О героях и могилах - Эрнесто Сабато
- Дата:03.09.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: О героях и могилах
- Автор: Эрнесто Сабато
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, вы приятель Дручи.
И, видя его недоумевающее лицо, рассмеялась и заметила, словно бы приняв это за шутку: «Ну да, конечно, конечно», – меж тем как Мартин с удивлением и тревогой говорил себе: «Алехандра, Алехандруча, Друча», – что ему нисколько не мешало, а, напротив, даже помогало производить тем временем опись этого крупного, дебелого господина: костюм из темного в светлую полоску кашемира, синий с красными точечками галстук, шелковая сорочка, золотые запонки, на галстуке булавка с жемчужиной, шелковый платочек, торчащий из нагрудного кармашка с эмблемой Ротари-клуба. Голова изрядно плешивая, но остатки волос тщательно расчесаны и приглажены. От него пахло одеколоном, и казалось, побрился он за одну десятую долю секунды до появления Мартина в его кабинете. И вот Мартин с ужасом услышал, что он, откидываясь на спинку кресла и готовясь выслушать Важное Предложение Мартина, сказал:
– Слушаю вас.
Им овладело странное желание очернить себя, унизить, сразу же признаться в своем позорном житейском ничтожестве и даже в своей глупой наивности (разве он не звал Алехандру Дручей?), и у него едва не вырвалась фраза: «Я пришел положить на счет двадцать рублей». Но ему удалось обуздать эту дикую прихоть, и он с огромным трудом, будто в бреду, объяснил, что он, мол, остался без работы и ему почему-то показалось, что, возможно, в «ИМПРА» найдется для него какая-нибудь работенка. Пока он говорил, сеньор Молинари все сильнее хмурил брови, и от первоначальной его профессиональной улыбки не осталось ровным счетом ничего к моменту, когда он спросил, где Мартин работал прежде.
– В типографии Лопеса.
– Кем?
– Корректором.
– Сколько часов в день?
Мартин вспомнил наставление Алехандры и, краснея, признался, что определенных часов у него не было, а он брал корректуру на дом. Тут сеньор Молинари еще сильнее нахмурился, прислушиваясь в то же время к селектору.
– И почему же вы лишились этой работы?
На что Мартин ответил, что в типографии бывают разные периоды – то больше работы, то меньше, и в последнем случае увольняют внештатных корректоров.
– Стало быть, когда работы прибавится, вас, возможно, возьмут обратно?
Мартин опять покраснел, подумав, что этот человек слишком проницателен и что новый вопрос задан с целью выудить у него всю правду, которая, понятное дело, была убийственной.
– Нет, сеньор Молинари, думаю, что не возьмут.
– Причины? – спросил тот, барабаня пальцами по столу.
Возможно, я был несколько рассеян и… Молинари молча смотрел на него испытующе жестким взглядом. Опустив глаза и как бы неожиданно для себя самого, Мартин вдруг услышал свой голос: «Мне необходима работа, сеньор, у меня тяжелое положение, серьезные денежные затруднения», а когда поднял глаза, ему почудился во взгляде Молинари иронический блеск.
– Весьма сожалею, сеньор дель Кастильо, но я не смогу быть вам полезен. Во-первых, потому, что работа у нас сильно отличается от той, которую вы выполняли в типографии. Но, кроме того, есть еще одно веское обстоятельство: вы – друг Алехандры, и это создает для меня весьма деликатную проблему. Мы предпочитаем, чтобы в наши отношения со служащими не примешивались личные моменты. Не знаю, понимаете ли вы меня.
– О да, сеньор, вполне понимаю, – сказал
Мартин, вставая.
Возможно, Молинари усмотрел в его манере держаться нечто такое, что ему не понравилось.
– И все же, когда вы будете постарше… Сколько вам лет? Двадцать?
– Девятнадцать, сеньор.
– Когда вы будете постарше, вы признаете, что я прав. И даже будете мне благодарны. Заметьте: я бы оказал вам плохую услугу, дав вам работу только ради приятельских отношений, особенно если учесть, что вскоре – как это легко предположить – у нас возникли бы осложнения.
Он прочитал принесенный ему Документ, пробормотал какие-то замечания и продолжил:
– Это привело бы к неприятным последствиям для вас, для нашего учреждения, для самой Алехандры. Кроме того, мне кажется, вы слишком горды, чтобы получить работу только благодаря приятельским связям. Разве не так? Ведь если бы я дал вам работу исключительно из добрых чувств к Алехандре, вы бы не согласились. Разве не так?
– Именно так, сеньор.
– Разумеется. И в результате мы все проиграли бы: вы, наше учреждение, дружба – все. Мой девиз – не смешивать чувства с цифрами.
В эту минуту вошел человек с Бумагами, но, взглянув на Мартина, остановился словно бы в нерешительности. Мартин все стоял, Молинари, однако, взяв Бумаги и не поднимая от них глаз, попросил его не уходить, сесть, так как он, мол, еще не кончил беседу. И пока он просматривал эту докладную или что там было, Мартин, до крайности изнервничавшийся, униженный, сконфуженный, пытался понять смысл происходящего: с какой стати Молинари его удерживает, почему тратит время на такого незначительного, как он, человека. В довершение всего Механизм учреждения будто внезапно сошел с ума: зазвонили все стоявшие на столе телефоны, заговорил селектор, то и дело входила и выходила крашеная секретарша, приносила на подпись Бумаги. Когда по селектору было сказано, что сеньор Вильсон желает знать, как обстоит дело с Центральным Банком, Мартину подумалось, что сам он теперь в глазах окружающих, наверно, уменьшился до размеров крохотной букашки. Затем, после какого-то замечания секретарши, Молинари с неожиданным жаром почти выкрикнул:
– Пусть подождет!
И в тот момент, когда она прикрывала за собой дверь, прибавил:
– И пусть никто меня не беспокоит, пока не позову! Ясно?
Наступила внезапная тишина: все служащие словно испарились, телефоны перестали звонить, и сеньор Молинари, раздраженный, недовольный, на минуту задумался, барабаня пальцами по столу. Наконец, озабоченно взглянув на Мартина, спросил:
– Где вы познакомились с Алехандрой?
– У одного приятеля, – соврал Мартин, краснея, потому что никогда не лгал; но он понимал, что если скажет правду, то совсем опозорится.
Молинари испытующе смотрел на него.
– Вы с ней очень дружны?
– Не знаю… то есть…
Молинари поднял правую руку, словно показывая, что подробности его не интересуют. Немного погодя, все так же внимательно разглядывая Мартина, прибавил:
– Вы, нынешняя молодежь, считаете нас реакционерами. Однако – и это наверняка вас удивит – я в свои лучшие годы был социалистом.
В этот момент из боковой двери появилась Важная Персона.
Молинари сказал:
– Заходите, заходите.
Господин зашел, положил ладонь на плечо Молинари и что-то зашептал ему на ухо, а Молинари, соглашаясь, кивал головой.
– Хорошо, хорошо, – проговорил он, – пусть так, пусть делают что хотят. – И затем с улыбкой, в которой Мартину почудилась скрытая насмешка, прибавил, указывая на него еле заметным движением руки: – Этот юноша – друг Алехандры.
Незнакомый господин, держа ладонь на спинке кресла Молинари, улыбнулся и сделал нечто вроде приветственного жеста.
– Ты пришел очень вовремя, Эктор, – сказал Молинари. – Ты ведь знаешь, как меня волнует проблема аргентинской молодежи.
Незнакомый господин взглянул на Мартина.
– Я как раз говорил ему, что, по мнению молодых, старшее поколение ничего не стоит, во всем ошибается, что это сборище реакционеров и так далее и тому подобное.
Незнакомый господин благосклонно улыбнулся, глядя на Мартина как на представителя Молодого Поколения (подумал Мартин). И еще он подумал, что Борьба Поколений тут выглядит довольно-таки нелепо, отчего происходящее показалось ему еще более смехотворным, хотя и так дальше было некуда: эти двое за внушительным письменным столом, под сенью Акционерного Общества «ИМПРА», портрета Перона с автографом, стержня со Стягом, Международного Ротари-клуба и двенадцатиэтажного здания – и он в потрепанном костюме и два дня не евши. «Вроде зулусов, что обороняются от английского имперского войска стрелами и щитами из раскрашенной кожи», – подумал Мартин.
– Я ему уже сказал, что в свое время я также был социалистом и даже анархистом. – И Молинари, и вошедший господин оба широко улыбнулись, точно вспоминая нечто забавное. – Вот этот мой друг Перес Моретти не даст мне соврать, ведь мы вместе многое пережили. Однако не подумайте, будто мы этого стыдимся. Я принадлежу к тем людям, которые полагают, что вовсе неплохо, если молодежь в свои юные годы верит в высокие идеалы. Потом у нее еще будет время утратить иллюзии. Потом сама жизнь убедит, что человек не создан для утопического общества. Ведь в мире нет даже двух человек, абсолютно равных: один честолюбив, другой апатичен; один активен, другой ленив; один стремится к успеху, как мой друг Перес Моретти или я, другому наплевать на то, что он всю жизнь будет жалким адвокатишкой. Словом, что говорить – люди от природы не равны, и бессмысленно пытаться основать общество, где люди будут равны. Кроме того, заметьте, там возникла бы большая несправедливость: почему человек трудолюбивый должен получать столько же, сколько лентяй? И почему к гению, к какому-нибудь Эдисону или Генри Форду, надо относиться так же, как к бедняге, рожденному для того, чтобы натирать пол в этом кабинете? Не кажется ли вам, что это было бы колоссальной несправедливостью? И как же возможно во имя справедливости, да, да, справедливости, учреждать господство несправедливости? Это один из множества парадоксов, и я все время думаю, что надо бы написать нечто основательное и дельное об этом частном случае. Признаюсь, у меня самого не раз бывало искушение что-нибудь сочинить в этом духе, – сказал он, глядя на Переса Моретти, словно призывая его в свидетели, а Мартин, глядя, как тот кивает в знак согласия, все спрашивал себя: «Но почему этот тип тратит на меня столько времени», – и приходил к заключению, что, видимо, Молинари с Алехандрой связывает нечто важное, нечто такое, что странным образом имеет цену для этого человека; и мысль о том, что Молинари и Алехандру могут связывать какие-то узы, каковы бы они ни были, мучила его все сильнее по мере того, как длилось свидание с Молинари, ибо сама продолжительность беседы как бы определяла важность этой связи; и он снова и снова спрашивал себя, зачем она послала его к Молинари, и, сам не зная почему, приходил к выводу, что Алехандра сделала это, чтобы «что-то попробовать» в тот момент, когда в их отношениях наступила неопределенность; и он снова и снова перебирал эпизоды, мелкие и существенные, которые в его памяти были связаны с именем Молинари, подобно тому как детектив с лупой в руке ищет какой-либо след или улику, на первый взгляд совершенно ничтожную, которая может привести к окончательному выводу; однако мысли Мартина мешались, их подавлял голос Молинари, продолжавшего развивать свою Общую Концепцию Жизни. – Течение лет, сама суровая и беспощадная жизнь убеждают нас, что эти идеалы, как ни благородны они – а это, конечно, идеалы преблагороднейшие, – непригодны для людей, каковы они есть. Это идеалы, придуманные мечтателями, я бы даже сказал, поэтами. Прекрасные, превосходно звучащие в книгах, в речах, произносимых на баррикадах, однако совершенно непригодные для осуществления на практике. Хотел бы я посмотреть на какого-нибудь Кропоткина или Малатесту [40], стоящих во главе предприятия вроде нашего и день за днем воюющих с Центральным Банком… – тут он рассмеялся, и к смеху его с готовностью присоединился сеньор Перес Моретти, – и совершающих тысячи маневров, дабы профсоюз, или Перон, или оба вместе не подставили ножку. Но, с другой стороны, вовсе недурно, если у юноши или девушки есть идеалы самоотверженности, социальной справедливости и теоретически идеального общества. А потом, с годами, человек обзаводится семьей, ему надо упорядочить свои отношения с обществом, он должен основать семейный очаг – естественное стремление всякого добропорядочного человека, и это приводит к постепенному отказу от всех этих химер – не знаю, понятно ли вам, что я хочу сказать. Легче легкого исповедовать учение анархистов, когда ты молод и тебя содержат родители. Другое дело, о, совсем другое, когда тебе надо самому вступить в единоборство с жизнью, когда ты должен охранять основанный тобою семейный очаг, а главное, когда появляются дети и другие семейные обязательства: заботы об одежде, о школе, об учебниках, детские болезни. Социальные теории прекрасны, но, когда надо, грубо говоря, подумать, из чего сготовить обед, тогда уж приходится гнуть спину, приходится понять, что мир не создан для мечтателей, для этих ваших Малатест или Кропоткиных. И заметьте, я говорю о теоретиках анархизма, потому что они в отличие от коммунистов по крайней мере не проповедуют диктатуру пролетариата. Можете ли вы вообразить что-либо ужаснее диктаторского правления? Вот вам пример России. Миллионы рабов, которых подгоняют кнутом. Свобода, друг мой, священна, это одна из величайших ценностей, которую мы должны спасти любой ценой. Свобода для всех: свобода для рабочего, чтобы он искал работу, наиболее ему подходящую, и свобода для хозяина, чтобы он мог дать работу тому, кто ему больше подходит. Закон спроса и предложения и свободного развития общества. Возьмем, к примеру, ваш случай: вы пришли сюда, пришли свободно и предлагаете мне свою рабочую силу; мне же по причине икс вы не подходите, и я вас не беру. Но вы свободный человек, вы можете выйти отсюда и предложить свои услуги предприятию, что напротив. Заметьте, какое это неоценимое преимущество: вы, скромный юноша, и я, президент крупного предприятия, благодаря закону предложения и спроса действуем на равных основаниях, пусть что угодно говорят сторонники планирования, но это и есть высший закон хорошо организованного общества, и каждый раз, когда этот человек… – он указал на фотографию Перона с надписью, – каждый раз, когда этот господин вмешивается в механизм свободного предпринимательства, он только вредит нам и в конечном счете вредит стране. Посему мой девиз, и мой друг Перес Моретти отлично знает это, – ни диктатур, ни социальных утопий. Не буду вам говорить о других проблемах, о тех, которые мы могли бы назвать проблемами морального плана, ибо не хлебом единым жив человек. Я имею в виду то, что для общества необходимо наличие некоего порядка, некоей моральной иерархии, без которой, поверьте, все пойдет прахом. Как бы вы отнеслись, например, к человеку, который усомнился бы в целомудрии своей матери? Извините, это просто гипотетический случай, который я позволил себе взять в качестве примера. Я вижу, вы нахмурились, и эта реакция, делающая вам честь, сама по себе подтверждает, сколь священен для вас, как и для меня, образ матери. И как же совместить этот идеальный образ с обществом, где существует свободная любовь, где никто не несет ответственности за рождающихся детей, где брак выброшен за борт как буржуазная институция? Не знаю, понятно ли вам, что я хочу сказать. Если подрываются основы семьи… Но что с вами?
- Улыбка - Рэй Брэдбери - Научная Фантастика
- Кровавое наследие - Лоэнн Гринн - Фэнтези
- 20-ть любительских переводов (сборник) - Рид Роберт - Мистика
- И грянул гром… (Том 4-й дополнительный) - Вашингтон Ирвинг - Научная Фантастика
- Сказка о Мальчике, который спешил стать взрослым - Владимир Антонович Тюменцев - Героическая фантастика