 г., Евдокия Павловна рассказывала в письме сыну о праздновании Первомая: Красная «площадь частично огорожена забором, где идет работа склепа (строительство нового, гранитного мавзолея Ленина. – Ю.Ф. и Г.Ч.), а оставшаяся часть насыщена плакатами, лозунгами и вообще ярка и криклива; улицы сильно засорены после толпы. Из окна квартиры видела аэропланы, войска, пушки, грузовики, набитые людьми, и лавины участников»[446].
В том же 1929 г., названном Сталиным «годом великого перелома», вскоре после январской высылки из СССР Троцкого,
- Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе - История
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Танковые сражения 1939-1945 гг. - Фридрих Вильгельм Меллентин - Биографии и Мемуары
- Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине - Александр Шубин - История
- Н В Гоголь, Повести, Предисловие - Владимир Набоков - Русская классическая проза