Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века - Георгий Иосифович Чернявский
- Дата:10.08.2024
- Категория: Биографии и Мемуары / История
- Название: Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века
- Автор: Георгий Иосифович Чернявский
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, действовал он не один. Помощь ему оказывали Церетели (он писал о Николаевском как о «лучшем из живущих ныне историографов»[496]) и его молодая возлюбленная Анна Михайловна Бургина. Эта очаровательная женщина, будучи петроградской курсисткой, в возрасте 18 лет участвовала в Февральской революции, затем примкнула к меньшевикам, в 1922 г. эмигрировала, недолгий срок была секретарем Николаевского в Берлине[497], а затем перебралась в Париж, став секретарем и возлюбленной Церетели, который был старше ее на 18 лет. От своего первого работодателя она затем отошла, но продолжала оказывать ему помощь.
О характере Бургиной некоторое представление дает одно из писем Церетели Николаевскому с ее приписками. Ираклий Георгиевич сообщал по поводу выполнения ею одного из поручений: «Гром и молния, как говорят французы. Клянусь, я не выдумываю – появилась Deux ex machina[498] моих писем – Анна Михайловна, да еще с огромной эпистолой для Вас в руках. Нечего делать, надо кончать». Но просто так окончить письмо влюбленный Церетели не мог. Он рассказал о недавнем эпизоде, когда они шли по улице и Анна без умолку болтала по-русски. Он попросил ее замолчать, чтобы на них поменьше обращали внимания. Она же с мимикой, выражавшей, что посягнули на ее священные права, воскликнула: «Что вы мне все мешаете. Никто не обращает на нас внимания, что же я буду зря молчать!» Тут же следовала приписка Бургиной: «Ир[аклий] Георг[иевич] настолько искажает истину, что трудно в письме определить границы его фантазии»[499].
Впрочем, взаимоотношения в пределах этого треугольника были несколько расплывчатыми. Видимо, Анна Михайловна была близка не только с Церетели, но и с Николаевским, своим бывшим работодателем, причем особенно это не скрывалось. Так, в 1927 г. Анна отдыхала с Борисом Ивановичем наедине в какой-то горной деревушке Шварцвальда, откуда они послали открытку знакомому в Берлин[500]. Так возник любовный треугольник. Любопытно при этом отметить, что все трое называли друг друга по имени-отчеству и если Николаевский и Церетели со временем перешли на обращения «Борис» и «Ираклий», то Бургина в их переписке так и осталась «Анной Михайловной».
Каждые несколько дней Николаевский писал письма Бургиной, подробно информируя ее о всех своих делах, причем часто просил ее ознакомить с письмами Церетели[501]. И, находясь во Франции, Анна Михайловна стремилась помочь Борису Ивановичу, делала для него выписки, переводила тексты, контактировала с однопартийцами и носителями исторической информации. Вот пример – письмо Церетели Николаевскому от 20 августа 1924 г. со вставками Бургиной (вставки обозначены курсивом):
«Дорогой Борис Иванович,
Как видно, живу со всеми удобствами: завел машинку, на которой А[нна] М[ихайловна] (т. е. я) выстукивает мои воспоминания. Много крови она портит мне (молчу, молчу) неуместными замечаниями, но все же пользу приносит (наконец-то дождалась).
Один лишний экземпляр она выстукивает для Вашего архива (благодарите меня, т. е. А.М.). Не будь ее сейчас, не мог бы Вам писать (ого!), так как страшно занят, а так могу делать два дела разом (И[раклий] Г[еоргиевич] в своем самомнении возомнил себя Юлием Цезарем). Настоящее письмо напишу на днях…»[502]
Несколько раз Анна приезжала к Борису Ивановичу в Берлин, проводила с ним несколько дней, оказывала ему помощь в текущей работе, приводила в порядок его картотеки и выписки. Но шальной дух у нее в полной мере сохранялся. Однажды в тире она в шутку прицелилась в своего спутника, случайно нажала спусковой крючок и ранила Николаевского в вену у локтя. Пришлось ехать в больницу и делать операцию. Он почти по-детски жаловался Церетели: «Я имел неосторожность показать ей, что недоволен этим происшествием, и она на меня смертельно обиделась… Теперь уж мы помирились, конечно, после того, как я признал свою вину… Здесь я всем, кто меня видел в этом положении, сказал, что сам себя ранил»[503].
Помогали Николаевскому и многие другие люди. Среди них были французский публицист, один из бывших руководителей французской компартии и бывший видный международный коммунистический деятель, даже член Исполкома Коминтерна Борис Суварин, позже исключенный из французской компартии за поддержку Троцкого; министр просвещения и культуры Франции Анатоль де Монзи; директор французской Национальной библиотеки Жюльен Кэн; сотрудник посольства Чехословакии в Берлине Гофман; сотрудники правления Социал-демократической партии Германии. Косвенное содействие оказал посол Франции в Германии Жан Франсуа-Понсе. Однако в центре этой ответственной и очень опасной работы находился именно Николаевский.
Вначале политическая ситуация в Германии была не вполне ясной. Многие политики, даже искушенные, полагали, что власть Гитлера будет скоро сметена. В русских эмигрантских кругах возникло мнение, что документы следует передать в Прусский государственный земельный архив, где они будут надежно сохранены. Однако директор этого архива, более трезво оценивая ситуацию в стране, отказался принять ценнейшие документы. «Иметь дело с гитлеровцами директор Прусского архива не имел желания»[504].
Если прусский архивист просто опасался за свою жизнь, то Николаевский пытался оценить положение и с личной, и с общеполитической точки зрения. В своих неопубликованных мемуарных заметках он писал, что уже в 1933 г. был убежден не только в прочности устанавливаемой нацистской власти, но и в том, что в нацистскую игру будут замешаны зарубежные силы, в частности и прежде всего Советский Союз. Вот что писал он о беседе с одним из знакомых весной 1933 г.:
«Разговор с архивных тем быстро перерос в разговор общеполитический. Такова была судьба всех тогдашних разговоров, – и все они неизменно упирались в вопрос о большой политической игре Сталина, о подлинных мотивах его поведения в отношении к Гитлеру. У меня лично уже тогда не было сомнения, что Сталин будет продолжать свою политику сближения с немецкой реакционной военщиной и с ее помощью так или иначе, но сговорится с Гитлером, т. к. он хочет с ним сговориться, ибо подлинным содержанием того «второго тура войн и революций», на пути которых Сталин так старательно тогда загонял человечество, должны были явиться именно войны, которые Сталин собирался вести в тесном сотрудничестве с немецкими военными тоталитаристами против демократического Запада»[505].
О позиции Николаевского свидетельствовал и Войтинский, который в письме от мая 1933 г., адресованном П.А. Гарви и его семье, соглашался с мнением об угрозе установления господства
- Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе - История
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Танковые сражения 1939-1945 гг. - Фридрих Вильгельм Меллентин - Биографии и Мемуары
- Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине - Александр Шубин - История
- Н В Гоголь, Повести, Предисловие - Владимир Набоков - Русская классическая проза