Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, Йошка, все равно, так дела не делаются!
Йошка входит в раж. Мало того, что теща его орет, и он туда же. Волосы его окончательно распадаются надвое, он хочет казаться грозным. Не такими, слышишь ты, Йошка, я представляю себе героев угольного фронта!
С улыбкой сообщника взглядываю на своего попутчика: что, мол, поделаешь, надо смириться с судьбой, хоть позабавимся, наблюдая за ними. Взглянул на мой сероглазый идеал и поразился. Поклонник Хемингуэя, нахохлившись, смотрит в окно, ни на миг не отрывая от него взора, прямо-таки слился с окном; может, он хочет спастись от опасной близости тещи? Он молчит, и на его лице я вижу с трудом сдерживаемую ярость. Пожалуй, это уже не ярость — это ненависть.
И тогда свершилось первое чудо. Несокрушимый Йошка, бросив в нашу сторону быстрый взгляд из-под век, продолжает начатый разговор, но теперь еще громче, еще торопливей. Я настораживаюсь. Он говорит о Палфалве, — если переселиться туда, он сможет ездить в Терень на трамвайчике. Оттого ли, что он назвал мое родное село, или потому, что шумная жизнеспособность Йошки выигрывает рядом с угрюмой молчаливостью его жены, я наблюдаю за ним уже с легким благодушием. Смело переезжай, Йошка! Это хороший трамвайчик, я его знаю, в нем я учился ухаживать за девушками. Мы ездили им в Этеш, купаться, и тебе он понравится. Вот только бы этот противный пацан перестал шмыгать носом.
Бабка догадалась, — быть может, взглянув на меня, — начинает копаться в своей одежде, извлекает носовой платок и чистит нос внуку. Наконец-то! Так, пожалуй, это семейство станет совсем приемлемым, хотя молчаливой мамаше следовало бы первой сообразить вытереть малышу нос, — уж такая малость могла бы уместиться в ее пустой голове. Интересно, почему она молчит?
Йошка же совсем разошелся. Эх, Йошка, позаимствовал бы ты немного молчаливости у своей жены — ну, чего кричишь, будто трусишь в темноте? Что, я тоже кричу, когда спорю? Кричу, потому что привык уже, — а прежде орал из страха. Боялся благовоспитанных баричей из Липотвароша с их тихой размеренной речью, потому и орал — но ты-то, господи прости, ты-то перед кем дрожишь, Йошка?
Дон Жуан умолк на минуту, чтобы перевести дух, и тогда произошло второе чудо. Молодая подняла вдруг голову и проговорила:
— Не нужно было ехать скорым.
— Ах ты, — скрипуче выдыхает мать, и ее неподвижное каменное лицо вдруг смягчается. — Еще как нужно было! — уже с улыбкой продолжает она. — Я ж сказала, хочу поглядеть, каков он изнутри, этот скорый. Ну, хорош!
Они начинают собираться. Проехали-то всего-навсего две остановки — ай-яй, вместо «станции» сказал «остановки». Но что поделаешь, долгие годы только так и говорили вокруг — поневоле привыкнешь… Они собираются, укладывают пожитки, снаряжаются, как солдаты. Поднимают задремавшего было Йожику, но теперь уже не вытирают ему носа. Подталкивают друг друга к дверям, толпятся. Молчальница-жена еще сидит с минуту, затем потихоньку застегивает пуговицы своего полушубка, проводит тыльной стороной руки по губам.
Откуда-то из глубины у меня пробивается улыбка. Права эта тетушка с каменным лицом: надо, необходимо повидать то, чего не видел! Ежели человек за сорок лет жизни не добрался до чего-нибудь, то надо наверстать упущенное на сорок первом году. Браво, тещенька!
А я слишком уж неожиданно покинул тетушку Чобанкаи, даже оскорбительно покинул… Интересно, иссяк ли поток ее речей? Поручиться в этом нельзя. Между прочим, против ее говорливости есть верное противоядие, я сам слышал, как она сказала моей матери: «Я только тогда могу всласть наговориться, когда нет поблизости кого-нибудь такого, ну, кто на барина смахивает, — как завижу, так язык-то и сведет, господь его ведает, отчего это?» Моя мать, обычно только подсмеивавшаяся над ее словами, на этот раз тотчас согласилась, да еще добавила, что и сама испытывает то же, хоть и знает, что это глупо. Но ведь старое не так-то легко забывается!
Я растерянно принимаю к сведению: впервые в жизни меня приняли… за барина…
Провожаю взглядом сходящих с поезда, и, быть может, потому, что вспоминаю в эту минуту своих домашних, на сердце становится как-то теплее.
Сосед по купе зашевелился и вспугнул мои думы. С его лица медленно исчезает выражение едва сдерживаемой ярости, он открывает окно. Из темноты на нас дождем сыплется пепел, грозный запах выхлопного газа бьет в лицо. В ответ на мой вопросительный взгляд он с прежним обаянием пожимает плечами:
— Не выношу запаха навоза.
Я сижу окаменев. Произнесенная им фраза пригвождает меня к сиденью. Оторопело, во все глаза смотрю на соседа, пока он усаживается на место и осторожно, чтобы не коснуться изящной туфлей моих брюк, закидывает изящно обутую ногу на ногу. Кровь бросается мне в голову. Не в силах — да и не желая — сдерживать себя, я вскакиваю, хватаю ручки окна и с необычной, рожденной ненавистью силой захлопываю его. Рама щелкает, как боковой удар в челюсть.
Перевод И. Миронец.
Эндре Веси
ДИСЦИПЛИНАРНЫМ ПУТЕМ
Теперь, когда мне уже скорей под сорок, чем за тридцать — недавно стукнуло тридцать семь, — я могу сознаться, что не раз получал взбучку — и все из-за моего легкомысленного характера, потому что на работу мою жалоб, пожалуй, что не было. Я ведь не бездельник или на руку нечист, а просто веселый парень и предпочитаю чокнуться со стоящими ребятами, чем поддакивать плакальщицам. Ну, это, думаю, каждому понятно.
От вина я никогда не отказывался, но много не пил — стакан-другой и довольно, а вот на фронте пристрастился к спиртному и стал пить, но и там лишь на передовой, когда после боя видишь, что друга твоего разорвало в клочья и отдельно валяется рука, нога, голова, а то и печенка. Кроме того, спиртное придавало храбрости, как, например, тогда, когда наш полк погнали уже в самую Австрию, а я сошел у Рохонца и был таков. Крепко надеялся на лучшее — ведь было мне всего двадцать три года.
А потом, после освобождения, я, могу сказать, так врос в демократию, что запросто мог стать хоть бургомистром. Вырос я в рабочем районе Будапешта. На сталелитейном заводе «Аякс», что на улице Кирайне, обучился слесарному делу и, прямо скажу, обучили меня на совесть, — потом вышвырнули и угнали на фронт за то, что старший брат перешел к русским и даже, говорят, по радио там выступал.
Мы с родителями жили в квартале Мошонё, там, где ютились только бедняки вроде нас, и общались только с такими же, потому что едва бог посылал какому-нибудь
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза