Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
- Дата:22.11.2024
- Категория: История / Публицистика
- Название: Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
- Автор: Игал Халфин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шаров: Сделайте то, что делалось при Ленине.
Сольц: То, что было при Ленине, было при Ленине, и нечего ссылаться на него. <…>
Преображенский: Ведь в самые тяжелые минуты перед партийным съездом всегда открывалась дискуссия.
Сольц: Тяжелее этого момента не было.
Преображенский: Тем важнее честная политика.
Сольц: Вы сами лишаете себя этого права[440].
В какой-то момент Сольц не только признал, по существу, что «честная политика» в отношении оппозиции невозможна. Он всерьез рассердился, цитируя оппозицию, бравировал: мол, вы говорите, что «Сталин – ишак и свет не видел такого скверного человека, но мы хотим вместе с вами работать»[441]. Член ЦКК Николай Михайлович Янсон порассуждал о языке дискуссии: оппозиция вот уже несколько месяцев говорит «чуждым для партии языком»; ее «неслыханные по дерзости» письма и заявления «испытывают долготерпение партии»[442].
Очевидно, что, по мнению ЦКК, в некоторых ситуациях обращения в Политбюро и в саму комиссию уже сами по себе были недопустимы, а язык, на котором велась партийная дискуссия, оказывается, имел общеизвестные и обязательные нормы, нарушение которых вело к репрессиям; так, в нем не должно было быть «дерзостей». Ранее риторика оппозиции могла оцениваться только по существу, но не по форме. Ранее любые обсценности и даже намеки на такую обсценность в политической полемике были предметом личной этики, но не партийной морали – партия неплохо помнила крепкие выражения Ленина (например, в отношении интеллигенции: «Не мозг партии, а говно»), которые никого не смущали, а многих восхищали. Протокол ЦКК со стороны партследователей интересен именно тем, что, видимо, впервые в языке «совести партии» (а особенно Сольц очень часто так именовался в партийных кругах) начала проскальзывать специфически жесткая полемическая манера, которая станет одним из опознаваемых элементов дискурса ГПУ–НКВД. В ее рамках следователи могли признавать почти какие угодно нарушения общепринятой морали и даже могли бравировать этим, ссылаясь на моральные цели высшего порядка: сохранение партийного единства, необходимость борьбы с капиталистическим окружением, военные угрозы.
Не оппозиция уходила в нелегальщину, а ЦК позволял себе неслыханные вещи, говорили ответчики. Обсуждались слежка, перлюстрация, шпионаж, например некий «шнур», который, по заявлению Троцкого, использовался для подслушивания его разговоров. Янсон слышал, что Троцкий жаловался на это на заседании Политбюро. Но, когда «захотели сделать проверку этих слов, он от них отказался. Если действительно шнур был у т. Троцкого и т. Троцкого подслушивали, почему он не продемонстрировал перед Политбюро этот шнур? Чепуха». Радек тоже заявлял о том, что за ним следят, ссылаясь на оставленную кем-то грязную рабочую перчатку на его столе и на то, что восьмилетняя девочка, дочь уборщицы, рылась в его бумагах. «Неужели уж восьмилетний ребенок является информатором ОГПУ или агентом, который следит за Радеком?» – не мог удержать смеха Янсон. У него была своя версия происшедшего: Радек боялся, что по рассеянности потерял важные партийные документы, и заранее искал себе оправданий в шпионах. Неоднократно звучал вопрос: почему проверенные подпольщики-революционеры не попытались сами арестовать шпионов, которые к ним были приставлены?[443] Все эти обвинения – «гнусная выдумка, меньшевистские сплетни», отметил Ярославский. Но очень показательна реплика Петерса: «Наивно. Наивный человек. Разве так подслушивают телефон <…> это было в 1918 году, мы так делали по отношению к контрреволюционерам». Петерс и не отрицал ни технической, ни политической возможности подслушивания оппозиции и храбро иронизировал над тем, что оппозиционеры якобы обнаруживали следы перлюстрации своей частной переписки со стороны ГПУ. «Вам раскроют письмо так, что вы не будете знать», – с демонстративным знанием дела сообщал он оппозиционерам[444].
Чем дальше, тем больше на заседании ЦКК «совесть партии» переключалась с политико-партийных инвектив на государственно-партийные. Ценность обсуждения в ЦКК дела Преображенского и компании, собственно, в том, что, начиная их опрашивать, члены комиссии говорили с заблудшими оппозиционерами, но через пару часов – фактически с государственными преступниками. Есть большое искушение именно здесь символически проводить водораздел между двумя концепциями: «внутрипартийной борьбы» в еще отделенной от государства до осени 1927 года ВКП(б) – и «партии-государства» после этой даты. Для Сольца, Янсона, Муранова, если сравнивать стенограмму этого заседания ЦКК с чуть более ранними протоколами других заседаний, равенство «партии» и «государства» в вопросах оппозиционной борьбы стало очевидным именно в ходе этой полемики с Преображенским. Под финал опроса в рамках чисто внутрипартийной процедуры Янсон уже говорил: «…партия этих бунтовщиков и восставших не может терпеть в своих рядах». «Бунт», «восстание» – это термины, апеллировавшие к Кронштадту и даже к временам Гражданской войны: восставали и поднимали бунт всегда против государства, а не против собственно партии, являющейся частным феноменом в рамках государственного устройства.
И это легко заметить в финале дискуссии: Преображенский неосторожно заявил: зачем, мол, партия не дает оппозиции «разойтись по-честному» с ней; если оппозиция не может действовать внутри самой партии, почему ей не дать создать свою организацию и не выиграть у нее честную открытую борьбу? Муранов: «…так ставить вопрос нельзя. „По-честному“ не расходятся. По-честному надо работать вместе, а не расходиться. Где это вы видели, что, когда расходятся две партии, они бы по-честному расходились. А вы говорите „давайте разойдемся по-честному“. Что это? Французская борьба в цирке, на арене? Там по-честному расходятся (голоса: именно там по-честному не расходятся)». И ироническая реплика Сольца в адрес Преображенского: «Где вы видели такое идиллическое расхождение?» Преображенский тщетно пытался сослаться на расхождение большевиков и меньшевиков «на Стокгольмском съезде»[445].
Собственно, именно в ходе такого рода дискуссий формировался на практике не только тезис о единстве партии, но и тезис о принципиальной недопустимости любых элементов легальной политической борьбы и вне периметра ВКП(б), и внутри этого периметра в рамках создающегося режима партии-государства. Тот, кто оспаривал монополию на власть ВКП(б), авангарда и политического исполнителя концепции диктатуры пролетариата, тот являлся «бунтовщиком» и «восставшим» – и покушался не столько на партию, сколько на государство. Марксистско-ленинская партия могла быть только одной и только монопольной. Против самой идеи второй марксистской партии в государстве, повторяли уже известную нам мысль в финале и Муранов, и Янсон, и Ярославский, и Сольц, будут предприняты и ВКП(б), и госаппаратом такие же репрессии, как против любой другой политической партии в СССР.
Тем не менее из помещения ЦКК Преображенский, Серебряков и Шаров ушли не под конвоем – чего нельзя сказать о Фишелеве. Процесс шел очень небыстро: Фишелев, отсидев в предварительном заключении несколько месяцев, получил в итоге в 1928 году три года ссылки в Сибирь, в 1930‑м вернулся в Москву, устроился на работу в издательство «Советский писатель», откуда был уволен
- Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин - Публицистика
- Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков - История
- Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов) - Сборник - Языкознание
- "Фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Булаев Вадим - Попаданцы
- Как организовать исследовательский проект - Вадим Радаев - Прочая справочная литература