Перехваченные письма - Анатолий Вишневский
- Дата:29.08.2024
- Категория: Документальные книги / Биографии и Мемуары
- Название: Перехваченные письма
- Автор: Анатолий Вишневский
- Год: 2008
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом я сидел без очков, что самое замечательное, может быть, в этой истории.
Потом пришла М. Л. и меня выгнала.
Встреча восемьдесят пятая
Встретились у «первой скамейки» за заставою. Ты очень опоздала, а я, твердо решив совсем тебя не любить больше, был вежлив и все смеялся. Ты же заметила, как вообще все сразу замечаешь в известной сфере жизни, в которой ты истинный Моцарт, хотя вне ее пассивна необыкновенно.
Я взял тебя за плечи, и ты сказала:
— Как-то это фамильярно у тебя получается.
Ты рассказала мне о том, что твоя мама написала мне письмо. Расстались мы как-то отрывисто и странно.
Встреча восемьдесят седьмая
Консьержка сказала:
— Какие у вас, барышня, руки красивые.
— А я бы на земле работать хотела.
Я принес портрет, который странно понравился. Здорово, детка моя, с твоей стороны любить спокойные и серьезные вещи.
Мать твоя убеждала меня видеть тебя, в интересах твоего здоровья, только два часа в неделю. Я скрылся в хорошо у меня выходящую немецкую тупоголовость: мол, в интересах ее спокойствия, нужно ей поддакивать во всем. Решили с тобой мне приходить в три часа и жульничать до шести. Потом ты писала письмо и спрашивала у меня, как нужно писать: «ученица» или «учиница», и так мила была, прилежно качая головой в такт письму, что я подошел сзади к твоему креслу и положил свои руки тебе на плечи. Так я стоял довольно долго.
— Сядьте…
— Если я буду стоять, так запомню на всю жизнь, отойду — забуду.
Мама пела романсы, а я гладил тебя, сидя на ручке кресла, по шелковой щеке и по намасленным волосам и так любил тебя, что сам удивлялся — и еще больше потому, что ты, вместо того, чтобы многозначительно молчать, по-детски болтала, показывая мне китайские кисточки. Так что я вместо двух часов сидел шесть, и мать твоя разочарованно сказала:
— Смотрите же, а то наша дружба врозь.
Потом я провожал тебя под дождем все дальше и дальше, так до самого Данфер Рошро дошли. Ты сказала одну вещь, которая меня страшно огорчила, что тебе кажется, что я не сильный. Хотя ты прекрасно знаешь, что я страшно горжусь тем, что выбрасываю 4 пуда 10 фунтов. Ты, может быть, больше меня любишь, думая что я обманщик, но это лишает меня веры в себя.
Встреча восемьдесят девятая
Мои часы отстали, и я опоздал. Ты слегка посердилась, но я так страшно любил тебя в тот вечер, что ты простила меня очень скоро. Ты дала мне письмо, в котором говорилось, что все поставлено на серьезную, серьезную ногу, отчего я громко захохотал, читая это под фонарем, так что было очаровательно просто. Около аптеки я смотрел на горящий автомобиль и вспоминал, как ты сказала мне там: «А как я любила вас на этой же уличке» — в убийственном passé défini[209]. И мне вдруг стало казаться, что, может быть, когда-нибудь мы даже поцелуемся, потому что ведь так кажется, что все серьезно пошло, что это должно когда-нибудь само собой выйти.
Встреча девяностая
Меня страшно обрадовало, что, несмотря на то, что я написал уже 60 писем, они тебе приятны и теперь или, может быть, вдруг стали приятны, и ты сама написала об этом.
Я ждал тебя у Самаритен и думал, что, когда я слишком сильно люблю тебя, я сержусь за то, что ты меня никогда не поцелуешь. Но потом я, хоть и сердился немного все время, но любил тебя очень, очень. Когда мы расстались, мы сурово попрощались, но милая судьба не захотела, чтобы мы расставались так на три дня. Я забыл тебе отдать твои книжки, и, когда догнал тебя, ты, мило нахмурившись, подставила свою побледневшую щеку, чтоб я поцеловал, и я так смутился, что даже рассердился на все и на всех за это.
Завтра в пятницу мы не встречаемся. Страшно интересно, как это, можно ли нам не встречаться и что будет в сердце от этого.
Встреча девяносто первая
— Я убежала из дома на пять дней к одному композитору, у которого было 17 пар ботинок и монокль. С тех пор я бросила музыку и возненавидела монокли. Узнав, что меня зовут Таня, он сказал: «Таня — это пахнет антоновским яблоком». Я влюбилась в него в передней зубного врача и на следующий день убежала из дому к нему.
Была ли она его любовницей? Да, кажется, выходит вроде, что так. А я что подумал? Ничего не подумал, только это вызвало у меня некоторое уважение к ней. Ах, вот все-таки как, значит, человек способен не только на мистическое красноречие и на любование своими необыкновенными ощущениями.
Между 90 и 91 встречей прошло три дня, я получил два письма и послал пять. Таня была больна гриппом, и я тоже, кажется. Я очень любил ее в тот вечер, когда у меня было 38° и я, как мертвец, сидел в кресле, обмотавшись шарфами. Но встреч не так не хватало мне, может быть, потому, что я был слишком спокоен за себя и за нее.
Мать сказала ей в лицо: «Я потому не хочу, чтобы он приходил, потому что он тебе нравится». Это нечто вроде объявления войны, конец дипломатической ипокризии[210]. Что же. Разве я не германец по душе и не солдат?
Сперва мы играли в шестьдесят шесть, и она снова в суматохе подставила щеку для поцелуя — или мне так показалось? Мы снова сдали карты, но не до карт вдруг стало. Я сказал ей:
— Спроси меня, и я подумаю опять сегодня и скажу раз навсегда, люблю ли я тебя. — Она спросила.
Я начал думать, вернее, я не думал, а решался на что-то. Любить ее всегда? Жениться на ней? Не знаю. Губы мои кривились непроизвольно, ибо меня смущало, что она так упорно на меня смотрит. Потом я ее спросил. Она, конечно, тотчас же: «Да, да». Я говорю ей, но скажи мне, любишь ли ты меня так, что тебе кажется, что ты будешь меня вечно любить. «Не знаю». Я тотчас же принялся сдавать карты, что-то сорвалось в моей душе, и я уже не знаю, что.
— Ты знаешь, — говорю я, сдавая, — если бы ты сказала «да» и завтра меня бросила, это было бы выше, чем, сказав нет, любить меня всегда.
Она рассердилась и встала, и стало вдруг пусто и страшно как-то. А как же отцы говорили перед алтарем, на всю жизнь? Ведь я считаю, что я калека, что только человек, который меня страшно, страшно полюбит, сможет быть со мной счастлив.
Я взял ее за руку. «Пусти, пусти», — со скукой и болью. Я поцеловал ее в неприятно мягкую, как кисель, щеку, она обиженно вырвалась. Но что я мог еще сделать, что я мог еще сделать? Божий свет померк у меня в глазах. Божий свет померк.
Нет у нас ни взглядов, ни поцелуев, ни писем почти нет, а теперь, кажется, нет больше и слов, ее ангел, может быть, хочет ее покинуть, не знаю. Что же, пусть будет, я своего засыпающего ангела не оставлю до конца, до конца. Я ее не покину до конца, бедная моя, дорогая, засыпающая в снегу Светлана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- История Российская. Часть 5 - Василий Татищев - Древнерусская литература
- От Батыя до Ивана Грозного. История Российская во всей ее полноте - Василий Татищев - История
- Русская канарейка. Блудный сын - Дина Рубина - Русская современная проза
- Том 17. Рассказы, очерки, воспоминания 1924-1936 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Стихотворения - Борис Пастернак - Поэзия