Форма входа
0/0
Иной мир - Густав Герлинг-Грудзинский
- Дата:18.09.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Иной мир
- Автор: Густав Герлинг-Грудзинский
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Уважаемые читатели!
Тут можно читать бесплатно Иной мир - Густав Герлинг-Грудзинский. Жанр: Современная проза. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн книги без регистрации и SMS на сайте Knigi-online.info (книги онлайн) или прочесть краткое содержание, описание, предисловие (аннотацию) от автора и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Описание онлайн-книги Иной мир - Густав Герлинг-Грудзинский:
Читем онлайн Иной мир - Густав Герлинг-Грудзинский
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
В течение этих нескольких месяцев сквозь щели в демаркационной линии все-таки удалось протиснуться большому числу беженцев, и некогда польские, а после сентября 1939 года советские города Белосток, Гродно, Львов, Ковель, Луцк и Барановичи наполнились еврейской коммунистической молодежью, которая после всего пережитого на границе, казалось, быстро возвращалась к своим грезам о жизни, свободной от расовых предрассудков. Русские смотрели на это сначала равнодушно и начали вербовку на добровольный выезд в глубь страны. Этот набор носил характер альтернативы: либо советский паспорт, либо возвращение на прежнее место жительства. И тут произошло нечто необычайное: те самые люди, которые несколько месяцев назад с риском для жизни пробирались в землю обетованную, теперь начали исход в противоположном направлении, в землю пленения фараонского. Русские и на это смотрели равнодушно, но, должно быть, хорошо запомнили результаты этого первого испытания лояльности кандидатов в граждане Советского Союза. В июне 1940 года, после поражения Франции и падения Парижа, раздался сигнал к великой чистке на восточных землях Польши, и сотни товарных эшелонов повезли в тюрьмы, лагеря и на поселение самый чистокровный люмпен-пролетариат родом из еврейских кварталов польских городов и местечек - рабочих, ремесленников, надомников, бродячих торговцев. В лагерях они стали самыми заядлыми противниками советского коммунизма, более неумолимыми, чем старые российские зэки и зэки-иностранцы. С яростью и страстью, не встречавшимися больше ни у кого, они теперь перехлестывали в своей ненависти, как когда-то перехлестывали в любви. На работу они выходили только для того, чтобы избежать расстрела, но в лесу весь день грелись у костра, никогда не вырабатывая нормы выше первого котла, а вечером в зоне с голоду рылись в помойке и быстро умирали в суровом северном климате с нечленораздельными проклятьями на устах и огненным гневом обманувшихся пророков во взоре. Их обычно гнали в «штрафную» Алексеевку, оставляя у нас только таких, как Зелик Лейман, - лояльных и покорных советских зэков. Зелик отмежевался от своих разочарованных собратьев и постановил - тоже с некоторым перехлестом - начать в лагере новую жизнь. Мало того, что он стучал - в этом не было ничего удивительного, если учесть, что он стал парикмахером, пробыв всего две недели на общих работах, - он еще развлекал нас во время бритья дифирамбами в честь Сталина и достижений Октябрьской революции, рассчитывая на скорое досрочное освобождение. С ним ничего нельзя было поделать, поскольку он был стукач, а кроме того, редко выходил из своей каморки рядом с парикмахерской, которую делил с Антоновым, - но зэки его ненавидели. В какой-то степени его спасало и то, что он играл на скрипке. Часто по вечерам мы останавливались возле парикмахерской и заглядывали в окно. Зелик стоял перед зеркалом и, мягко склонив большую голову с бледным лицом, оттопыренными ушами и стеклянно-бесцветными глазами к деревянному корпусу скрипки, извлекал из нее удивительно прекрасные и удивительно печальные мелодии. Он видел нас в зеркале и отвечал нам неподвижным взглядом, исполненным ненависти и презрения. Иногда и мы видели наши собственные лица, и было что-то волнующее, а то и прямо трагическое в этих скрещивавшихся в зеркале взглядах.
Я пошел на второе лагерное представление с пани Ольгой и Натальей Львовной. Несмотря на голод, барак художественной самодеятельности был полон. Лица у зэков были серые и опухшие, но в глазах светилась искорка интереса. Правда, на этот раз торжественная речь Кунина была встречена молчанием. Голод - отец скептицизма и недоверия. Было что-то отталкивающее и раздражающее в обещании того, что когда-нибудь мы станем «полноправными гражданами Советского Союза», в то время как мы не были уверены, застанет ли еще нас эта милость в живых. Мы слушали Кунина спокойно и, на первый взгляд, внимательно, подавляя в себе крик протеста. В периоды особо сильного голода (в лагере мы всегда были голодны, но «настоящим» голодом считали только такое состояние, когда на все кругом глядишь как на съедобное) обе стороны жили в атмосфере инстинктивно обостренной бдительности: любой порыв отчаяния мог привести к взрыву, поэтому зэки держали язык на привязи, а охранники - оружие на взводе. Это слегка напоминало военную пляску дикарей, где противники, разделенные костром, часами движутся в такт глухой мелодии барабана, поглядывая друг на друга с недоверием и растущим ожесточением.
У всех нас троих, кроме голода, были свежи в памяти и другие переживания: пани Ольга месяц назад простилась с уходившим на этап в Мостовицу мужем, старым профессором Борисом Лазаревичем Н., и, должно быть, догадывалась, что никогда больше его не увидит; у Натальи Львовны приближался день отправки на общие работы ввиду сокращения штата в лагерной конторе; а я всего дней за десять до этого узнал о трагической смерти Миши Костылева. Несмотря на все это, мы решили пойти на представление, чтобы не пропустить такого необыкновенного случая и - столько времени, сколько это окажется возможным, - любой ценой придерживаться обычной колеи лагерной жизни. Даже Наталья Львовна, которая после нашего последнего разговора о Достоевском, в свою очередь, избегала меня, позволила себя уговорить и приковыляла в барак художественной самодеятельности, опираясь на руку пани Ольги.
В бараке погас свет, а потом зажглись три лампочки у края просцениума. Это было кунинское новшество, и мы приветствовали его вздохом восхищения. Зрительный зал, погруженный во тьму и туманно озаряемый отсветом со сцены, выглядел необычайно - словно бригада горняков в затопленной шахте. Восковые маски зэков желто поблескивали на фоне черных стен и отрепьев, а полуоткрытые рты скорее, казалось, звали на помощь и просили воздуха, а не сценического зрелища. В бараке было душно, воняло потом, выделениями, мочой и тем специфическим, сладковато-тошным запахом, который издают гноящиеся цинготные раны и пропитанная гнилью одежда. Раскрасневшиеся от истощения и горящие от голода глаза зрителей судорожно впились в сцену. Представление началось.
Первой выступала Таня. В белом плиссированном платье с кружевами, которое Кунин одолжил за зоной, она выглядела изумительно. В правой руке она держала цветной платочек, время от времен помахивая им в такт пению, или грациозным жестом, когда это требовалось по ходу песни, брала его в обе руки. Ее личико с небольшим курносым носиком и огромными глазами, окруженное пышной волной черных волос, снова - наверно, как когда-то, на подмостках московской сцены, - было смеющимся и счастливым. Она начала с очаровательной русской песни о точках, вся прелесть которой состоит не столько в тексте, сколько в богатых словесных вариациях, но после нескольких первых фраз из угла лесорубов раздался свист и громкие крики: «Московская блядь!» Таня остановилась и растерянно, почти панически поглядела в зал. На ее прекрасных глазах блеснули слезы, и на мгновение нам показалось, что она убежит со сцены, не допев даже эту единственную песню. Потом, словно охваченная отчаянной решимостью, она начала снова и тщетно стремилась своим тоненьким голоском заглушить эти обжигающие, упрямо скандируемые слова. «Таня, Танечка», - взволнованно шептала рядом со мной Наталья Львовна. Самсонов обернулся к тому углу, откуда доносился крик, и все тут же утихло. Таня продолжала петь, хотя уже не могла обрести ту свободу, с которой начала песенку о точках. Зал выслушал ее до конца равнодушно-спокойно, и, когда Таня наконец раскланялась, театральным жестом склоняя голову на грудь, в зале раздались несмелые аплодисменты. Бедная Таня! Наверно, она горько пережила свой провал - ведь она вышла на сцену впервые с 1937 года. Что делать, ей приходилось расплачиваться за то, что бросила зэка ряди вольного…
Более живой контакт с залом сумел установить только наш Всеволод. Он бодро вбежал на сцену - в своей тельняшке и одолженной на этот случай за зоной матросской бескозырке с позолоченной надписью «Красный флот», остановился, приложил правую ладонь ко лбу над глазами и принялся вглядываться в зал, словно с верхушки мачты ища на горизонте очертания далекой земли. Раздались аплодисменты и смех. «Браво, Всеволод, - радостно перекрикивали друг друга зэки, - хороший моряк, настоящий моряк». Всеволод низко поклонился и начал «настраивать» голос, ужасающе похрипывая, откашливаясь и двумя пальцами левой руки щупая горло. Он, видимо, был убежден, что настоящий артист никогда не начинает выступать без этих предварительных упражнений, и тщательно исполнял свой профессиональный долг. Зэки поглядывали то друг на дружку, то на сцену и восхищенно мотали головами. «Знает свое дело Всеволод», - шептали они.
Голосом, от которого внезапно задрожали стены барака, Всеволод сначала спел песенку из советского кинофильма «Дети капитана Гранта». Он роскошно басил, жестикулируя руками и всем телом, шевеля усиками и вращая глазами так, что издалека они поблескивали, как два серебряных дуката. Зал слушал его, затаив дыхание и не скрывая восторга. Спев «Капитан, капитан, улыбнитесь», он пропел еще несколько песенок, тоже морских, содержания и названий которых я уже не помню, и каждую мы награждали такими же гулкими аплодисментами. Наконец жестом великого актера он попросил нас сидеть тихо и объявил в заключение «Раскинулось море широко». По выражению его лица я понял, что, в отличие от предыдущих, это будет печальная песня. В бараке воцарилось молчание. Всеволод стал боком к зрительному залу, вытянул руки вперед, постоял так и внезапно завел голосом, в котором слышались накипевшие слезы:
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Иной мир - Густав Герлинг-Грудзинский бесплатно.
Похожие на Иной мир - Густав Герлинг-Грудзинский книги
- Падение - Альбер Камю - Классическая проза
- Согласование времен в английском языке. Учебное пособие - Т. Олива Моралес - Языкознание
- Религия и культура - Жак Маритен - Религиоведение
- Осень патриарха. Советская держава в 1945–1953 годах - Спицын Евгений Юрьевич - Прочая научная литература
- Полное собрание рассказов - Владимир Набоков - Русская классическая проза
