Перехваченные письма - Анатолий Вишневский
- Дата:29.08.2024
- Категория: Документальные книги / Биографии и Мемуары
- Название: Перехваченные письма
- Автор: Анатолий Вишневский
- Год: 2008
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, иду будить Степана.
* * *2 часа дня. Степан спит, очаровательный ребенок, такой близкий и такой все-таки для меня понятный в своем шарме: улыбке, гримасах, капризном крике и топанье ночами. Теперь, когда я остаюсь одна, стало как-то тише и шире мне, спокойнее и больше времени. Могу думать и делать успеваю больше.
Больше всего на свете меня утомляют пустые разговоры. Не могу даже слышать, когда Ида говорит: творчество, искусство… Бррр. Что-то бесконечно фальшиво гнусавое, что раздражает, от чего тошно и приходится убегать. Как хорошо, что у нас несколько комнат. В раздражении хочется дать обет: молчание, молчание. Золото молчания. Никогда не писать, ничего, ничего, только любимым (о, как их мало: Николай и дети). А Борис ушел, исчез, конечно, еще до смерти (из-за нежелания услышать?), хотя надолго осталась семейная дружеская связанность, без той сердечной важности, первостепенности, необходимости объяснять. Ну, значит, иди своей дорогой, а я своей, и ты больше не дитя — а взрослый (этого требовала Наташа). И как трагически это кончилось. Дитя, выпущенное на свободу, — и что с ним стало?
И только любимым — нужно сказать, объяснить, то есть пытаться все-таки писать. Но как — но когда?
В глубине души Борис не хотел, чтобы я писала (хотя говорил, будто считает, что нужно) — странно — почему? Бессознательное: будешь сама писать, никогда не займешься мной, а я оставлю тебе много дела.
И дела очень много. Теперь надо заняться стихами, а потом логикой — теодицией — христологией — дневниками, что, в сущности, одно и то же, тема жизни и гордость Бориса.
И о нем еще надо написать много.
А сейчас — заниматься хозяйственной частью, скоро проснется Степушка, любимый мой, ласковый котенок.
Только бы Николай повернулся зрением и слухом своим, а то бывают мгновения, когда он закрыт, и не видит, и не слышит, будто нет никого рядом с ним, и это — в ответ на мою любовную обращенность к нему постоянную.
Наталья Столярова — Иде Карской8 декабря 1935
Милая Идочка.
Вы не знаете, как я вам благодарна и за письмо, и за карточку. Этого никто не догадался сделать. Не ответила вам, потому что очень трудно и больно. Жить сейчас очень страшно.
Я просто будто вошла в глубокую ночь, и нет ей ни конца, ни края. Только теперь поняла, что такое знаменитые «ошибки молодости». Моя «ошибка» давит на меня как стопудовый груз. Ошибка не перед Борисом, а перед собой и перед жизнью нашей общей, перед тем абсолютным счастьем, которого мы уже достигали.
Милый друг, у меня к вам просьба собрать — какие возможно — дневники, рисунки и карточки Бориса и прислать мне или отложить, лучше прислать. Больше нечего просить, и вообще хочется, чтобы вы написали, что знаете о нем за последний месяц его жизни. Будет за это вам вечное спасибо.
Чтобы куда-то деть бесконечные дни, я поступила на службу — секретарем в Академию наук.
Встретила здесь Татьяну Шапиро, случайно и после смерти Бориса. Это некрасивая, но удивительная женщина, и меня к ней тянет.
Она совершенно убита и сказала мне, когда муж вышел из комнаты: «То, что я желаю больше всего своей дочери, это иметь в жизни такие прекрасные и страшные полтора года, какие у меня были с Борисом».
Александр Солженицын. «Невидимки»Наташе дали все-таки два года если не России, то советской воли, арестовали в 1937 (добровольное возвращение в Союз? конечно шпионка; ну не шпионка, так контрреволюционная деятельность). Прошла жестокий общий путь…
Глава 3
ЗАТИХАЮЩИЙ ШУМ ЮНОСТИ
Дневник Бориса ПоплавскогоИз записей ноября 1927 — февраля 1928
Встреча вторая[204]
Я ждал Тебя и слегка волновался. Больше всего меня поразили глаза. Темно-карие, они невыносимо сверкают, но не сексуальным огнем. Ты отводишь их охотно, ибо тебя самую смущает их откровенно-софийная, чисто мистическая сила. В тот день я болезненно, как электрический удар, почувствовал твою страшную, своеобразную силу, я был мягко оглушен в тот день.
«Это был самый счастливый день в моей жизни», — скажет она потом.
Встреча шестая
Во вторник я ждал целый день, тоскуя и немотствуя. Она подарила мне платок, надушенный ее духами Muguet Coti и во второй раз уже задержала мою руку в своей, когда мы прощались. В этот день я провожал ее до дому.
Встреча девятая
Она храбро пришла со мной к Блюму, у которого я, плача от нежности, сказал ей, что ее люблю. «Но я тоже. Разве это по другому называется?»
Она взяла мою руку и стала ее гладить. Затем я положил свою буйную голову к ней на колена, и она сказала: «Киска».
Я — страшный дурак в искусстве. Блюм, мечтая, сказал: «Искусство как раз затем и существует, чтобы передавать индивидуальный шарм такой девушки».
Встреча тринадцатая
Около Данфер в сквере я поцеловал ее в шляпу два раза. Она сказала: «Я страшно смущаюсь и сейчас уйду». Я сказал: «Ну что ж, уходите. Уходите».
Потом я бросил перчатки через парапет моста. Она сказала: «Милые старые перчатки, я больше всего сердита на вас за эти перчатки», — и поцеловала мне палец. Я сказал: «Хорошо, я прощаю вас, я приду завтра».
Встреча семнадцатая
У решетки Обсерветуар я хотел ее поцеловать, она отвернулась. Я жалко запротестовал, и, наконец, она позволила чуть, невинно поцеловать ее в нежную щеку, и это было так сладостно. Я обнял ее, но она едва заметно отстранила мою руку…
— Ведь всегда буду пытаться вас поцеловать, как вы буржуазно смотрите на вещи.
— Как будто нельзя любить и не целоваться.
(Между прочим, я ее действительно за это вот и брошу).
Я сержусь и говорю:
— Ну, значит, я низменный человек.
И вдруг после всего этого она говорит:
— Я не знаю, как это выговорю. Я делаю вам предложение. Если вы когда-нибудь захотите жениться, я предлагаю вам себя в жены.
Я притих и, сбитый с толку, сказал:
— Ну это уж что-то очень красиво, что вы говорите.
Но я был благодарен ей за эти слова, я всю жизнь буду ей благодарен за эти невозвратные слова, incorruptibles…[205] Признаюсь, в этот вечер она вчистую обыграла меня, вследствие чего на следующий день я, читая Шопенгауэра, вдруг подумал, что схожу с ума, как будто страшный ветер на меня налетел, я встал, — что я? где я? Да очнись же ты, дурак. Так полюбил я ее за эти слова.
Встреча двадцать вторая
Она сидела на пуфе у моих ног, и прижимала мою руку к своему горячему лицу, и глазами гладила эту руку, и говорила о том, что хотела бы со мной открыть сапожную мастерскую в провинциальном городе, где много церквей (нет, вы бы всегда уходили в эти церкви), а потом:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- История Российская. Часть 5 - Василий Татищев - Древнерусская литература
- От Батыя до Ивана Грозного. История Российская во всей ее полноте - Василий Татищев - История
- Русская канарейка. Блудный сын - Дина Рубина - Русская современная проза
- Том 17. Рассказы, очерки, воспоминания 1924-1936 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Стихотворения - Борис Пастернак - Поэзия