Антология странного рассказа - Сергей Шаталов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Антология странного рассказа
- Автор: Сергей Шаталов
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчик пошел со мной.
— Оградку красить будете? — спрашивает.
— Буду.
— А можно мне?
— Можно. Но чуть позже. Помянем крестную сначала: держи конфеты, а я выпью.
— Ей налить не забудьте.
— Конечно.
Достала рюмки, наполнила их вином. Одну, как и полагается, установила на гробнице, хлебушком сверху прикрыла, закрыла глаза, молчу.
— Плачете, что ли? Она ж сто лет назад умерла.
— Не сто, а десять.
— Понятно.
Выпила, поела, стою — птиц слушаю. Одна маленькая, юркая, носом хлеб клюнула, вином мордочку намочила.
— Смотри, — говорю, — тоже поминает.
Мальчик нисколько не удивляется:
— А здесь много пьяных птиц.
— А может, это и не птицы вовсе, а души умерших — скучают, слетаются послушать, как мы живем, почему не поем. Им почему-то хочется попеть вместе с нами, но не получается, потому что у НАС не получается, потому что не все звуки, которые они издают, способны принять наши уши.
— Слышал я эти сказки, — мальчик ускользает от скучной информации, как уженок от сапога.
— Давайте уже красить будем.
— Давай.
— А мать твоя где?
— В роддоме она.
— Братика ждешь или сестричку?
— Да нет, акушерка она — это ОНА всех ждет.
Вот тебе раз. Меня будто током ударило…
Значит, мать встречает, а отец провожает, понимаете? А посередине должна быть жизнь. Но как же ей тогда разместиться и как наполниться? Неужели она и вправду маленькая совсем.
Странно, почему Господь спешно решил рассказать мне об этом, зачем? Сегодня он отправил меня на встречу с мальчиком, чтобы я поняла… что? Что между рождением и смертью лишь микросекунда или есть еще и меньшая единица времени, которая недоступна нашему пониманию? Или времени нет вообще, а мы, не привыкшие жить без удобств, без стульчика, на который хочется присесть, придумываем что-то, считаем, исчисляем.
Рождение и смерть в один день по нескольку раз в одной семье!!!
Какое-то сгущенное пространство. Ацидофильное молоко. Вроде тянется, даже течет, и в то же время нет его.
— А ты кем будешь, когда вырастешь, мальчик? Наверное, врачом? — непонятно почему спрашиваю я.
Хотя понятно — мама вносит нового человека в жизнь, жизнь берет его, укутывает (опутывает, обхватывает) и куда-то несет — путь видит, а дороги не знает, и на одном из участков этой неведомой дороги человеку может понадобиться врач, а папа тем временем пусть себе ждет, когда.
— Врачом не хочу. Военным буду.
Действительно, почему врачом, чего это я пристала к ребенку. Не будет же он отца родного работы лишать. Но такая мысль вряд ли может попасть в голову мальчику, разве что в виде пули, когда он станет военным и будет отправлен к чужим защищать своих.
Посмотришь на мир — и кажется, что живых больше, чем мертвых, а задумаешься… Сколько веков прошло. А может, не стоит думать.
Мальчик старательно красит оградку, дует легкий ветерок. Какое-то странно радостное ощущение наполняет грудь, как будто я не на кладбище, а в картинной галерее. И нахожусь не возле картины, а спокойно перемещаюсь внутри холста. Надо мной как небо — Тициан. Двое малышей спят, обнявшись, как котята. И не мерзнут, потому что сон их охраняет ангел — такой же маленький, но не дремлющий — нельзя ангелу дремать, согласитесь, ведь всегда найдутся желающие отнять у тебя сон. Почему-то хочется подойти и погладить их. Но ангел… я вряд ли смогу формализовать свою мотивацию, я просто не смогу этого сделать в формате холста. И я молча двигаюсь дальше к влюбленной паре. В руках у девушки две тростниковые флейты или сиринга? (Две захватывающие музыки любви…) Тициан разъединил ее специально?.. Юноша опечален. Чем? Тем, что искусствоведы пишут, что ОН И ОНА — кульминация жизни? Значит, высшая точка перед развязкой, тот самый пик — любовь?.. А жизнь — это смерть (сама развязка). И страшная догадка: юноша знает это. Он понимает, что любовь не вечна, что она не до гроба.
Сначала я подумала, что здесь Тициан должен был разместить немолодую пару. Но потом поняла, что так куда трагичней. Аллегория трех возрастов. Потому и старик с запасными черепами (простите за вольность) — третий возраст.
Любовь есть, жизни — нет, есть только жизнь-смерть и ее запахи. Жизнь-смерть никого не пугает — ни тех, кто рядом со мной, ни тех, кто внутри холста, ведь у них у всех есть я, а значит, они все-таки живы. Может быть, их и нет, но они все равно живы. Они если и захотят, то не смогут умереть на моих глазах, потому что я упрямо перемещаю их по жизни, пользуясь телекинезом, я двигаю их силой мысли. Похоже, они нужны мне. Они падают, а я поднимаю их снова. У меня это пока получается.
Но даже если не получится, они все равно не умрут, ведь я знаю одного доктора. Я позову его, и он…
Вы тоже думаете, что он придет?..
Юрий Зморович
/Киев/
С чем носить?
Ему самому, а кому еще? — вовсе непросто отвечать на это самовопрошение.
Откуда эта идея взялась? Почему привязалась и не отпускает?
А нужно ли спрашивать, если жжет желание, а не вопрошение — хочется, да и все тут!
Хочется. А ведь безостановочно хочется. Только ли этого?
Желание — ЖЕЛАНИЯ — жгут-жгут-жгут, а только вовсе маленькое какое я или не-я или анти-я, а может, на самом-то деле и вовсе стороннее нечто качает своей маятниковой балдой: «А нужно ли? а — зачем — зачем-зачем? Не отпускает и не попускает, а горчит, да жжет! — точнее и не скажешь. И до того жжет…
И вот ручонка его тянется к своей собственной грудке. СОБСТВЕННОЙ, не чужой, не юной какой, или там висящей-стоящей-вздымающейся чьей-то — и начинает скрести эти маленькие точки, точки НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ МОЛОЧНОЙ ВСЕЛЕННОЙ, коей кормить и кормить и ВЫКАРМЛИВАТЬ этих чудных (от ЧУДА и ЧУДАЧЕСТВА) существ, появляющихся еще и из иного ЧУДА — маленького надреза ли, ли — провала в Сладчайшую из ПРЕИСПОДЕН…
Точки вроде как начинают разбухать, а в голове, в сочленениях всех возникает тихая ноющая сладость. А в визиях когда и возникает, а когда и молчит образ той мягкой и упругой, юношеской, истинной-правдивой и единственно-чаемой выпуклости, может, и с действующей чудомолочной капельницей.
Ноет-ноет-дразнит-дразнит, а не отпускает и не насыщает.
Ручонка тянется, пока воображение и чувственное и визуальное не устает. Душонка охает, застывает, и наливается каменным безразличием тело и душа, пока память не подкинет снова эту неотвязную, прилипшую… страсть ли? похоть — к тому предметику.
Ну зачем же он так дразнит и не отпускает? Да и что с ним делать?
Ну надеть. А как?
Нужны же аксессуары, поддевки специальные. А где их возьмешь?
Опять в этом гребаном секонде, который способен вытащить из тебя последние твои жалкие пенсионные!
Он опять потрогал свои соски, как будто для того, чтоб убедиться, что это он и что это все с ним. Возможно ли, что у него в его возрасте отрастет женская, ну пусть небольшая, девичья грудка?.. А что тогда? Новая жизнь? Изгнание, поругание, все круги адовы, но и приятности наконец какие? Может, женщины к нему повернутся, потянутся?
Он давно признал преимущества женской однополой любви. Как тягу к подлинной чистоте и нежности. Вот он туда и продвинется…
А пенсия? Ну что пенсия? Хватит и на секонд. Места нужно знать, хотя совести у этих торгашей не дождешься — научились и мусором выторговывать.
Но то вещичка была «мусор — мусору рознь»! Отвратительно-нарядная, дешево-яркая, даже не карнавальная, а именно базарная, и не скажешь иначе. Может, тем и привлекала. Но — с чем надеть? На голое тело разве. Кстати, похоже, что по размеру никак не натянуть на себя.
А вдруг эффект неожиданный, комедийно-трагический?!
И соски будут торчать, и злато — сверкать!..
Да в чем же дело? Откуда желание это? Походить на дурака? Клоуна? Юродивого?
На самом-то деле эти-то понятия были для него святыми воистину. Дураками, выдающими себя за умников, мир был перенасыщен. Умники растили новых умников, но и выращивали из себя и духовных пастырей и президентов. Они научились строить и возводить себе пьедесталы, отдалившись от всех, благодаря которым прятали свои слишком очевидные… как бы это сказать?… ОЧЕВИДНОСТИ… дддд-да… Так вот, а тут прикрыть бы тоже чуть-чуть нечто, но, видимо, как бы свою не-очевидность. И сделать ее еще более НЕОЧЕВИДНОЙ!
А что, собственно, прикрывать и зачем?
И этот вопросик застрял в его существе и поднимался частенько.
Ибо в неочевидность эту впадало уже все более и более понятий жизненных, и казалось, что это стало и вполне осмысленным, и прочувствованным, и вся БЕСКОНЕЧНОСТЬ ЖИЗНИ КАК ТАКОВОЙ!
Не произноси слова в поучение!
Слейся со стеной, с пейзажем, с улицей, с прохожими!
Слей себя с… Так это же уже и произошло! Он издавна гордился, счастливел с этою мыслью, что не отличал себя и от бесконечности, и от природы, от чувства всеобщего, зрения… Он был всем, он носил все в себе, он видел и ПРОВИДЕЛ в мельчайшем пустячке житейском движение стихий и стихий. Назвать это все по-своему значило походить на тех тщеславных безумцев, наводнивших человеков комплексами и недодуманными истинами! Истина, переживаемая постоянно — внутри тебя и только там. Не тщись подавать знаки, а тем более претендовать на чужие думы и сердца. Сгинь! Растворись!..
- Цифровой журнал «Компьютерра» № 184 - Коллектив Авторов - Прочая околокомпьтерная литература
- Танцор у гроба - Джеффри Дивер - Триллер
- Цветы на подоконнике - Клавдия Пестрово - Поэзия
- Знай, что я люблю тебя (СИ) - Мелевич Яна - Эротика
- Цветы пустыни - Барбара Картленд - Исторические любовные романы