Комната мести - Алексей Скрипников-Дардаки
- Дата:18.11.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Комната мести
- Автор: Алексей Скрипников-Дардаки
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ватиканский банк, ты хочешь сказать? Я знаю, что он учинил там небольшой аудит, заставивший страдать желудком чуть ли не всю апостольскую администратуру.
— Нет, Жоан. Опубликовать список кардиналов-масонов — не великое дело. Лучани хотел реформировать то, что не реформируемо во веки: уничтожить целибат, превратить церковь в протестантский балаган, где никто ни за что не отвечает, где само понятие «Церковь как тело Христово» разорвано на куски, растащено по темным углам и с урчанием съедено. Я помню, когда бледный, как смерть, госсекретарь Ватикана сунул мне дрожащими руками список лиц, подлежащих смещению со своих постов. И я понял, что к власти рвется бездарность. Даже меня хотели лишить моей должности и отправить в Америку на место Джона Коуди, а ему вообще дать пинка под зад. Лучани взбесился, он требовал заморозить ватиканские активы, разорвать соглашение с «БанкоАмброзио». Так он хотел разделаться с влиянием «вольных каменщиков». Все тупоголовые изуверы-фанатики вечно борются с ветряными мельницами. Это хорошо. Поиск мистических палладистов, приносящих в жертву Бафомету младенцев в подвалах ватиканского дворца, отвлекает.
Бороться с капиталом невозможно. Капитал поругаем не бывает, потому что все, что называется «душой мира», «вселенским разумом», «сущностью бытия», «предвечным творцом», есть именно капитал. Он одухотворен двенадцатью заповедями, ради него распяли Христа, а затем продавали Его смерть со всех аукционов. На ней поднялись, разбогатели, разбили на сотни конфессиональных осколков и до сих пор продолжают продавать.
— К сожалению, Джакомо, Его смерть сейчас стоит меньше, чем империя Версаче. Отмывать деньги Каморры гораздо выгоднее, не так ли? Наивный Лучани путался у тебя в ногах, пытался помешать быть мойщиком посуды во всемогущем доме Микеле Синдоны.
— Безумный идиот! — выпалил Джакомо — Ты что, решил меня на чистую воду вывести?!
— Знаешь, тогда, в 78-ом, — продолжил я, не реагируя на его реплику, — я чувствовал, что ты на краю пропасти, вот-вот рухнешь, как осажденная башня. Кстати, эрекция у тебя опять появилась только тогда, когда Иоанна Павла забальзамировали. Не думал, что запах формалина тебя так возбуждает. К тому же сестра Винченца, относившая в тот день завтрак Папе…
— На нее был наложен обет молчания.
— Ты, Джакомо, совсем не знаешь женщин. Сначала она говорила, что Папа умер в сидячей позе, в очках на носу и с улыбкой, затем совершенно другое: что он валялся на полу в неестественной позе в своей блевотине. Странная смерть. Скажи, Джакомо, это ты украл его микстуру и тапочки? Может, они валяются до сих пор под кроватью в твоей римской квартире? Может, ты иногда мастурбируешь, глядя на них?
— Пошел отсюда вон, — зашипел кардинал, сжимая кулаки.
— Что, Джакомо, боишься нарушить кодекс «омерта», проговориться, выболтать в сердцах чью-нибудь тайну исповеди? Я видел твоих исповедников. Симпатичные простые парни на неприлично роскошных автомобилях, привозившие тебе в подарок пирожные и лучшие сицилийские вина. Когда в 79-ом застрелили Джорджио Амброзоли, выведшего на чистую воду твоего Синдону, ты был на подъеме, шутил, повез меня в Венецию, помнишь? Конец семидесятых и начало восьмидесятых были для тебя особенно плодотворными. Скажи, а судья Терранова, сцепившийся с твоими любимыми христианскими демократами, не твоих рук дело? Думаешь, я, жалкий «лягушатник», мальчишка, влюбленный до беспамятства в кардинала, не понимал, откуда берутся его деньги? А в восемьдесят втором, банкет в замке Амеруччо по случаю смерти генерала карабинеров Дала Кьезы, влезшего в святая святых надрангеты?
— Тебе лучше, Жоан, заткнуть свою вонючую пасть, а не то…
— Что? Ты убьешь меня? Отравишь? Взорвешь? Ты думаешь, я — безответная кукла, сейчас соберу вещички и безропотно уйду из твоей жизни, как проститутка, которую пустили переночевать в богадельню? Нет, Джакомо, я не только твой любовник, я — часть тебя, я такой же, как и ты, даже еще хуже. Нет, я не буду, как вы, итальянцы, по делу и без дела хвататься за пистолет. Я опубликую, напишу все о нас с тобой, в мелочах, в подробностях. О том, какой ты человек, как мы занимались любовью в офисе Института религиозных дел, о том, что апулийская «сакра корона унита» называет тебя «папочкой». Есть много в твоей жизни того, от чего благочестивые католики всего мира содрогнутся, а спецслужбы воспылают неподдельным интересом…
«Пошел вон, свинья!» — услышал я за спиной голос Николы. Не успел я опомниться, как получил сильнейший удар ногой в живот. Еще с минуту Никола колотил меня куда придется своими заляпанными мороженым кроссовками, потом выхватил пистолет и, ткнув дулом мне в голову, спросил Аспринио: «Кончать этого кретина?»
«Не надо, — сухо сказал кардинал, глядя в сторону, — он сам себя накажет».
С разбитым лицом, весь перемазанный кровью, я кинулся бежать к пристани. Я понял, что Джакомо не искушал меня, не проверял на верность, он просто решил бросить меня ради этого грязного недоумка Николы. Мой епископский сан был его отступными. Но почему он не поговорил со мной спокойно: почему вынудил наговорить ему гадости? Меня мучила совесть, я проклинал себя за все то, что в припадке злости высказал Джакомо. Он жил той жизнью, какой хотел, и я, догадываясь о многом на протяжении двадцати лет, подыгрывал ему, грелся у его инквизиторского пламени, исцеляющего от реалий. Я ел в лучших ресторанах, пил драгоценные вина, развлекался так, как только могло себе позволить мое воображение. А когда вся Италия начинала трясти пальцами и орать по случаю очередных внутренностей какого-нибудь судьи, размазанных по тротуару Палермо, я просто затыкал уши, так как, что греха таить, чувствовал кожей того, кто направлял руку убийц или благословлял направляющих эту руку. Аристотель когда-то говорил, что определенным взглядом женщина может пачкать зеркало кровяными пятнами. Таким же античным «женским» взглядом фурии обладал Джакомо, а я, как карманное зеркальце, трусливо стирал с себя кровь.
Джакомо никогда серьезно не говорил со мной о Боге. Я долго не мог понять, верует он хоть во что-то, кроме системы, или нет. Но один раз, будучи в благодушии, кардинал разоткровенничался: «Все очень просто. После смерти Платона его ученики разделились. Те, кто верил, что идеи Учителя суть живые существа, пошли за Аристотелем, который призывал совершенствоваться через добродетель. Для лучшей сохранности идей требовалась своеобразная „заморозка“ в сосуде стройной религиозной системы. Эта духовная крионика сотворила Христа как персонификацию Платона или Христа, как контейнер для стволовых клеток, в котором живые идеи Платона были бы близки к материализации, но оставались тонкими, свежими, призрачно телесными. Свое реальное воплощение они получают в земной церкви, а церковь есть Рим, подаривший маленькой нищей секте свою храмовую роскошь, законничество, манию величия. Рим впитал в себя святость Платона, облачил ее в багрянец жреческих одежд Марса Триждывеличайшего и вывел стонущей голодной толпе…»
«Таким образом, — перебил я кардинала, — христианство — всего лишь творческий псевдоним платонизма?»
«Да, так получается, — согласился Джакомо, — платонизму как любому живому существу было свойственно влечение к форме, и он прорвался к ней, увлекая за собой в мрачное будущее все драгоценности имперского Рима. Помнишь, как Христос выгнал торгующих из храма? Кто эти торгующие? Жалкие меновщики? Продавцы голубей? Ничего подобного! На этот вопрос давным-давно ответили Овидий и Марциал, зубоскалившие над богами античности. Они изгоняли их образы бичом сатиры, как мимы изгоняли Диану или Юпитера с подмостков театральной сцены. Подсознательно великие насмешники освобождали место в храме истории платоновскому абсолюту в Христианских розах. Хотя… сейчас историки и археологи нашли иную первопричину Евангелия»
«Что же это за причина?» — с еле заметной иронией спросил я.
Лицо кардинала напряглось, он чиркнул о меня спичкой своего шального от вина взгляда и полыхнул следующим странным монологом:
«Некоторые европейские богословы полагают, что Евангелие есть… ACTA DIURNA — символическое описание скачек в Большом Римском цирке. Это был великолепный поединок трех коней, впряженных в сирийские боевые колесницы: красную, зеленую и белую. Кони обладали невероятной красотой, но среди них выделялся один, по прозвищу ЭНТЕЛЛ. Это был любимец императора. Его Бог. В храме Долихийского Зевса император возвел в честь него черно-желтый алтарь из нумидийского мрамора и назначил ежегодные жертвоприношения — энтеллии. 25 марта в день весеннего равноденствия, когда все прославляли Великую Мать Кибелу, были назначены конные состязания. Весь цирк разделился на три партии: красную, зеленую, белую. Сенаторы заложили целые состояния ради победы императорского любимца, впряженного в красную колесницу, управляемую гностиком Понтием. Многие сделали ставку на зеленую колесницу, но практически никто не захотел ставить на неизвестного коня в белой колеснице. Это сделали 12 римских граждан, заложив последнее. Возницей белой колесницы был полукровок еврей-каббалист. В результате поединка конь императора споткнулся о камень, упал и умер, а эти двенадцать завладели половиной богатства Рима. Возница Понтий-гностик был распят на кресте, а для Этелла император изготовил прекрасную гробницу, которая на третий день после похорон коня оказалась пуста. По Риму пошли слухи, что конь ожил. Еврей-каббалист описал историю этих волнующих скачек в символической форме трагедии об умершем Боге-коне, превращенную последователями культа Митры в священную историю Сына Божьего. История почти три столетия передавалась устно, пока не была записана в виде Евангелия».
- Оскар. Котёнок находит семью - Сара Хоукинс - Домашние животные / Зарубежные детские книги / Детская проза
- Утро - Юрий Шестов - Современная проза
- Рико, Оскар и тени темнее темного - Андреас Штайнхёфель - Детские остросюжетные
- Программа правительства РСФСР по стабилизации экономики и переходу к рыночным отношениям - Зайцев - Политика
- Музыка будет по-немецки, вы все равно не поймете - Оскар Уайльд - Афоризмы