Похищение Луны - Константинэ Гамсахурдиа
- Дата:17.07.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Похищение Луны
- Автор: Константинэ Гамсахурдиа
- Просмотров:3
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тбилисцы хвастались: «Так напоим мегрелов, что они покатятся из-за стола, как шары».
Апакидзе и Мерчули, Аланиа и Арланы, Малазониа и Мааны, Хвичиа и Гвичиа, Киуты и Тарба, молочные братья Гванджа и его детей не успевали управляться со встречей все прибывающих гостей. Приветствовали их, провожали по лестнице в дом, усаживали с бесконечными «пожалуйте» и «садитесь», с вежливыми расспросами о здоровье их самих и членов их семей.
Фигура Лукайя Лабахуа маячила в сумерках.
Он опасливо сторонился молодых, беспокойно сновал по двору, старался устроиться поближе к старикам. Но старики не обращали на него внимания, и Лукайя метался в эту лунную ночь, как старый нетопырь, застигнутый врасплох новым временем.
Никто не просил его пожаловать, сесть поудобнее, никто не подумал справиться о его здоровье. Лукайя дичился всех. И чем больше разрасталось сборище, тем сильнее чувствовал он свое одиночество.
Парни стали поддразнивать Лукайя и заманили его в винный погреб, говоря: «Тебя зовет Тараш». Они знали, с каким благоговением относится старик к Тарашу.
Стали предлагать ему вино.
— Не пью я, капли в рот не беру.
— Как это «не пью»? Зачем же пришел на свадьбу, если не пьешь? Верно, с недобрыми намерениями явился ты сюда, хочешь несчастья новобрачным!
Взяв в руки кусок хлеба, памятью матери клялся Лукайя в преданности апакидзевской семье.
— Милостью Илори клянусь, не пью я.
— Милостью Илори? Ха-ха-ха! — гоготали парни. — Где же твой Илори? Твой знаменитый быкокрад, твой Георгий давно сбежал. Мы уже и крест сняли. Скоро и образа отправим в Тбилиси в музей.
Хотя Лукайя Лабахуа не знал, что такое музей, тем не менее у него подкосились колени и, потеряв силы, он опустился на землю.
Тогда парни приставили к его рту огромный рог.
Сильно сопротивлялся Лукайя этому первому рогу (ни хмеля, ни близости женщины не знал в своей жизни старик), но второй и третий он осушил уже без особых настояний и упрашиваний.
Потом долго кружил по двору Лабахуа, пока не набрел на Тамар, сидевшую под чинарой; там же были Дзабули, Каролина, Арзакан и Тараш Эмхвари. Уединившись, они беседовали о сегодняшних скачках, говорили о том, что судьи были пристрастны: на средних скачках первенство по-настоящему взял Кац Звамбая, между тем приз дали Малазониа; победу на малых скачках, вместо Абдуллы Рамаз-оглы, присудили Лакербая…
Тараш Эмхвари сидел рядом с Тамар. Он раньше других заметил Лукайя, сиротливо переминавшегося около девушки. Тараш достал папиросу.
— Нет ли у тебя огня? — обратился он к Лукайя, хотя у него в кармане были спички.
— Огня? Нет, но пойдем туда, — ответил Лукайя, указывая пальцем на пылавший под липами костер. Старик еле ворочал языком, ноги у него ходили ходуном.
Под чинарами и липами шумела молодежь. Лукайя хотел проскользнуть мимо незамеченным. Но все же, обойдя Тараша, приблизился к костру, взял горящий уголь и поднес его Тарашу.
Рука Лукайя дрожала, от него несло винным перегаром. Тараш понял, что старика напоили парни. Поблагодарив, он взял его за руку повыше локтя, провел через весь двор и направился с ним к уединенной крепости.
Старая феодальная башня у приморья была наполовину разрушена. Южная и восточная стены еще сохранили зубчатые бастионы. На западной полуразвалившейся стене, между плитами, разрослись инжирное дерево и орешник.
Невдалеке от основных строений крепости поднималась круглая вышка без всяких признаков бойниц, дверей или отверстий потайного хода. Круглая башенная площадка была плоская и тоже заросла кустарником.
Устав от скачек, верховой езды и праздничной суматохи, Тараш Эмхвари присел отдохнуть. Прислонившись к стволу дикого инжира, он с истомой потянулся и погрузился в созерцание моря, осеребренного луной.
Море безмятежно дремало. Казалось, не море, а голубые поля разметали пушистые всходы. На западе неподвижно, подобные крылатым херувимам, повисли в воздухе облака. Ближе к югу разворачивалось белоснежное курчавое облако, прозрачное и легкое, все пронизанное лунным сияннем.
К северу — мостом от моря к небу перекинулась двукрылая, с человечьей головой туча. Словно сатана с раскосыми крыльями повис между небом и землей.
И небо, и море дремали. Вдали сверкала Венера — звезда пастухов и быкокрадов. Блестевшая, как расплавленное золото, луна обливала молочным светом сонную морскую гладь.
— Сколько лет этой крепости, Лукайя?
Лукайя прикорнул на корточках у края башни, положив локти на колени и подперев ладонями лицо. Крохотным и странным казалось в лунном свете его сморщенное лицо, точно седоволосый старик превратился в малое дитя; скорее на лешего, чем на человека, был он сейчас похож, скорее на привидение, чем на живое существо. Он смотрел на море, весь уйдя в свои думы.
— Как? О чем ты, шуригэ?[17] — вежливо переспросил он.
— Я спрашиваю, Лукайя, каких времен будет эта крепость? — крикнул ему в ухо Тараш, точно Лукайя был не пьян, а глух.
— Эта башня, шуригэ, верно, так же стара, как вон та луна. Здесь была продана моя мать. Я сам был с ноготок, когда меня взяли отсюда, шуригэ.
Тараш молчал.
«В самом деле, кто только не перебывал в этой башне, — думал он. — Должно быть, здесь побывали и древние греки, и Язон со своими аргонавтами. Должно быть, некогда ею владели лазы, а потом византийцы, венецианцы, турки. Кто знает, сколько народов бороздили эти воды своими остроносыми кораблями!»
Растянувшись на башенной площадке и скрестив на груди руки, Тараш смотрел на небо, на море, на Лукайя Лабахуа. Ничто не тревожило его. Только бы подольше поваляться на этом сыром и ароматном ложе. Покрывшаяся росой трава и полевые цветы сверкали алмазными сережками.
Вновь охватила его жалость к одинокому старику.
Он спросил:
— Бывал ли ты в Илори?
— Бывал ли я в Илори? Целых семь лет был там пономарем. Мой господин Тариэл Шервашидзе ведь здесь служил, пока стал протоиереем. Кто знает, сколько тысяч человек перешло через мою спину во время праздника святого Георгия!
— Как это «перешло»? Что ты говоришь, Лукайя?
— Что я говорю, шуригэ? Я же был тогда посвящен Илори. Растянусь, бывало, ничком у входа в церковь, и всякий — стар и млад — шагал через меня, чтобы войти в храм.
Тараш знал, что этот обряд входил в культ святого Георгия. Он выспрашивал Лукайя, чтобы понять, как старик относится к этому теперь, в наши дни.
— Верующий не чувствует боли, если он посвятил себя богу, шуригэ. А что до моей жизни, — всяк мне спину топтал, и большой и малый! — отвечал Лукайя.
Тараш задумался.
«В самом деле, какой садизм лежит в основе тех мук, которых требует от верующих бог! — думал Тараш. — И почему эти страдания раба святого Георгия должны быть залогом спасения миллионов людей?»
Он задумался о том, какими путями христианство пришло к культу кровопролития, и мысли его неслись одна за другой, как устремляются друг за другом пчелы, когда матка вылетает из улья.
— Я расскажу тебе одну притчу, шуригэ! — вдруг сказал Лукайя.
Тараш удивился. Никогда еще не доводилось ему слышать от Лукайя связного рассказа. Приоткрыв глаза, взглянул на старика.
В эту лунную ночь старик казался преображенным. Тараш не шелохнулся. Лукайя говорил! Вот его сказ в моей передаче:
«Двенадцать мужей стояли под высоким-превысоким деревом.
Одиннадцать из них были слепы. А двенадцатый — тот, который зрячий, — заметил: на верхушке дерева сидит голубая птица в чудесном оперении. Благостна была для созерцания та птица. Но остальные одиннадцать не видели красы ее. Обуяло зрячего желание завладеть той птицей, но вот беда — хром был он от рождения, а дерево высокое, ствол трудный для хватки, и лестницы нет нигде поблизости, чтобы приставить ее к дереву.
Тогда хромой стал убеждать слепых стать на плечи друг другу, чтобы на плечах одиннадцатого добраться ему самому до птицы.
И когда, поставив человека на человека, зрячий стал на верхнего одиннадцатого, вдруг первый, тот, который стоял на земле, не пожелал держать на себе тяжесть одиннадцати душ, нарочно свалился, и рухнула вся живая лестница.
Промахнулся зрячий, не успел схватить диковинную птицу, улетела она».
— К чему этот сказ, Лукайя?
— Так, про себя сказываю, шуригэ.
Вдруг небо, преобразившись, изменилось в цвете. Еще гуще почернела повисшая на севере мрачная туча. Безмолвно лежал Тараш и смотрел, как в изумруд неба и моря незаметно вливались темные краски.
Куда пропало море?
Моря уже не было.
И вспомнились Тарашу слова Апокалипсиса: «И миновала прежняя земля, и моря уже нет».
ТУРЬИ РОГИ
Пиршество уже началось, когда вошел Тараш в сепа. Перед тем он уговорился с Лукайя, что тот войдет вместе с ним и сядет рядом. Однако, обернувшись, он не увидел старика.
- Последняя песня Земли - Дмитрий Колодан - Научная Фантастика
- Солнечная песня - Мэри Картер - Исторические любовные романы
- Свет луны на воде - Хильда Никсон - Короткие любовные романы
- Легенды ночных стражей: Похищение - Кэтрин Ласки - Сказка
- Похищение свободы - Вольфганг Шрайер - Проза