Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф
- Дата:27.10.2025
- Категория: Классическая проза / Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Название: Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы
- Автор: Аттила Йожеф
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И ни слова не сказал об этом, — в недоумении произнес Нанди.
— Собственно, я и не собирался уходить, — сказал я.
— Все равно, — бросил Марер. Он продул свой вишневый мундштук и постучал им. — Неважно, чего хочет человек, важно, что он делает.
— Я не хотел вас обманывать. — Вид у меня, наверно, был жалкий. Я понимал, что поступаю не так, как следовало бы, и все же шел на это. — Не подумайте, что я…
— Об этом я и не думал, — перебил меня Марер. — В конце концов я тебя понимаю. Разумеется, так тебе лучше. Девять форинтов пятьдесят больше, чем семь двадцать.
— Нет, я не верю, — упрямо повторил Нанди. — Шаньо! Просто так не пойдешь с нами на работу?
— Дружба ведь останется, — пробормотал я. Сейчас, когда мы наконец заговорили об этом, все показалось мне не таким уж страшным. Собственно, ничего особенного и не случилось, ведь вот мы все так же стоим вместе и разговариваем в буфете. Я несколько успокоился. — Оттого, что я уйду в артель, дружба наша не разрушится.
— Оно конечно, — буркнул Марер, — дружба так просто не забывается.
— Черт возьми, — пробормотал Нанди. — Вот так неожиданность…
— Мы будем встречаться, как и раньше, — начал я, — по воскресеньям ходить на стадион, смотреть, как играет Нанди. Вы будете заходить к нам.
— Черт возьми, — все еще бормотал Нанди.
Он посмотрел на меня, но я отвел глаза.
— Все останется по-прежнему, только что работать будем в разных местах, — упрямо повторял я. Теперь мне стало полегче. Я очень боялся этого разговора и вот увидел, что ничего страшного не произошло.
— Ну, — бросил Марер, — нам пора.
— Разумеется, все останется по-старому. Мне пришлось согласиться на это, чтобы все было тихо-мирно. Может, у нас скоро ребенок будет… Понимаете. Но верьте, ничего особенного не случилось…
Мы вышли на улицу. На углу остановились, повернулись друг к другу.
— Я ведь хотел вам рассказать, — тихо произнес я.
— Ладно, чего там, — ответил Марер.
— Черт возьми, — все еще бормотал Нанди. Настроение у него явно испортилось.
— Сердитесь на меня?
— Эх! — махнул рукой Нанди.
— Что ж, понятно, — продолжал я. Здесь на улице все приобрело совсем иную окраску. Стало неправдоподобным и очень неприятным.
— Нет, — ответил Марер, — мы не можем на тебя сердиться. Ты же это не ради себя делаешь. Если так посмотреть, выходит, что ты вроде прав.
— Говоришь, я прав? — спросил я с признательностью.
— Я сказал — выходит так, что ты вроде прав. Ну, мы пойдем…
— Когда встретимся? — спросил я.
— В воскресенье я играю, — сказал Нанди и, протянув мне руку, печально улыбнулся. — В три часа на малом поле.
— В три, — повторил Марер. Мы пожали друг другу руки.
Они уже пошли было, но я вдруг закричал им вслед:
— Подождите!
Они остановились, обернулись ко мне.
— Скажите, вы сейчас обо мне очень плохо думаете? — спросил я.
— Дурень ты! — ответил Нанди.
— Ничего плохого мы не думаем. Если б думали, — сказали бы, — поддержал его Марер.
Я помахал им вслед и пошел домой. Возле дома остановился. «Вот и все, — подумал я. — Ничего особенного не произошло». Окинул взглядом огромное серое здание. Такие показывают в английских кинофильмах. С колоннами по обе стороны подъезда, с тимпаном на фронтоне и номером на тимпане. Восьмерка, выведенная на хрустальном стекле, ярко светится и вечером. Было прохладно. Из соседней пекарни ветер доносил запах свежего хлеба. «Отныне мы живем здесь, мы — Регина и я. Дом номер восемь». Я ждал, что ко мне придет какое-то хорошее, теплое чувство. «Ничего особенного не случилось», — подумал я. И ждал, что эта мысль меня успокоит. Затем вошел в подъезд. Стал подниматься по лестнице. Она была мне совсем чужая. Весь дом был для меня очень чужим. «Привыкну. Еще будет казаться, будто всю жизнь только здесь и жил». Но пока еще не очень верилось в это.
Перевод Г. Афанасьева.
Эндре Иллеш
ОБРЫВ
Утром перед экскурсией в Дёмёш учитель на мгновенье заколебался: какие туфли положить в рюкзак — теннисные, на резиновой подошве, или горные, на веревочной? Он включил радио. «Переменная облачность, местами кратковременные дожди», — сообщил диктор. Учитель решил взять туфли на веревочной подошве. Резина скользит на мокрых скалах, а веревка, набухнув, только плотнее прилипает к ним.
Их было сорок шесть, так что заказали специальный автобус. Собственно говоря, тут слились два класса — его и Секереша. Уже у Бекашмедера ребята шумно заспорили.
— Ты говоришь, у карабина яйцевидная форма? Голова у тебя яйцевидная, вот что!
Кто-то с чувством превосходства объяснял:
— Куда ставишь ногу, называется тритт, а за что цепляешься — гриф.
Раздался ломающийся голос Греци.
— А знаешь, что такое три точки фикс?
— Ну, что?
— Страховка. Словом, понимай так: у скалолаза из двух рук и двух ног три всегда на опоре и только четвертая нащупывает место.
Ребята заржали.
— Слыхали? Третья нога у Греци на точке опоры, а четвертая место нащупывает.
Они собирались в Кешерювёлдь, потом на вершину Предикалосека; там предполагали отдохнуть, затем спуститься со скалистого, острого хребта к маленькой часовне у источника Каинз.
Учитель был в скверном настроении. Вчера он узнал свою новую кличку, уже третью по счету. Первую он получил совсем молодым. Берталан. Он долго не понимал — его имя Ласло Бибо, почему же за спиной его зовут Берталан? Потом какой-то ябеда шепнул ему: Берталан — кличка осла. В классе учился мальчишка из Кишкунхалаша, он и налепил ему Берталана. (В Куншаге большинство ослов настораживает уши при имени Берталан.)
Это была грубая, но все же не жалящая шутка. Кличка вскоре стала отсыхать и года через два совсем отстала от него. Второе прозвище держалось дольше. Много лет его дразнили Выжималой. Эта кличка имела уже вполне определенный смысл: выжимала терзает, выжимает пот, портит жизнь бедных учеников. Еще в позапрошлом году во время урока он перехватил письмецо: «Выжимала сегодня часто протирает очки. Берегитесь, будет спрашивать!»
А теперь вот третья: Мушмула. Ее он тоже узнал из конфискованной записки. Что это может означать, какой ключ может раскрыть секрет? И стоит ли, нужно ли вообще его раскрывать?
Он сидел в автобусе и протирал очки. Значит, его все-таки не любят? Слишком строг с ними? Настолько, что они готовы восстать против него? Он и сам знал, что строг. А ведь не хотел быть строгим, питал отвращение ко всякому бездушию, был поборником порядка, разума, ясности. Он хотел лишь одного — честного порядка и ненавидел строгость: свою и чужую.
Почему его обижают? Три года назад он даже прервал свои эксперименты… Он
- Сказки народов мира - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Прочее
- Сказки немецких писателей - Новалис - Зарубежные детские книги / Прочее
- Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке - Димитрий Сегал - Языкознание
- Собирается буря - Уильям Нэйпир - Историческая проза