Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все кругом говорили что-то. Только ее сын и Киндль стояли молча, не произнося ни слова. А она уже была перед его благородием господином Бринзей. Никто не обращал внимания на нее, на высоко поднятую суковатую палку, — ведь все размахивали кулаками, в воздухе мелькали и винтовки.
— Тяни! — прокричал его благородие.
У них не было еще должного опыта по части вздергивания на виселицу, а может быть (да позволительно будет нам заметить), может быть, после четвертого ноября у них уже не хватало необходимой в таком деле уверенности.
Но наконец хоть какое-то единство было достигнуто, двое разом рванули за веревку, и старый Киндль задергал ногами в воздухе. Его лицо стало сразу красным как вареный рак. Но горло Киндля, очевидно, не было стиснуто надлежащим образом, так как из него все еще вырывался пронзительный крик.
— Оа-а-а! — кричал он, как новорожденный младенец. Это было ужасно.
Неожиданно наступила тишина.
— Дедушка, где ты? — раздался откуда-то словно из-под земли тоненький детский голосок.
— Здесь я! — закричал дедушка. — Господи!
Он стоял с петлей на шее, но ноги его были еще на земле. А старый Киндль в это время болтал ногами в воздухе и снова прокричал:
— О-а-а!
(Все это произошло за каких-нибудь две минуты.)
— Товарищ Бринзей, — сказала бабушка голосом, похожим на паровой свисток, — я вас из утробы матери…
Она не могла продолжать. Землистое лицо его благородия, обладавшего неисчерпаемым запасом терпения, при виде нового препятствия для приведения приговора в исполнение стало вдруг красным.
— Проваливай! — заорал он и ударил старую женщину в грудь. Палка выпала у нее из рук.
(— Мама! — крикнул Шларко.)
Женщина в берете ни с того, ни с сего выпустила вдруг в воздух очередь из автомата, один из палачей со страху выпустил из рук веревку, старый Киндль шлепнулся на землю и остался лежать, хлопая глазами как лягушка. А старуха-акушерка подобно бумерангу бросилась обратно к его благородию, размахивая сухими и смуглыми старческими руками перед мясистым носом Бринзея. Палки у нее уже не было, и руки были обнажены (рукава кофты, по-видимому, разорвались).
— Проваливай, говоришь! — прошипела она и разразилась ужасными проклятиями, глядя на свою правую руку, которой она, раскрыв ладонь, размахивала перед носом Бринзея. — Пусть отсохнет эта рука, которая тебя из утробы твоей почтенной матери на этот свет…
(— Ой-ой, мама! — кричал Шларко, около него на земле пронзительно визжал старый Киндль, наголо остриженный хулиган уже занес приклад своего ружья над головой старой женщины. Платок у нее совсем сполз на шею, и редкая седая коса распустилась).
В этот момент где-то совсем рядом прогремел орудийный выстрел. От ворот сломя голову бежал мужчина с винтовкой.
— Ваше благородие, танки! — орал он надрывающимся голосом. — Танки с красными звездами!
И тут, совсем рядом с ними, пронзительно заголосила заводская сирена. Сначала голос у нее был такой же сиплый, как у разъяренной прабабушки, но потом он все стал громче и громче. Сирена ревела прерывисто, оглушительно, в каком-то сумасшедшем темпе. Это было просто невыносимо. (Курносая девчонка, увлекшись игрой, начала крутить в котельной то самое колесо, зачарованно поворачивая его то влево, то вправо, то туда, то обратно.)
— Туу-туту-туу! Туу! Тутутуу! — ревела сирена.
— Это сумасшедший дом! — нервно заорал кто-то из хулиганов.
— Двадцать пять минут мы их вешаем!
Это было уже слишком. В мгновение ока толпа растоптала какую-то женщину. Журналист с гноящимися глазами на бегу получил по уху. У его благородия господина Бринзея, несмотря на то, что он бежал к воротам, полностью сохраняя все свое благородство, мчавшиеся сломя голову люди сбили продырявленную пулей шляпу. Рыжий с усами, как у сома, уже запустил мотор грузовика, ожидавшего у ворот, банда прыгала в кузов на ходу.
— Ваше благородие, голова замерзнет! — заметил усмехаясь бывший заключенный, бритый наголо. Вместо ответа господин Бринзей только бросил на него колючий взгляд. Грузовик, разбрызгивая грязь, уже трясся в конце улицы Хоссу. Кто-то бежал за ним, это был журналист с гноящимися глазами.
— Остановитесь! — отчаянно орал он.
Заводской двор почти совсем опустел. Лежавший на земле старик Киндль сел.
— Нахальство! — выкрикнул он каплуньим голосом. — Тут можно оглохнуть! — и заткнул уши. Сирена все продолжала реветь:
Туу! Тутутуу!
В грязи грустно валялась растоптанная, пробитая пулей зеленая шляпа с пучком щетины дикого кабана вместо пера, рядом — брошенная сумка, а в ней — кусок мяса на жаркое, большая желтая тыква, да овощи для супа, чуть дальше раскиданы были по двору желтый берет, две винтовки английского производства, американский карабин, западногерманский ремень и истинно венгерская палка со свинцовой прокладкой.
Во дворе было еще и несколько человек.
Во-первых, старый Киндль, все еще сидевший в грязи с задумчивым выражением лица, потом больной астмой формовщик Игнац Чюреш, который после сильного удара прикладом по спине не мог вымолвить ни слова, а только разевал рот, пожилой рабочий из литейки, появившийся откуда-то мастер, незнакомая женщина с платком на голове да двое мальчишек. И, наконец, — вдова Ференца Шларко, восьмидесятидвухлетняя бывшая акушерка, снова завладевшая своей суковатой палкой, и ее сын Йожеф Шларко, шестидесятичетырехлетний столяр-модельщик, пенсионер, руки которого были крепко связаны за спиной толстой бечевкой, а на шее по-прежнему красовалась все та же упрямая веревочная петля. Напрасно пытался он вынуть из нее голову.
И тут, как бы осознав свою вину, из подвала вылезла маленькая негритянка — основательно вывалявшаяся в угольной пыли, так что светились только белки глаз, когда-то золотоволосая, курносая Илике. В этот момент взбесившаяся сирена смолкла — кончился пар.
— Наконец-то! — сказал своим каплуньим голосом старый Киндль. Он встал из грязи, как Лазарь с катафалка, и, высокомерно отклонив все предложения помощи, совершенно самостоятельно снял петлю со своей шеи, сплюнул и далеко отшвырнул от себя веревку.
— Слыханное ли это дело! — прокричал Шларко, и его усы начали понемногу топорщиться от гнева, потому что он все еще не мог освободиться от своей петли, как ни крутил головой.
— Пожарный узел! — лаконично заявил Киндль своим каплуньим голосом. — Ткацкий узел, разрешите заметить, еще лучше для этой цели!
— Вы так думаете, — мягко сказала прабабушка и после небольшой возни освободила руки сына от бечевки и сняла петлю с его шеи.
— Ты, Йожи… — сказала она и горько заплакала.
Потом они медленно двинулись по направлению к дому. С левой стороны шел столяр-модельщик, нацепивший грязную зеленую шляпу господина Бринзея, поскольку его собственная шапка потерялась, справа вышагивал чертежник Киндль, обладатель каплуньего голоса, с натертой докрасна шеей, между ними — все еще всхлипывающая старая акушерка с покрасневшим от слез
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза