Комната мести - Алексей Скрипников-Дардаки
- Дата:18.11.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Комната мести
- Автор: Алексей Скрипников-Дардаки
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я уже старый, — сказал он, — мне надлежит умаляться, а тебе расти. Нужно, брат, компромиссы искать, иначе не выжить.
— Какие компромиссы? — спросил Никон
— С совестью, конечно, — ответил Борис, — с совестью… Бог, Он чересчур далек от нас. Кто мы для Него? Муравьи, букашки. Ни революции наши, ни войны Его не интересуют. А совесть она здесь, в самом сердце, вечно покоя не дает, гложет, терзает, мучает. Если не решишь, как ее задобрить, точно в могилу затянет. Совесть ведь наша только снаружи как христианка выглядит, а в душе она — ведьма…
На следующий день Никон отправился в Вознесенский переулок, где в добротном купеческом особняк, называемом «архиерейским домом», жил епископ Никандр. На пороге Никона встретила неласковая пожилая монахиня — мать Вера, состоящая келейницей владыки.
«Ждет Вас владыка уже», — буркнула она, смерив Никона холодным деловым взглядом. Говорили, что мать Вера великолепная кухарка, и за это владыка прощает ей иногда случающиеся истерики и приступы гнева. Войдя в гостиную, Никон был потрясен внешним видом архиерея, облаченного не в подрясник, как положено монаху, а в роскошный бархатный халат. В руках он держал большевистскую газету и был похож скорее на профессора, чем на архиерея.
— Проходи, Никиша, проходи, — добродушно сказал он, заметив оторопь иеромонаха, — вот сижу читаю Ленина «О пролетарской культуре». Между прочим, красивая правильная речь, и атеизма в ней ни на грамм. Смотри, что он о морали пишет: «…и очень хорошо знаем, что от имени Бога, — Никандр поднял вверх указательный палец, — говорило духовенство, говорили помещики, говорила буржуазия, чтобы проводить свои эксплуататорские интересы».
Никон было кинулся поцеловать епископскую руку, но тот мягко отстранил его:
— Послушай дальше: «или вместо того, чтобы выводить эту мораль из велений нравственности, из велений Бога, — епископ пафосно повысил голос, — они выводили ее из идеалистических и полуидеалистических фраз, которые сводились тоже к тому, что очень похожи на веяние Бога» А? Каково? Ленин не против Бога, а против тех, кто Его переврал! И вообще, прекрати ты этот официоз! Чувствуй себя, как дома. Хочешь коньяку?
— Нет, владыко, благодарю, мне бы чаю.
Архиерей удивленно взглянул на Никона:
— Ты что, больной что ли? Или, может, стукачом работаешь? Да шучу я, шучу. Чай так чай. Эй, мать Вера, завари-ка Никише чайку покрепче!
Архиерей озабоченно посмотрел на бронзовые каминные часы и как бы между прочим произнес слова, которые вызвали у Никона неприятную внутреннюю дрожь:
— Сейчас ко мне один очень важный человек придет. Хотел с тобой познакомиться, поговорить, подружиться, может… Ты парень умный, все поймешь. Сможешь, опять же, хорошую карьеру себе устроить, я тебе помогу… А повзрослеешь, я за тебя перед кое-кем походатайствую, епископом станешь. Все от тебя, дружок, зависит. Как говорится: «Бог гордых смиряет, а смирным дает благодать».
Воцарилось напряженное молчание. Никон не знал, как реагировать на столь неожиданные посулы архиерея. Чай комом стал в его горле, руки похолодели. Пугающее предчувствие чего-то того, что заставит его сегодня сделать жесткий выбор между… «Между чем?» — задумался Никон. Свой выбор он давно уже сделал, став монахом и отрекшись от земных амбиций. Разве то, о чем говорил архиерей, могло соблазнить его? Разве он хотел стать таким же? Толстым, малоподвижным скептиком, барином, привыкшим к непомерной витийственной лести, дорогим подаркам, денежным пожертвованиям? Разве таинство веры, которое сейчас наполняет его душу и движет всеми его стремлениями когда-то превратится в многочасовые разглагольствования о «духовном», «нравственно-полезном», «церковно-каноническом»? Чиновничья участь была ямой, угодив в которую человек становился частью тех, кто видел единственный стимул и смысл жизни в плетении будуарно-алтарных интриг. Нет, такой жизни Никон вовсе не хотел…
Чей-то быстрый чеканный шаг отвлек Никона от своих мыслей. В комнату вошел одетый в военную форму энергичный сухопарый человек с желтушным лицом. Он поздоровался за руку с архиереем и, кивнув Никону, представился: «Сухаренко Павел Антонович. Я — бывший архимандрит, а ныне служу в Народном комиссариате внутренних дел. У меня есть к вам предложение. Кстати, мы с вами однофамильцы».
Никон опешил, но не оттого, что носил с этим человеком одну фамилию. Он знал о священнослужителях, которые после революции отреклись от своих санов, став газетчиками, служащими госучреждений, но в жизни никогда их не сталкивался с ними вот так, лицом к лицу. Павел Антонович достал папиросу, закурил и, натянуто улыбнувшись Никону, начал разговор:
— Вы, молодой человек, вижу, так сказать, ошарашены, что я из попов? Не волнуйтесь, ваша реакция понятна. Я сам был таким. Преподавал в Духовной академии историю Нового Завета, но как-то из-за сущей ерунды угодил в опалу. Студенты игнорировали мои лекции, лингвистические исследования Евангельских текстов, которые я проводил в течение пятнадцати лет, отказались издавать. Весь мой труд пошел насмарку. Я ушел из монастыря, женился и вот сейчас по-настоящему счастлив. вы только не подумайте, что предлагаю вам идти моим путем. Я хочу предложить вам сотрудничество. Я протягиваю вам руку для того, чтобы вы могли реализовать себя в церкви так, как я в силу своего характера не смог осуществить. Мы с владыкой Никандром поможем вам стать на ноги, окрепнуть и понять, что советская власть не враг Бога в Его глобальном понимании. Она исповедует те же евангельские принципы свободы, любви, братства, что и Христос. Скажите, разве Христос не революционер?! В Евангелии он обличает продажных книжников и фарисеев, то есть попов, а с грешниками и прелюбодеями Он ест и пьет, разве не так? А? Царизм, загнавший церковь в рабскую зависимость и нищету, несет ответственность за ее угасание в глазах интеллигенции и народа. Мы — та власть, которая пришла воплотить идеи подлинного христианства без лампадок, иконок, свечек и другой ненужной мишуры. Мы призваны возродить в современной форме дух Христов. Наша литургия — это борьба, наша «херувимская» — это «интернационал», наши епископы — это товарищи Ленин, Зиновьев, Троцкий, Бухарин, наше Царство Небесное — это общество торжествующего социализма, где нет ни бедного, ни богатого, ни эллина, ни иудея, ни мужского пола, ни женского, ибо «во всем Христос» или «мировой закон справедливости», как говорим мы! Я надеюсь, вы поняли меня, отец Никон? Нам нужны новые священники, не подогнанные под чиновничий ранжир, проводники русской социалистической духовности, которая всегда была гонима. Вы донесете нашу благую весть до каждого угнетенного сердца. Вы будете строителем коммунизма вместе с нами! Вас назовут передовым духовенством социалистического православия, вырвавшего жала из мерзкой пасти человеконенавистнического капитализма. Только вас потом назовут гордым словом «православный протестант». Не «лютеры» и «кальвины», а вы, отец Никон будете вершить человеческую историю и прогресс!
— Да, но Христос не хотел рая на земле, — сказал Никон — Его царство не от мира сего!
— А мы от мира сего?! — возразил Павел Антонович — Мы, оплеванные, гонимые, поругаемые, расстреливаемые на площадях, гниющие в тюрьмах, стонущие на дыбе, проклятые, распятые, мы, чья душа есть душа народа. Настал момент, и мы «воскресли из мертвых». «Кто не со мной, тот против меня», — ведь так говорил Христос?! Вот, отец Никон, у меня есть одна бумажка. Подпишите ее, и вы получите то, о чем даже и не мечтали.
Никон развернул листок и прочитал: «Я, гражданин иеромонах Никон, обязуюсь сотрудничать с органами НКВД и предоставлять им необходимую информацию. Наше сотрудничество обещаю держать в тайне. Подпись».
— Ну, что? — спросил Павел Антонович — Подпишете? Отец Борис, кстати, стал совсем плох. Пьет много. Контрреволюционные бредни распространяет, сибаритствует, хрен старый! Говорят, что после смерти его матушки он с какой-то девкой живет… Так что пора ему на покой.
— Да, да, — утвердительно кивнул владыка, — а ты, Никиша, на его место станешь.
— Можно подумать? — спросил Никон
— Валяй, думай, — подмигнул Павел Антонович, — и бумажку с собой захвати, да подписать не забудь! Эх, парняга, по девкам бы тебе шастать, а не в рясу рядиться…
Отец Борис с пульсирующей болью в висках неподвижно лежал на постели, натянув одеяло до самого подбородка. Вооружившись факелами и кольями взбалмошных мыслей, бессонница устроила варварский погром в его голове. Она кощунствовала над святынями, взламывала тайники, где хранилось прошлое, прелюбодействовала со случайно забредшими сюда образами людей и событий. Она истово раскачивала колокольный язык мозга, чтобы набатом боли прославить высокую иерархию страхов.
Отец Борис всегда боялся смерти, но особенно это обострилось у него ближе к старости. Видеть смерть или, скорее, ее последствия отцу Борису приходилось почти каждый день. В его храм часто привозили отпевать покойников, и он отпевал их с нескрываемым удовольствием, грациозно взмахивая кадилом и вдохновенно произнося положенные молитвы. Он любил сказать прочувствованное, образное, «берущее за живое» слово, обращенное к близким и друзьям умерших, ему нравилась роль утешителя убитых горем людей. Часто он сам искренне плакал, видя несчастных юных матерей и их посиневших младенцев, лежащих в игрушечных гробиках. Но весь этот человеческий пафосный трагизм, укрытый саваном, украшенный цветами, окуренный ароматом ладана, являлся ничем иным, как карнавальной маской, спрятавшей жестокую, злобно-катарсическую личину самого акта физической смерти, которого отец Борис боялся и по возможности избегал. Он почти никогда не ходил дать последнее причастие умирающему и не читал «отходную», поручая все это младшим священникам. Даже когда его жена умирала в больнице от гнойного аппендицита, он предпочел не присутствовать при последних минутах и дожидался, когда ее, напудренную и убранную по всем христианским традициям, привезут в церковь для отпевания. Отец Борис не переносил ощущать, как стучит его сердце. В молодости он очень страдал, когда его жена, утомленная любовными ласками, ложилась на его грудь «послушать, как бьется сердце». Он также ненавидел предутренние часы, когда сон переходил в фазу богатой образами полудремы, яростно «трясущей» несчастным сердцем, как детской трехгрошовой погремушкой.
- Оскар. Котёнок находит семью - Сара Хоукинс - Домашние животные / Зарубежные детские книги / Детская проза
- Утро - Юрий Шестов - Современная проза
- Рико, Оскар и тени темнее темного - Андреас Штайнхёфель - Детские остросюжетные
- Программа правительства РСФСР по стабилизации экономики и переходу к рыночным отношениям - Зайцев - Политика
- Музыка будет по-немецки, вы все равно не поймете - Оскар Уайльд - Афоризмы