Форма входа
0/0
Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия - Валерий Пестерев
- Дата:25.10.2025
- Категория: Научные и научно-популярные книги / Языкознание
- Название: Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия
- Автор: Валерий Пестерев
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Уважаемые читатели!
Тут можно читать бесплатно Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия - Валерий Пестерев. Жанр: Языкознание. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн книги без регистрации и SMS на сайте Knigi-online.info (книги онлайн) или прочесть краткое содержание, описание, предисловие (аннотацию) от автора и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Описание онлайн-книги Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия - Валерий Пестерев:
Монография посвящена далеко не изученной проблеме художественной формы современного зарубежного романа. Конкретный и развернутый анализ произведений западной прозы, среди которых «Притча» У. Фолкнера, «Бледный огонь» В. Набокова, «Пятница» М. Турнье, «Бессмертие» М. Кундеры, «Хазарский словарь» М. Павича, «Парфюмер» П. Зюскинда, «Французское завещание» А. Макина, выявляет ряд основных парадигм романной поэтики, структурные изменения условной и традиционной формы, а также роль внежанровых и внелитературных форм в обновлении романа второй половины XX столетия.Книга адресована литературоведам, аспирантам, студентам-филологам, учителям-словесникам, ценителям литературы.
Читем онлайн Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия - Валерий Пестерев
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Однако Турнье-художник вызывает интерес не только потому, что, не принимая явных формальных экспериментов, остается верен классической романной форме. А именно потому, что он, являя образец приверженности традиционной форме и одновременно восприимчивый к новым и актуальным веяниям, не только философской мысли, но и эстетическому духу современной эпохи, создает реально-достоверную форму, которая отражает те кардинальные изменения и свойства, которые в целом характерны для нее во второй половине ХХ века.
Явна определенная неслучайность в том, что, к каким бы аспектам творчества Турнье ни обращались исследователи, они не только никогда не минуют первого романа писателя, но именно «Пятница, или Тихоокеанский лимб» вызывает пристрастный неизменный интерес[293]. Объясняется это тем, что, написанный уже зрелым художником, этот первый опубликованный роман концентрирует в своем тексте, фактически, все, что воспринимается как мировидение Турнье и поэтика его прозы. И пожалуй, именно это произведение, как и последующие — получивший Гонкура «Лесной царь» и «Метеоры», отличается многоуровневостью романной формы. Она возникает как синтез разных начал — в первую очередь жизнеподобных и условных форм во множестве их проявлений. Но степень синкретизма и симультанности этого художественного синтеза столь высока, что невозможно осмысление романной формы Турнье как целого попеременно в разных аспектах. И только единовременность разноаспектного анализа приближает к чувству этой разностильной формы, постоянно балансирующей на стыке жизнеподобного и условного. Ведь и писательский метод Турнье чрезвычайно близок структурно-антропологической методологии К. Леви-Строса[294] (под руководством которого Турнье занимался в Музее человека в течение двух лет и о значительном влиянии которого многократно заявлял сам писатель) — синхронный срез культуры (жизни) как многоуровневого целостного образования.
Хотя, в отличие от Д. Дефо, имя Робинзона не фигурирует в названии романа Турнье, тем не менее, подобно Дефо, «Пятница» Турнье — история Робинзона. Можно сказать, соблюдая правила традиционного повествовательного канона, Турнье создает связной сюжет, в котором четко обозначена событийная схема. Составляющие сюжет ситуации, причинно-следственно связанные между собой ходом событий, последовательно — от завязки к кульминации и развязке — сменяют одна другую. Обживание Робинзоном острова; надежда на возвращение и утрата ее — цивилизаторская деятельность Робинзона — отношения героя Турнье со Сперанцей, как любовно он называет остров — жизнь с Пятницей, внезапно вторгшимся в одинокое существование Робинзона — пороховой взрыв, сметший созданную Робинзоном островную «цивилизацию» — природное существование; обретенный Робинзоном культ Солнца — внезапное появление «Белой птицы» и возможность возвращения на родину — отказ; бегство Пятницы на «Белой птице» и обретение Робинзоном юнги, сбежавшего к нему на Сперанцу с судна. Как видим, проступающие здесь особенности сюжетосложения «Пятницы» Турнье согласуются со стремлением авторов традиционного романа «изображать историю своих героев с внешней полнотой, с соблюдением хронологической последовательности и с упором на значительные, поворотные в жизни героев внешние события»[295].
В просматривающемся через эту схему характере трансформации литературно-мифологического сюжета явен свой, особый подход Турнье к «обработкам»: «Я люблю обращаться к историям, которые всем хорошо известны. Но в этом заключается своего рода игра, которая состоит в том, чтобы, с одной стороны, сохранить букву этой истории, не переворачивая ничего с ног на голову, с другой стороны, рассказать нечто совсем другое»[296]. «Иное» в известной истории достигается введением новых событий, новых мотивов, переосмыслением известного, подчас парадоксальным видением и способом изображения «общих мест» и «прописных истин».
Очевидно и то, что события в романе Турнье, их группировка и развитие, организуются подобно мифологической цикличности, ибо романная история Робинзона — это цикл с присущей мифу и акцентированной автором повторяемостью. В основе сюжета мотив инициации, которая, относительно истории Дефо, — посвящение «наоборот»: не Робинзон приобщает Пятницу к цивилизации, а туземец посвящает цивильного англичанина в иную, истинную, естественную и космологическую жизнь «культа Солнца». Романное изображение истории Робинзона как завершенного цикла, но и открывающего новую ситуацию в циклической повторяемости высвечивает «сильная позиция текста» — финал. Вечное «рассветное мгновение начал»[297], когда Робинзон вместе с ясноглазым юнгой созерцает восход солнца, передается с мистическим пафосом повторяющегося первооткрытия: «Ослепительный свет облек тело броней неуязвимой молодости, охватил лицо непроницаемой медной маской, на которой алмазами сверкали глаза. И наконец Бог-Светило разметал по небосклону всю свою огненную гриву под всплески медных кимвалов и ликующие вопли труб. Золотые отсветы легли на волосы мальчика» (301—302)[298]. И череда повторений усилена в финале (с авторской игровой иронией[299]) наречением юнги с эстонским именем Яанн Нельяпаев «Четвергом».
Повторяемость в романе Турнье определяет сюжетные ходы повествования. Дважды возникает одна и та же ситуация — полный крах Робинзона. В начале романа кораблекрушение «Виргинии», а в третьей (условно выделенной) части — пороховой взрыв и вызванное им землетрясение. И оба момента — снижающее героя абсолютное крушение — становятся истоком его новой жизни. Вначале — годы одиночества на необитаемом острове; затем — «естественное» существование и приобщение к природно-космическим стихиям. Крах как обязательный мифологический момент испытания перед посвящением и обретением — приобщение к тайне.
Эта цикличность выдержана Турнье вплоть до художественной детали. И после первого, и после второго опустошительного удара судьбы мелькает одна и та же бытовая подробность — первая трапеза диким ананасом. Подчас мелочи жизни, как известно, подсказывают человеческому сознанию больше в постижении сути, чем глобальное. Допустимость этой трактовки роли детали предполагает одновременно в художественном мире Турнье и абсолютизацию законов макромира через мелкие частности микромира. Цикличность живет (укореняется) и должна жить — не как случайное совпадение, а именно как неизменная повторяемость — в сознании читателя. Поэтому Турнье не ограничивается введением повтора, а акцентирует его в несобственно-авторском слове: «Робинзон с Пятницей вместе пошли к морю, чтобы смыть с себя грязь, потом поужинали диким ананасом; Робинзон вспомнил, что такой же была его первая трапеза на острове после кораблекрушения» (225).
Мифологическая цикличность в романе Турнье, образуя сеть образных взаимовлияний и взаимоотражений, обретает сложную, многоступенчатую фигуративность, которая, как в образе-лейтмотиве «глаза», становится адекватной символичному мышлению и, соответственно, символико-метафорическому «языку» мифа.
Трижды возникающий в повествовании, в первый раз этот образ вводится Турнье через уподобление, причем в восприятии Робинзона, когда он в первые дни на острове, в отчаянии безвыходности и «страхе потерять рассудок», сопротивляется возникающим галлюцинациям. И однажды вдруг «ему показалось, что остров с его скалами не что иное, как зрачок и ресницы гигантского глаза, влажного глубокого ока, обращенного вверх, в бездну небес» (40). Как случайная галлюцинация, этот образ забудется Робинзоном, восприятие острова сменится другим, связанным с женским началом — «Сперанцей-супругой», «Сперанцей-матерью», а также «Сперанцей-территорией, управляемой и организованной» (218). Но в художественном мире романа Турнье этот образ острова-глаза свяжется с другим решающим моментом в жизни Робинзона. «Ему случайно довелось обнаружить безупречную анатомическую красоту глаз Пятницы» (219), разглядывая, точно в лупу, зачаровавший его этот «хитроумно устроенный орган, такой идеально новый и прекрасный» (219). Пусть видение это, как пишет автор, «длилось всего лишь краткий миг», но благодаря «глазу» Робинзон открыл в грубом и невежественном аракуанце «другого» Пятницу, того, кого Робинзон в своей будущей «природной» жизни признает равным себе, своим братом. «И притом, — с иронией замечает Турнье, — далеко еще не был уверен в своем старшинстве» (230).
И последний раз — в этом троекратном повторе — образ «глаза» возникнет в первую встречу на «Белой птице» Робинзона и юнги Яана. Тогда сразу Робинзона поразит «взгляд мальчика, такого светлоглазого, что, казалось, голова просвечивает насквозь» (289)[300]. В каждый из этих трех моментов образ глаза имеет свой художественный контекст: сначала возникает иллюзией сознания, затем — реальный, анатомизированный и в восприятии Робинзона, и в описании Турнье «глаз» Пятницы и наконец — как свет одухотворенности. Переключаясь на разные уровни — сознание, материя, душа, этот образ в общероманном контексте каждый раз соотнесен с центральными образами «других» в жизни Робинзона: Сперанцей, Пятницей, Четвергом. Отмечая пред-переходную ступень в отношениях с ними Робинзона, этот образ несет символический заряд духовного прозрения, ибо «глаз» в романе Турнье воплощает главную суть этого культурологического символа, всегда связанного со светом и «способностью духовного видения». И одновременно, в изложении Г. Бидерманна, «по воззрению древних, он является не только воспринимающим органом, но и сам посылает «лучи энергии» и считается символом способности к духовному выражению»[301].
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия - Валерий Пестерев бесплатно.
Похожие на Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия - Валерий Пестерев книги
- Стрелки Дикого Запада — шерифы, бандиты, ковбои, «ганфайтеры» - Юрий Стукалин - Военная история
- Эстетика и теория искусства XX века. Хрестоматия - Коллектив авторов - Культурология
- Тайна золотого цветения - Самаэль Веор - Самосовершенствование
- Архаические мифы Востока и Запада - Игорь Дьяконов - История
- Тайнопись искусства (Сборник статей) - Делия Гусман - Публицистика
