Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Шайо! — ласково позвал он ее.
Собака оскалилась и затрусила дальше.
«Ах ты, зазнайка! — подумал Шларко. — Но почему это такой длинной стала дорога до завода?.. Тяжело идти…»
Он осмотрелся. В дырявом водосточном желобе булькала дождевая вода: циип-цууп! Выстрелов не было слышно.
Это произошло еще в прошлый четверг, первого ноября 1956 года во дворе чугунолитейного завода. Какой-то незнакомый мужчина с черными бакенбардами и работавший во дворе подсобный рабочий с ловкостью отважных воздушных гимнастов сбивали с тридцатидвухметровой заводской трубы последние остатки упрямо сопротивляющейся красной звезды. Со двора на них таращилась с задранными к небу головами пестрая толпа, среди которой были различные вооруженные «борцы за свободу» в шляпах и беретах, украшенных нашивками и зелеными шнурами, местные и пришлые бездельники, несколько заводских рабочих да еще ребятишки и старухи, разинувшие рты от любопытства.
У всех уже давно ныла шея. Не было слышно ни звука. Откуда-то через разбитое окно доносился голос «Свободной радиостанции Кошут», передававший в девятый раз за день национальный венгерский гимн.
— Не сломали бы на этом шею! — сказал одноглазый столяр-модельщик Йожеф Шларко в девять часов тридцать пять минут утра.
— Это как понимать, папаша? — спросил его после небольшой паузы четырнадцатилетний гимназист из Дьёра с автоматом на плече.
Шларко пожал плечами.
— Я его знаю. Это член партии, защитник тирании! — заявила горбоносая тетушка в платке, остановившаяся поглазеть на происходящее по пути из церкви. Вокруг столяра быстро собрался кружок зевак.
— А ну, где этот догматик? — спросил, пробивая себе дорогу сквозь толпу незнакомец с повязкой национального гвардейца на рукаве (разыскиваемый судебными властями за ворожбу сорокадвухлетний бывший баптист, теперь срезатель мозолей из Шопрона).
— Он тут еще подмигивал! — объяснял собравшимся ватерполист с прической ежиком, член партии Петефи. На ватерполисте были сапоги с рантом и фуфайка, а на фуфайке — герб Кошута величиной с пятифоринтовую монету и медный значок с головой Шандора Петефи, размером в два форинта.
— Он венгерец, настоящий венгерец! Только что одноглазый, посмотрите! — раздался в защиту Шларко смелый каплуний голос. Это был старый чертежник Киндль, тут же получивший по голове доской от забора.
Для Шларко дело оборачивалось худо. Смолкла мелодия гимна.
— Ах, мать твою… — выругался мозолист со зловещим выражением лица, но в этот момент к ним подошел начальник национальных гвардейцев Ласло Тома, бывший учитель. На поясе у него висели две ручные гранаты, на плече — автомат стволом вниз.
Взмахом руки потребовав тишины, Тома уставился колючим взглядом на столяра-модельщика, пенсионера.
— Кто вы такой, а? — спросил он.
Они посмотрели в упор друг на друга. Затем Шларко сплюнул под ноги бывшему учителю.
И тогда тот звонко ударил старика по лицу. Шларко жалобно вскрикнул (и потом, спустя годы, бессонными ночами он мучился, вспоминая этот крик).
Кто-то вскинул ружье. Одноглазый столяр-модельщик съежился.
— Господи, не трогайте его! — взвизгнула в ужасе тетка в платке и заплакала. Как раз в этот момент на землю с грохотом упал последний кусок красной звезды.
— Хватит, достаточно поораторствовали за двенадцать лет, теперь пришло наше время! Э-ге-гей! — орал сзади из толпы какой-то бородач, размахивая пистолетом (он приехал из Мюнхена), но тут же свалился, как подкошенный, получив удар под дых, нанесенный с полным знанием анатомии заводским слесарем, который участливо склонился над своей жертвой, как бы изъявляя готовность придти ему на помощь.
Началась невообразимая суматоха, в облаках поднявшейся пыли под пронзительный визг все той же тетки в платке какие-то люди в нарукавных повязках подхватили Йожефа Шларко и по знаку бывшего учителя потащили по двору. Но они не причинили ему никакого вреда, — разве что пальто разорвали, — и дотащили только до ворот.
— Ну, проваливай, слепой осел! — крикнул один из тех, что был вооружен, поддав ему ногой пониже спины. Женщины, мужчины, дети — все, кто толпились во дворе, смотрели вслед Йожефу Шларко, который, сгорбившись, поплелся домой.
— А все потому, что дочь его была женой Томы, учителя, — сказал кто-то.
— Он ее бросил еще в сорок четвертом. Потому-то Шларко и плюнул ему под ноги. А вовсе не из-за политики, — заявила пожилая женщина.
4
Все это промелькнуло в памяти Йожефа Шларко, вновь стало мучить его, когда в это свинцово-серое утро он поворачивал на улицу Вираг.
Жалюзи булочной были опущены (будет ли сегодня хлеб?), витрина соседнего книжного магазина «Аттила Йожеф» разбита, среди выброшенных на улицу и разбросанных повсюду деревянных книжных полок, среди толстых осколков стекла мокли под дождем книги, брошюры, ноты. Один из валявшихся тут же мокрых нотных листов (из «Сильвы») возвещал мокрому, как он сам, окружающему миру, что, «без женщин жить нельзя на свете, нет!», а рядом валялись втоптанные в грязь стихи поэта N. N., лауреата премии Кошута, том Ленина, брошюры, пестрившие венгерскими, славянскими, готическими, греческими буквами. Чуть поодаль — одноэтажное здание городского комитета партии. Здесь в ночь на субботу третьего ноября выломали даже оконные рамы, более того, кто-то даже пытался поджечь дубовые ворота. Рядом, на сером дощатом заборе неизвестный «революционный поэт» зеленой, как крысиный яд, краской намалевал свои стихи. Тоскливый осенний дождь равнодушно смывал будоражащие рифмованные строки: «Отсюда не пробиться — лишь до Аушвица».
Вдалеке раздался одинокий выстрел.
Кто-то выглянул на улицу из аптеки «Элефант», приподняв ярко-оранжевую занавеску на витрине с наклеенной на стекло огромной, в человеческий рост, рекламой слабительного. Увидев Йожефа Шларко в картузе и ворсистом пальто с поднятым воротником, неизвестный осторожно спрятался за занавеску.
«Пешт далеко. Что тебе нужно на заводе? Там бастуют. Ну кто там станет тебя слушать? Ты ведь совсем инвалид, сынок». Йожеф Шларко содрогнулся, вспомнив слова матери.
На улице не было ни души. Моросил дождь.
Сквозь разбитое окно Управления заготовок было слышно, как забытый репродуктор громко повторял ошалелые вопли радиостанции «Свободная Европа»: «В Будапеште русские танки расстреливают здание парламента!»
Сегодня вторник. Повсюду распространяются тысячи панических слухов. Будапештское радио молчит, передатчик нового правительства совсем маломощный (им удалось поймать его только однажды). Главные дороги обходят затерявшийся среди гор городок. Ближе всего отсюда Дьёр, но там, говорят, все еще держится какое-то самостоятельное «задунайское правительство». По слухам, там даже вешают. Через город все время проходят разношерстные группы по двадцать-тридцать человек, все одеты в фуфайки, сапоги со шнуровкой, на головах зеленые шапки (что за люди?). Вчера утром на окраине городка ни за что, ни про что шлепнули крестьянина по имени Вели вместе с его пегой кобылой. Крестьянин отправился в поле пахать, его пегая кобылка оказалась очень приметной, а он по ошибке сказал, здороваясь: «Сабадшаг».
Правда, еще в воскресенье часов в двенадцать прошли здесь какие-то танки
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза