Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мужчина в кожаном пальто на это расхохотался, расхохотался так, что его глаза превратились в узкие щелочки, потом, когда он их открыл, то зашептал отцу:
— Зачем здесь врач, здесь только хороший шприц нужен, ничего более, и совсем немножко наличных денег…
Может, он хотел сказать еще что-нибудь, но папа глубоко вздохнул, затем быстрым и ловким движением, словно играя, сбил шапку с его головы. Затем папа схватил его в охапку, стиснул и прижал к борту машины, и тогда тот мешок, который все загораживал, отодвинулся и стала видна улица, и стало видно, что там уже утро и что туман совсем не такой уж густой.
В машине наступила ужасная тишина, такая тишина, которой стало страшно. Было слышно только дыхание отца и пыхтенье мужчины в кожаном, стоявшего перед отцом с глазами, закрытыми, как у спящего.
— Слезайте! — прохрипел он. — Слезайте! Что за народ! Человек рискует жизнью, а вы… Слезайте, я не двинусь отсюда ни на шаг, ни на шаг, не то, что до границы…
— Нет, — ответил отец, — нет.
И он продолжал говорить это и тогда, когда посмотрел на маму, и стал искать чемоданы, и взял на руки мальчика. И на улице папа все время повторял: нет, нет, хотя мальчик уже не плакал. Да и чего ради стал бы он теперь плакать? Ведь было уже совсем светло, и из-за облаков робко выглянуло солнце.
Перевод Е. Умняковой.
Ласло Беньямин
ПОД КРОВОТОЧАЩИМИ ЗНАМЕНАМИ
Стыд, одиночество, химеру,
Сомнения и похвалы,
Надежду, и обман, и веру,
И танец на краю скалы —
Судьба с упорством изувера
Сумела для меня смешать.
И пусть все это отшумело,
Я так же начал бы опять.
Лишь так, лишь там, где долговязый
Юнец, совсем еще щенок,
Которому был путь заказан
К теням, зовущим за порог,
Где был он тайной клятвой связан,
Где встал Петефи, как пророк.
Удушье в мире. Бомбовозы
Опять готовы для атак.
Прямые ели, словно лозы,
На перевале давит танк.
И враг вождей, противник позы
Погибнуть может просто так.
Доверясь логике металла
На мостовые, на дома
(Покуда их не разметало)
Как бомбы падают слова.
Уж доводов иных не стало.
Неужто недра существа
Взволнуют мнимые начала
Или фиктивные права?
А человек горит от зною.
Он бы сбежал. Куда бежать?
Страх, пораженье за спиною…
Упасть, чтоб более не встать.
В огне всё бытие земное,
Но так я начал бы опять.
Подобен праздник погребенью.
Куда девалися войска?
Прииди тот, чьему веленью
Послушны молот и кирка,
И куй, и строй! Твое творенье
На глыбе встанет — на века.
А век уже легендой кличут,
Фанфарный гром, чудесный век.
Везде штампуется величье,
Но где-то тонет человек,
Шиповника пылают листья,
Вдыхает заповеди ветвь.
Где равенство и где свобода?
«Покорствуй!» — слышится в ответ.
Смешались высь и глубина?
Клубок измен? Не верь друг другу!
Divide et impera? — Верна
Лишь эта истина. В испуге
Пятнают злобой времена
Хозяева — они же слуги.
На лбу — печать, знак касты папской.
Была звездою та печать!
Знал ли народ, как этот вязкий
Стыд заставлял меня молчать,
И горький хлеб вкушать с опаской,
И мед, и горечь источать!
Пусть жизнь была ужасной сказкой,
Я так же начал бы опять.
Где сердце? Где его горенье?
Где революция моя?
Да здравствует любовь!.. Смиренье
В речах, в основах бытия…
Нет сердца. Нет идей. Равненье.
И — «государство — это я».
Раздувшийся от власти дурень,
Собою упоен, упрям,
Опасен, зол, как бык нахмурен —
Не подходи к его рогам! —
Глух к приближающимся бурям,
На острый вертел лезет сам.
Кто победил? Кто пострадавший?
Обоим им — одна статья.
Когда в загоне дух гражданский,
То каждый сам себе судья.
И довод лишь один остался:
Кровь, кровь, что льется в три ручья.
Ответчиком и прокурором
Мне на суде пришлось стоять.
Себя пред строгим приговором
Я не старался отстоять.
Но пусть мне жизнь была укором,
Я так же начал бы опять.
Неужто цель была лишь сном подростка?
Когда сошел туман, восторг ослаб,
Неужто вновь на ложе жестком
С возросшей горечью очнется раб?
Иль это огонек болотный, газ могильный?
Или опять морока и туман?
А может — свет души, свет солнечный, всесильный?
И человек, преодолев обман,
И прежнюю не предавая веру,
Вновь пробует прямой и трудный путь,
И бережет порыв, и слову знает меру,
Чтоб сына своего не отпугнуть?
И сквозь толпу обманов или бредней
Пойдет и сын за знаменем отца,
И снова бой — он будет наш последний —
Наполнит светом юные сердца,
И над могилами еще победней
Взрастет любовь и радость без конца.
Грядущее, цветы… Смогу ли я, как прежде,
Их в роковом тумане различать?
Но сердце давней предано надежде,
И веру не уступит ни на пядь!
И кончу ль я на дне глухого ада
Иль лаврам суждено меня венчать —
Жизнь такова — живу, и, значит, надо
Вновь начинать, по-прежнему начать!
Перевод Д. Самойлова.
III
КАРТИНА ЭПОХИ
Зажили раны на теле, зажили душевные раны, страна оправилась вновь. Оправилась и продолжает свой путь, уже без отклонений, твердо к намеченной цели. Жизнь наших граждан полна спокойствия и уверенности. Это спокойствие и уверенность человека, который делает все, что в его силах и
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза