Именем Ея Величества - Владимир Дружинин
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Именем Ея Величества
- Автор: Владимир Дружинин
- Просмотров:3
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Зелёном кабинете царица подписывает указы, собирает консилии — восковая фигура присутствует. Изображает Петра Великого столь наглядно, что грубить друг другу, лаяться, громко спорить сановным неповадно. Замечено — даже светлейший ведёт себя поскромнее.
— Государь император имел желание…
Так Екатерина начинает обычно, и головы в париках невольно никнут. Седые парики, чёрные, каштановые. Спрятаны лица, спрятаны помыслы. Ещё не все дружки Федоса названы, схвачены, закованы.
Большие бороды соблазняют и безбородых. Александр докладывает — арестован торговый человек Иван Посошков [101], в доме своём на Городовом острове. Родом из Новгорода, и там дом у него. Винные заводы в разных городах, угодья, деревни. Простолюдин, однако владеет крестьянами, за это одно подсуден.
— Покровителя имел, матушка. Вестимо, кого… Треклятое имя, тьфу!
Улик пока нет. Капрал Преображенского полка и четыре солдата вспотели, роясь в пожитках. Вороха книг и бумаги, чистой и исписанной, таскали в телегу. Сочинитель он — Посошков.
— Полистать, так, верно, сыщется зацепка. Глаголы-то его окаянный печатал, вишь… столковались они давно. На чём — докопаемся.
— Что сочинил?
— Изволь. Принесу тебе.
Воспитанница пастора всегда питала уважение к книгам и к тем, кто их пишет. Такие люди дороги, если, конечно, талант их добродетелен. Она должна войти в историю как правительница просвещённая. Огорчительное совпадение — эти аресты и прибытие в том же августе профессоров из-за границы, первых членов Академии наук. Посошков, поди, им не ровня, но ведь и синодские богословы находятся в заточении. Прознают учёные да спросят… Наказ Александру — пусть в строжайшем секрете содержит розыск. Нелишне повторить царское прошлогоднее распоряжение — во дворце разговаривать шёпотом, будь русский или голштинец.
Увы, не дожил Пётр! Гости не увидят великого монарха, прославленного в Европе.
— Звать сюда… Показать, какое есть у нас искусство.
Тронула ногой рычаг. Фигура вздрогнула — раздражённо, как показалось Данилычу. Отозвался хмуро.
— Воск, матушка… Видали они… У себя видали подобные куншты [102].
Надломила брови, смолчала. Груб бывает Александр. Ему многое простить можно — открыл ведь гнездо злочинцев, давит их, обороняет трон.
Исчез и неизвестно где обретается доверенный царевны Имеретинской. Федос у неё бывал. Подозрительно… Данилыч, убедив царицу в существовании заговора, поверил и сам. А строптивости поубавилось у Катрин, хоть и заносится. При восковой фигуре особенно.
Ох, суеверие! Кукле поклоняется!
Бог с ней, послушна всё же!.. С чем ни придёшь — с приговором федосовцу или со счетами академическими, — не прекословит. Да и как ей иначе? Кто напомнит суждения и прожекты государя, собранные камратом, свято хранимые в губернаторской конторе. Память-то бабья, да ещё затуманена венгерским вином, которому владычица всякий день воздаёт почёт.
Что есть Академия?
«Собрание учёных искусных людей, которые не токмо науки знают, но через новые инвенты оные совершить и умножить тщатся».
Секретарь прочёл разок светлейшему, и довольно. Данилыч передал царице слово в слово. Обязана знать и говорить на аудиенциях.
Что надобно сему синклиту?
«Здравый воздух и добрая вода и положение того места было бы удобно, чтобы от всех стран можно было надёжно приходить, так же и съестное было бы в довольстве».
Петербург, парадиз любезный, — иного места фатер не мыслил. Науки указал физические, математические, историю, языки, политику. Отчего нет богословия? Спросят ведь профессора! Ответствуй — у нас оно по духовному ведомству. А юриспруденция почему упущена?.. Она в нашем отечестве не созрела, понеже старые законы обветшали, а новые ещё не утвердились. Отличие от Европы в том ещё, что там Академия — учреждение добровольное, у нас же она на коште государственном. Почему? Поди-ка поищи жертвователей!
— Помещики, что ли, раскошелятся? Большие бороды, что ли? У нас и богатые господа в дикости, яко в дерьме.
— Пфуй, Александр!
— Прости, владычица моя! Внуши иноземцам — казённый кошт есть гарантия, нужды ни в чём не испытают! Соболей, куниц накупят.
Ещё чего спросят профессора?
Им ведь подай слушателей. Царь прослыл в Европе ревнителем просвещения. Рады бы похвастаться, однако…
— Гимназиум, — вздохнула Екатерина. — Глюк был святой человек. Нет Глюк.
Погрустнела, повторяя «гимназиум, гимназиум», взяла с подлокотного столика у кресла кружку, помянула пастора. Да, похвалиться нечем. Убого выглядим перед Европой. Цифирные школы, заведённые в столице для мастеровых, — и те рассыпались. При епархиях в Москве, в Киеве числятся ученики, сотни их, а много ли выучилось? По пальцам перечесть можно. Духовное ещё зубрят кое-как, светские науки в загоне.
— Не до того было, матушка. Офицеров обучаем. Вон Морская академия. Флот пестуем, как зеницу ока. Государь завещал нам… Рано или поздно, матушка, придётся ведь драться с морскими державами. Дай только окрепнуть… Ну, этого-то не говори! Скажи — воевали, тяжело воевали, двадцать один год. С университетом повременить надо. Профессор привезёт с собой одного-двух штудентов к нам на прокорм. И ладно пока…
Екатерина, внимавшая преусердно, вдруг поморщилась:
— Штуденты…
Рассказывал Глюк, вспоминая молодые свои годы. Скандальная публика, пиво хлещут без меры, издеваются над почтенными бюргерами, дерутся на шпагах. Дурацкая забава — колоть друг дружку… Нет, такого безобразия она не допустит.
— Скрутим, — пообещал Данилыч, подавая сметы для высочайшей подписи. — Полицию приставим.
— Дуэли — пфуй! Не терпеть!
Сама вызвалась объехать здания, приготовленные для Академии. Горевал губернатор — работы на Васильевском задержались. Уж он толкает Трезини [103] — главного зодчего… То досок недовоз, то кирпича. Кунсткамера пока в старом доме, новую ещё устраивают внутри.
Экипаж колыхался, расплёскивая лужи, с натугой влезал на мостовую, выложенную лишь на площади да у особняков вельмож. У палаца Шафирова, где контора Академии, настил крепок, а подле некоторых домов, нанятых для профессоров, доски подгнили, провалились в топь или вовсе их нет. Самодержица гневалась.
— Воевали, матушка, не успели. Долби им. Тебе с учёными шпрехать [104], не мне одному.
Спросят — кто президент Академии? Должность волей государя выборная. Наше дело предложить. Кого? Блументроста — больше, пожалуй, некого.
— Его и выберут, — решила самодержица. — Эй, Александр! Где Орфиреус?
— Разбойник он.
Сто тысяч выманивал за вечный двигатель. Однако деньги вперёд, верь на слово и плати! Ещё есть делатели золота — тоже ловят глупцов.
— То науки ложные, матушка.
— Нехорошо, Александр…
— О чём ты?
— Австерия, Александр…
На Троицкой площади она, почти рядом с академическими зданиями. Штудентов притянут «Три фрегата», да и профессоры повадятся. Попадут в дурную компанию.
— Не надо им ходить.
— Матушка! Привяжем, что ли?
Устал с ней Данилыч. Потом вместе с Блументростом составил указ ей на подпись. Велено приезжих «кормить в том же доме, дабы ходя в трактиры и другие мелкие домы, с непотребными обращаючись, не обучились их непотребных обычаев и в других забавах времени не теряли бездельно, понеже суть образцы такие: которые в отечестве своём добронравны, бывши с роскошниками и пьяницами, в бездельничестве пропали…»
Привязала и думает — крепко.
Из новой Кунсткамеры, где мастеровые отделывают башню-обсерваторию, из шафировского дома, где красят, клеят шпалеры, травят в подвалах крыс, Данилыч жалует к Ушакову.
Глава Тайной канцелярии, сенатор и генерал, розыскных дел великий умелец самолично допрашивает арестованных по делу Федоса, список коих растёт. Грузный, лысый, сидит, скинув камзол, в рубахе — жара в застенке банная.
— Отпираются, ироды.
Быстрая усмешка в сторону. Палачу, стоящему при дыбе, сомнений иметь не должно. Простая душа, чистая, послушная. Рад забить до смерти, рад и отпустить.
Снят с дыбы подьячий Василий Шишков. Охает, ноги не держат, кожа на спине в клочьях. Отделался дёшево. В протоколе о нём записано:
«Спрошено, есть ли у него бывшего новгородского архиерея Феодосия книги, в том числе книга, зовомая „Скудость и богатство“.
Ответствовал — нет».
Не читал её, не видел ни у кого, ведать о ней не ведает. Результаты обыска у Шишкова сему не противоречат. Получается — книга, кроме Федоса, никому не известна. Мало было сделано копий. Иное хотелось изобразить во всеподданнейшем докладе — книгу сей злочинец раздал заговорщикам как наставление и словеса в ней, стало быть, возмутительные.
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Императрица и ветер - Мария Чурсина - Фэнтези
- Записки - Александр Бенкендорф - Биографии и Мемуары
- Подводные лодки Его Величества - Пол Кемп - Прочая документальная литература
- Один год дочери Сталина - Светлана Аллилуева - Биографии и Мемуары