Комната мести - Алексей Скрипников-Дардаки
- Дата:18.11.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Комната мести
- Автор: Алексей Скрипников-Дардаки
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Садись-ка, родименький, — толкая меня стулом, сказал Никита, — сейчас чайку попьем. Или, может, кушать хочешь?
— Нет, спаси Господи, чайку.
— Мать Саломея! — закричал Никита во всю глотку — Саломея! Сюда шкандыляй, совунья ты глухая!
Где-то раздался грохот посуды, сердитое ворчанье, и в гостиную вбежала юркая старушка в белом апостольнике, вытирающая руки о фартук.
— Чаго кричишь-то, отец Никита? — буркнула мать Саломея, — вода у меня на кухне льется, не слыхать ничаго.
— «Чаго, ничаго», — передразнил старуху Никита, — гостю, вон, чайку устрой на травах, да шибче поспевай, а то уж целый час со своей посудой возишься!
— И не моя это посуда вовсе! — возмутилась монахиня — Сами понакушали тут с три обеда, а я, мол, виноватая!
— Не долдонь! — прикрикнул Никита — А то живо на поклоны поставлю! Иди-ка, чай неси да травок не жалей.
Тут зазвонил телефон, и Никит выскочил в другую комнату. После минуты напряженного молчания грозный мужчина смерил меня подозрительным неласковым взглядом и спросил:
— По делу какому к батюшке или так просто?
— По делу, — ответил я, — а вы его духовные чада?
— Да, — ковыряясь вилкой в зубе, ответил толстяк, — он мою жену спас. Бесноватая она была. Я ее лечил за границей в Швейцарии, сто тысяч грина на ветер. Все без толку. Сколько врачей объездили! Потом по монастырям… В Почаеве старец Илья над ней молитвы Василия Великого читал. Говорят, сильные молитвы, бес, как пробка, вылетает. Не помогло. Бегала, прыгала, на стены кидалась, крест по матушке крыла. Один странник отца Никиту мне присоветовал. Три месяца Люба здесь жила. Отец Никита каждый день над ней молился, а по ночам к кровати привязывал, бинты мочил в святой воде и ими привязывал. Скажи, Любаш? — женщина потупила взгляд и молча кивнула головой.
— Так она-то бинты рвала, — крутя в руках вилку, продолжил мужчина, — и ночью в Волхонину балку убегала, туда, где заброшенное кладбище. Сядет возле одной безымянной могилки, ногтем серебрянку отколупывает и ест, отколупывает и ест, серебрянку-то… Так отец Никита прямо на полу возле ее комнаты спал. Начнет она ночью в дверь долбиться, а батюшка собой дверь и придавит, а сам молитву Иисусову творит, глядишь, Любаша и успокоится. Так и вылечил ее. Бес больно трудный попался, шелудивый, сволочь. Никита его Саньком прозвал. Бывало звоню справиться, как Любушка себя чувствует, а Никита так и говорит: «Что-то Санек нынче разбушевался, раззадорился, да приструнил я его маленько…»
В этот момент в комнату вбежал Никита.
— Ну, что, что, что, о чем говорите? Глупости, наверно? Или глупости только я говорить могу?
— Мне б, отец Никита, посоветоваться с вами, — попросил я.
— А ты и советуйся, — весело ответил Никита, подмигнув мне, — у меня от Колюшки и Любушки секретов нет.
— Когда-то вы служили в Никольском, — начал я.
— Да, — мотнул головой Никита, — хороший храм там, громадина.
— А помните, прихожанка у вас была, Вера?
— Ах, как же, помню, помню, помню. Верочка Сухареночка. Правда, выгнал я ее за то, что она в храме бедлам натворила, сглупил, хрен старый. Да больно было на иконы поруганные смотреть.
— Вера в больнице, милиция ее забрала. С ножом она на меня почему-то бросилась. В общем, грех у меня… вышел грех с ней, по моей вине. Сначала приблизил ее, а потом испугался и выгнал, как собачонку. Прошу, помогите вытащить ее, в милиции, говорят, дело на нее завели уголовное.
— Ох-ох, грехи наши тяжки, — вздохнул Никита, — Вот мы сейчас с тобой товарища полковника попросим. У него из кабинета и Кремль видать, и Колыму. Колюшка, — обратился Никита к толстяку, — ты уж подсоби по милицейской-то части.
— А как не подсобить, — привстал Колюшка, — В какое отделение ее отправили?
— В двадцать первое.
— А, знаю, знаю, — покачал головой полковник, — рьяный там лейтенантишка, любит народ чморить, дружбан, между прочим, монастырского начальства. Ты же из монастыря, как я понял?
— Да.
— Архимандрит ваш в девяносто первом гуманитарную помощь из Германии получал, да вместо того, чтобы братию да паломников кормить, по коммерческим ларькам ее рассовывал. Консервы, сахар, маргарин. Все немецкое, дефицитное. На него, понятное дело, братва наехала. Типа, батя, плати бакшиш. А он на колокольне от них прятался. Как завидит «Бумер» с пацанами, во все колокола трезвонит. Мне тогда самому пришлось разбираться. Говорил ему: «Что же вы, батюшка, творите? Немцы жертвуют, а вы продаете?» А он мямлил, мямлил что-то про деньги, про крышу, которая протекает, а сам потолще меня будет, аж лоснится.
— Архибандит он, а не архимандрит, — добавил Никита, — я же тоже выходец из Успенской обители. В семьдесят шестом замонашился там, а он тогда послушником был еще, да прыткий такой, подхалимничал с начальством и пробился, чрево «пространнейшее небес» себе наел…
— Ладно, — ударив огромной ладонью по столу, сказал Колюшка, — как гражданку Сухаренко вытащу, позвоню, а сейчас ехать нам пора. Благословите, отче.
Проводив гостей, Никита подсел ко мне поближе:
— Небось поняли, батюшка, что я к патриархии сейчас отношения не имею? Отец Василий, благочинный, постарался, невзлюбил меня. Думал, я деньги лопатой гребу… Я еще картины на тему страшного суда рисую, ну, и продаю иногда богобоязненным людям. Так отец Василий, как увидал мои художества, как начал смеяться. Я говорю: «Чего лыбишься, отче, или Божьего гнева не боишься?» А он: «Так это ж не Божий гнев и не страшный суд, а силиконовая долина» Так и прозвал, подлец, мои картины. Говорит про меня: «Этот Никитос такие груди у грешниц нарисовал, пятого размера!» Да Бог с ним, я на него зла не держу. Хочет он, чтобы в церкви как в армии было.
— И как вы сейчас? — спросил я — Служите?
— Служу, — ответил Никита, — в Истинно-православную церковь подался, мою собственную, сердечную.
— И где ж такая есть?
— Где? Где? На твоей балде! На задворках официального православия не пустошь, не крапива, не мусорка — целый огород ухоженный. Правда, и картошка, и репа, и кабачки — все на одной грядке посажены, а все ж… Для человека русского духовность — не просто слово, он ее искать должен, вымолить, выпостить, выждать, выстрадать, а иначе цена ей — пятак. Все, что легко достается, не мает его, ему позаковыристей, посложней, в самые катакомбы надо, где тлен и разруха… Старообрядцы вон, Беловодье свое искали и до сих пор ищут. Как только сел где или прилег, а Бог-то тебя пиночком: ать! Иди, родименький, в поиске, пока не испоганишься, пока рыльцем всю землю не ископаешь, желудек-то истинный не отыщешь.
— А вы долго искали?
— Я-то? — Никита почесал затылок — Долго. И боюсь, что не нашел пока. Куда только не ездил, даже в Москву к владыке Рафаилу, патриарху неофициальному. Он такой строгий, радеет за православие. Кормил, поил меня, приглашал в своей церкви быть. Я уже было посулам его поддался — он ведь, как и я, целительством духовным занимается — да в последний момент передумал. Еще был у архиепископа, пророка Иоанна, богородичник он. Человек духоносный, энергичный, Дух святой в нем так и ходит. Как топнет ногой, как закричит, как призовет Архангела Михаила, аж мурашки по всему телу бегут. Еще к одному катакомбному митрополиту ездил, старенькому. Он еще при Хрущеве свой паспорт советский порвал в клочки, а теперь говорит, что паспорта новые антихристову печать носят — три шестерки. Всех, у кого новый паспорт, он анафеме предал. И в ИНН тоже, говорит, змий древний, враг рода человеческого завелся, оплел-то буковки, как древо райское, и ждет слабочков маловерных. Каяться надо народу нашему. За раскол никонианский, за убийство царя Николая. Не будет, говорит, мира у нас, пока в Кремле царь не воссядет. Тогда-то и новый поместный собор соберут, и все противоречия решат… Мыкался я, мыкался, то к одному, то к другому. И у патриарха Лазаря — агнца откровения побывал, и на Украину к Филарету Денисенко ездил, и в Беларусь в народную церковь патриарха Юрия Рыжего. Везде мне не по душе, не в своей тарелке себя чувствую. Исколесил СНГ вдоль и поперек, не нашел, к кому прилепиться. Все ротятся, «кгб-шниками, жидомассонами, раскольниками» клянут друг друга, бороды сулят клеветникам своим повыдергивать, коли встретятся, анафема, как матюшок, с уст их слетает запросто. О господи! И во что это наша православная экумена превратилась?! Все, знай себе, одно талдычат: «Яко нынешняя церковь — несть церковь, тайны Божественные — не тайны, крещение — не крещение, архиереи — не архиереи, писания лестна, учение неправедное, и вся скверна и неблагочестна». А где она, истинная церковь? Никто мне так глупому и не растолковал. В конце концов в католическую митрополию к кардиналу Тадеушу пришел, а тот не принял меня, говорит: «Ходют тут всякие, рекомендации просят… чай, я не контора рекомендательная!» Не удалось мне в его сутанку поплакаться. Решил я сам по себе быть. Домой вернулся. Правильно говорят: «Всякая собака на свою блевотину ворочается». Алтарчик в задней комнате соорудил, литургисаю помаленьку, мать Саломея, лапушка, и читает, и поет, и кадило подает. Так-то. Знаешь, отец, — ласково сказал Никита, — оставайся-ка ты пока у меня, я тебе келейку выделю и кое-что почитать дам.
- Оскар. Котёнок находит семью - Сара Хоукинс - Домашние животные / Зарубежные детские книги / Детская проза
- Утро - Юрий Шестов - Современная проза
- Рико, Оскар и тени темнее темного - Андреас Штайнхёфель - Детские остросюжетные
- Программа правительства РСФСР по стабилизации экономики и переходу к рыночным отношениям - Зайцев - Политика
- Музыка будет по-немецки, вы все равно не поймете - Оскар Уайльд - Афоризмы