Передышка. Спасибо за огонек. Весна с отколотым углом. Рассказы - Марио Бенедетти
- Дата:26.10.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Передышка. Спасибо за огонек. Весна с отколотым углом. Рассказы
- Автор: Марио Бенедетти
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Передышка. Спасибо за огонек. Весна с отколотым углом. Рассказы" от Марио Бенедетти
📚 "Передышка. Спасибо за огонек. Весна с отколотым углом. Рассказы" - это сборник увлекательных и захватывающих рассказов, которые погружают вас в мир удивительных событий и неожиданных поворотов сюжета. В каждой истории скрыт свой глубокий смысл, который заставляет задуматься и пересматривать привычные взгляды на жизнь.
Главный герой книги - это обычный человек, который сталкивается с различными жизненными испытаниями и находит в себе силы преодолеть все трудности. Его история вдохновляет и показывает, что даже в самых сложных ситуациях можно найти выход и найти смысл в происходящем.
Марио Бенедетти - талантливый писатель, чьи произведения поражают своей глубиной и искренностью. Его работы переведены на множество языков и завоевали сердца читателей по всему миру. Бенедетти умело сочетает в своих произведениях философские размышления, психологическую глубину и тонкий юмор.
На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги на русском языке. Здесь собраны лучшие произведения современных авторов, которые подарят вам удивительные моменты и незабываемые впечатления.
Не упустите возможность окунуться в мир литературы и насладиться увлекательными историями, которые заставят вас задуматься и по-новому взглянуть на окружающий мир. "Передышка. Спасибо за огонек. Весна с отколотым углом. Рассказы" от Марио Бенедетти - это источник вдохновения и удовольствия для каждого читателя.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Добрый день, папа.
— Добрый день.
Пусть он со мною поменьше говорит. Завтра Густаво подумает; я никогда не воображал, что он способен на такое. Завтра смерть Старика станет чем-то необычным и в то же время непоправимым. Густаво будет смотреть, как плачет его мать, но в его сухих глазах засияет гордость. Еще ошеломленный, он будет думать обо мне. Думать с сочувствием, с нежностью.
— Ты знаешь, что Ларральде выгнали из «Ла Расой»?
— Кто тебе сказал?
— Мариано. Кажется, Дедушка потребовал, чтобы его уволили. Ты не знаешь причины?
— Нет.
Выходит, Старик ошибся. Выходит, не сумел его купить. Как же теперь с теорией о том, что Ларральде, мол, журналист толковый и прочее, но также человек, который хочет спокойной жизни? А слова о том, что он не дурак и сразу поймет? Не сумел его купить. То есть Ларральде сделал то, чего не сделал я. Меня-то Старик купил, ссудив мне деньги на агентство. Но я позволил себя купить. Теперь Ларральде крышка, ни одна газета его не возьмет. Придется ему продавать телевизоры в рассрочку, или разносить книги по конторам, или торговать мотками пряжи по пять реалов за дюжину. Но как приятно знать, что у кого-то хватило мужества не продаться. Правда, жалкое его торжество бесполезно — не зря Вальтер говорил, что всегда найдется способ замять свинство и похоронить обличение и обличителя. За ужином в «Текиле» Ларральде сидел на другом конце стола. Я с ним почти не говорил, и мне даже показалось, что он смотрит на меня с недоверием. Но когда та дура, кажется, ее звали София, стала его подзуживать, чтобы он сказал, где больше свободы, чем в Соединенных Штатах, он ответил: в джунглях Амазонки, и там явно нет представительной демократии, Ларральде мне понравился. Весь вечер мне было тошно — и тогда, когда все восхищались Соединенными Штатами и бранили Уругвай, и тогда, когда пришло ложное известие о бедствии и все принялись стонать и трогательно оплакивать свою дорогую маленькую погибшую страну.
— Хочешь, подвезу тебя в центр?
— Нет, я останусь дома. Заниматься надо.
— Где ты будешь сегодня вечером?
— Думаю, что у Мариано. Почему ты спрашиваешь?
— Не мог бы ты остаться разок поужинать с матерью?
— Но, папа…
— Я тебя никогда не прошу. Только сегодня. У меня есть причина.
— Ладно.
Не решаюсь его поцеловать. Никто не должен ни о чем подозревать. Переубедить меня сможет любой, я не хочу рисковать. Это мой сын. Он ускользает от меня. Я не знаю, о чем он думает. По сути, я не знаю, кто он. Иногда он смотрит на меня с нежностью, иногда с удивлением, иногда с робостью, а иногда с яростью. Он стал другим, вернее, стал смотреть на меня с некоторым смущением, после того как я впервые его отшлепал. Была сиеста, я отдыхал, а Сусанна велела ему меня разбудить. Густаво, которому было шесть лет, исполнил это, ударив меня по носу. Я открыл глаза, увидел, что он стоит и улыбается, — в его лице была, наверно, совершенно наивная радость, он играл, но, как бы там ни было, я не сумел сдержаться и, против своего обыкновения, против своих принципов, изрядно ему всыпал. Он не заплакал, но с этого момента его взгляд изменился. Через несколько дней я его подозвал и объяснил: теперь я понимаю, что ты хотел со мной пошутить, но тогда, внезапно проснувшись, я, мол, не понял твоего намерения. Ладно, сказал он, но я думаю, он меня так и не простил. Разве что теперь простит?
До дома Уго еще пять кварталов. Надо решить — выйти ли там из машины на минутку, только чтобы взглянуть на Долорес? Но может случиться, что, если я ее увижу, моя решимость ослабеет. А этого нельзя допустить. Я должен его убить. Думаю, Густаво меня так и не простил. А может, он обижен за что-то другое. И все же я ему ближе по характеру, чем мать. В этом я уверен. Возможно, он ждал от меня чего-то большего. Возможно, он ждал, что я никогда не возьму денег у Старика. Да что там, не только Густаво, я сам этого ожидал от себя. Но все оказалось так легко, так сказочно легко. И вдобавок я нашел столько доводов за то, чтобы взять деньги. Додумался даже до того, что сказал себе; в любом случае это будет более справедливым распределением богатства.
— Брат дома?
— Нет, сеньор Рамой. Сеньор Уго недавно вышел.
— А сеньора?
— Сеньора Долли дома. Хотите, чтобы я ее позвала?
— Да, если она не занята.
Это лучше, что Уго нет. Уж конечно мне не доставило бы удовольствия видеть беспечную физиономию моего братца, еще одного будущего сироты. Да, Густаво от меня ускользает, уже ускользнул. Но у кого иначе? Когда мне было шесть лет, я любил рисовать, и дядя Эстебан всегда приносил мне карандаши и бумагу. По-детски эскизно я изображал дома, машины, лошадей, деревья, коров. Мама забавлялась. Однажды пришли две монахини просить пожертвования для своей школы. Я-то помню этот эпизод смутно, но Мама рассказывала его столько раз и тетя Ольга всегда так громко хохотала, что моя память оживилась. Монахини и Мама сидели в гостиной. Я заглянул в дверь, и одна из монахинь спросила у Мамы: это ваш малыш? Тут Мама давай меня расхваливать и говорить, как я хорошо рисую. Одна монахиня была худенькая, молодая, в круглых очках с металлической оправой. Вторая была невысокого роста, лет пятидесяти, с фиолетовыми мешочками под глазами и с грозным взглядом. Сказать по правде, мне ни одна из них не понравилась. Молодая сказала: нарисуй нам что-нибудь, малыш. А другая, с грозным взглядом, прибавила: ну, и что же ты нам нарисуешь? Я ответил: корову. Но когда я опять посмотрел на ее страшные глаза, я решил ей насолить и нарисовал корову с большущей лепешкой. Обе монахини поднялись и окинули Маму и меня укоризненными взглядами. Мама попыталась улыбнуться, но монахини оскорбленно и величественно удалились. Я ожидал большой нахлобучки, однако Мама только посмотрела на меня растерянно и сказала: как ты вырос, Рамон. Вероятно, это был один из способов сказать: как ты от меня ускользаешь.
— Рамон.
— Ты знаешь, я был слегка озадачен, когда прислуга сказала, что сеньора Долли дома. Я знаком только с Долорес.
— Как поживаешь?
— Ужасно. А ты?
— Я полна сомнений.
— Раскаиваешься?
— Нет. Просто полна сомнений.
— Они касаются прошлого или будущего?
— Они просто касаются меня.
— А меня — нет?
— Это почти одно и то же.
— Я тебя неверно понял — или ты даешь мне какую-то надежду?
— Ты меня неверно понял.
— Не понимаю.
— Видишь ли, Рамон, я не могу разобраться. Сперва я думала, что люблю Уго, только Уго. Теперь я знаю, что люблю тебя тоже. Но мучительней всего, что я не перестала любить Уго. Это ужасно, но это так.
— Я все равно не понимаю.
— А у тебя с Сусанной разве не так?
— Нет.
— Каждый раз, когда вспоминаю тот день…
— Долорес.
— Но это невозможно. Тут я уверена.
— Сейчас я задам тебе важный вопрос. Так что хорошенько подумай, прежде чем отвечать. Для этого я пришел.
— Не смотри на меня так.
— Как ты думаешь, сможешь ты когда-нибудь покончить со своими сомнениями и уйти со мной?
— Я должна дать ответ сегодня? Сию минуту?
— Да.
Это моя последняя возможность. А также последняя возможность для Старика. Я, конечно, должен его убить, Я бы пожертвовал моей жертвой лишь в том случае, если бы Долорес мне сказала: идем. Как хороша. Какие глаза. Если она скажет «да», у меня останется лишь одно огорчение: что я предоставил Старику по-прежнему отравлять все вокруг, останется чувство ненависти и страха. Но, с другой стороны, у меня будет полнота жизни, по крайней мере в этом смысле я одержу победу. А человеку надо быть победителем хоть в малом. Она меня теперь любит. И Уго все меньше будет ее волновать. Если она скажет «да», я знаю, что возьму верх над ним. Бедный Уго. А если она откажет, если откажет… Я знаю, она согласится.
— Нет, Рамон, я не могу.
Только теперь я осознаю, что в моем портфеле лежит револьвер. Только теперь Старик осужден. Бедняжка. Глаза у нее наполнились слезами, но она не знает, что в этот миг она решает вопрос о моем избавлении, моем спасении, моей встрече с самим собой. Сказать ей об этом я не могу, это было бы шантажом, означало бы вынуждать ее сказать «да». Она не знает, что благодаря ее «нет» я обрету вновь образ Мамы, свершу наконец над Стариком кару, которой он заслуживает с того дня, когда ударил Маму в соседней комнате. Старик — мерзавец, и однако правосудие его щадит, потому что он все свои аферы совершает в пределах Закона. Он совращает, он покупает и продает поступки людей, он развращает. Но правосудию нужны документы. Пока мошенники будут так упорно отказываться сотрудничать с правосудием, то есть пока они сами не представляют свое дело в надлежащем комплекте, с доказательствами преступления, это правосудие, не имея возможности их осудить, восхищается ими, восхваляет их, защищает, помогает им всем своим сложным аппаратом. Есть другое правосудие, его вершит бог. Но я в него не верю и предполагаю, что Старик тоже не верит. Стало быть, то правосудие не в счет. Но есть и третье правосудие, то, которое свершу я. Я знаю достоверно, что Старик — негодяй, что он преступник и крупного и мелкого масштаба, что его личность пагубна для страны. Я должен его убить. Кроме того, главное его преступление — это то, что он перестал быть Папой и превратился в Старика. И это непростительно. Я его осуждаю на смерть.
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Императорские изгнанники - Саймон Скэрроу - Историческая проза / Исторические приключения
- Рассказы о зоопарке - Марио Буиде - Детская образовательная литература
- Общая теория доминант - Денис Белохвостов - Научная Фантастика
- Бывшие люди - Максим Горький - Русская классическая проза