Среди пуль - Александр Проханов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Среди пуль
- Автор: Александр Проханов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И что же оно, это чудо?
– Наверное, это ты.
Ему стало вдруг больно. Они так редко говорили друг с другом, так нечасто исповедовались, что он не успел ее толком выслушать, не успел понять и постичь. И уже никогда не успеет. Все, что он узнал от нее, и все, что услышал, с этим он завершит свою жизнь, но уже без нее. И ему никогда не узнать, как выглядела та розовая тропинка в траве, какие зеленые свежескошенные стояли кругом копешки, какое на ней было платье, и плыл ли по Оке пароход, и паслось ли на той стороне в болотистой пойме ленивое стадо, и какое белое облако с блестящим быстролетным дождем стояло в тот день над стеклянной рекой.
– А я так и не понял, в чем смысл моей жизни, – сказал он. – Пробовал понять и не понял. Оглядываюсь и вижу не смысл, а одни картины. Вся моя жизнь – несколько больших разноцветных картин, каждая в своей раме, со своим названием. «Московское детство» – там мама, бабушка, родные любимые люди, переулки у Пушкинской площади. «Служба в армии» – гарнизоны, учения стрельбы, лица солдат, офицеров. Кызыл-Арват, где в чай попадал песок пустыни, под окнами орали ишаки. Или Сахалин, где бэтээр провалился в топкую речку и мы ночевали под звездами, слышали, как в реке плещет и нерестится горбуша. «Афганская война» – разноцветные горы, горящие кишлаки, взрывы в ущелье Саланг. Пленные моджахеды в белых накидках, которых вели на расстрел, и лица у них были красноватые. Самолеты «черный тюльпан», набитые гробами, улетавшие через горы в Союз. И последняя картина, которая еще не дописана, – «Безумное московское лето», – наши встречи, эта кушетка, наша поездка на Север. Вот и вся моя жизнь. А какой в ней смысл, я не знаю.
– Вот уедем с тобой на Север, там и поймем, в чем смысл жизни. Разгадаем притчу, которую нам загадали. Поймем, зачем мы есть, зачем море, камни, черные лодки под желтой зарей. Зачем страдания, любовь. Я рожу тебе сына. Он будет белый, как северный снег. И румяный, как рябина под снегом. Отважный, как ты, и наивный, верящий в чудо, как я. Мы станем его растить, обучать всяким ремеслам, премудростям. А сами будем стариться, стихать, блекнуть. И в этом старении, прожив долгую жизнь, вырастив нашего сына, перед тем как исчезнуть с земли, мы и поймем, в чем смысл наших жизней.
– Милая ты моя… – Он почувствовал, как ослабел. Нежность и боль сделали его немощным. Глазам стало туманно и влажно. Он почти не видел ее, не видел пестрых подушек, хризантемы в фарфоровой вазе. – Милая ты моя, как же я люблю тебя!.. Как тобой дорожу!.. Как мне больно и худо без тебя!..
Она положила ему руки на плечи, притянула к себе. Поцеловала, сначала быстро и нежно, потом долго и жадно, прижимаясь к нему. Он закрыл глаза, обнимал ее среди пестрых подушек. Слышал, как упал на пол ее гребень, как звякнули о стеклянную плошку ее серебряные серьги. А когда открыл глаза, она была вся перед ним. И он, на мгновение трезвея, подумал, что последний раз в жизни видит женщину, свою милую и любимую, может насладиться, восхититься видом ее белой груди с темными отвердевшими сосками, ее выпуклым, с тесной выемкой животом, ее округлыми бедрами. Все это дано ему в последний раз, и больше не будет ее запрокинутых локтей, продавивших цветные подушки, ее приподнятых колен, под которыми смялось полосатое покрывало. От этой мысли ему стало жарко, страшно и душно. Он снова закрыл глаза, потянулся к ней жадно губами.
Его поднимало на огромном медленном колесе, выносило из тенистых деревьев над вершинами, к солнцу, в пустоту, на высокой медлительной спице. И пока его возносило, он видел море, окаймленное белым прибоем, сухумскую набережную с фиолетовыми, светящимися в ночи фонарями, отплывающий белый корабль, черную утицу, ныряющую за кормой. Он видел красную узорную бабочку, что летела перед ними и уселась на цветущую клумбу, и белую лошадь, что шла вдоль прибоя, чмокая и хрустя мокрой галькой.
Он все это видел, пока колесо, проворачиваясь, выносило его на медлительной спице из тенистых вершин. И когда он увидел солнце, то ослеп от мучительной вспышки, на мгновение умер, превратился в ничто, улетел в иное пространство и время. А потом вернулся обратно. Измятые цветные подушки. Она, его милая, не отпускает, обнимает его. Розовая хризантема в фарфоровой вазе.
Она ходила по комнате в домашнем халатике, убирала со стола. Он лежал, слушая, как звякают на кухне тарелки. И решался: «Сейчас ей скажу…»
Она вернулась в комнату, прошла мимо него, чуть коснулась рукой его волос:
– Будем чай пить… У меня есть торт…
И он опять не решился сказать, отпустил ее обратно на кухню, видя, как мелькают ее маленькие домашние тапочки, шитые серебряной нитью. «Вернется, тогда и скажу…»
Она вернулась, стала накрывать на стол. Расставила блюдца, чашки. Круглую сахарницу. Фарфоровое блюдо, на которое выложила торт.
– Ты ведь любишь такой, с мармеладом?
– Кое-что должен тебе сказать…
Она не обратила внимания на его слова. Продолжала суетиться вокруг стола. Раскладывала чайные ложки, фарфоровые розетки.
– Кое-что должен тебе сказать, – повторил он.
– Что, милый? – Она остановилась и удивленно на него посмотрела.
– Я купил билет. Через два часа поезд. Ты должна собраться и уехать.
– Какой билет?.. Какой поезд?.. Куда мы должны уехать?..
– Уехать должна ты одна. Это крайне важно. Когда пришел, хотел тебе сразу сказать, но не решился. Теперь говорю.
– Куда я должна уехать?.. Зачем?..
– Поедешь на Север. Возьмешь деньги, заплатишь за дом. Все приготовишь к моему приезду. И я приеду.
– Почему я должна ехать одна? Поедем вместе! Купим дом, заживем… Что приготавливать? Стол есть, кровать есть. Посуда в шкафу есть. Дрова в сарае. Поедем и будем зимовать!
– Ты должна поехать одна. Послушайся меня. Не требуй объяснений. Билет куплен. Через два часа поезд.
– Ты что, серьезно?.. Ты пойдешь в свой Дом Советов, в тебя там будут стрелять, может быть, ранят, а я в это время добровольно уеду? Буду мыть полы в доме, готовиться к предстоящей счастливой жизни? Ты этого хочешь?
– Ты должна мне поверить. Мне действительно предстоят трудные дни. Для того, чтобы мне было легче, чтобы я выдержал все испытания, ты должна уехать. Я буду знать, что ты в безопасности, тебе ничто не грозит. Мне будет легче перенести испытания.
– А что мне должно грозить?.. Это тебе грозит смерть!.. За тобой они будут гнаться!.. Я помогу тебе спрятаться, обману их!.. Никуда не поеду!
– Они страшные, беспощадные люди. Не звери, а бесы! Они знают о тебе. Знают, что ты есть у меня. Желая мной управлять, они могут тебя захватить. Станут мучить, насиловать. И тогда я буду безволен, выполню их приказания. Пока есть время, пока они сюда не пришли, пока не налепили на рот пластырь и не сунули в багажник, прошу тебя, уезжай! Не ради себя, а ради меня! Я тебя умоляю!
Она стояла, несчастная, с опущенными руками, в полурасстегнутом домашнем халатике, в пестрых тапочках на босу ногу. Он так любил ее, хотел запомнить такой, простоволосой, в халатике, среди убранства комнаты.
– Я согласна, – покорно сказала она. – Я должна собраться.
– Собирайся, а я кое-что тебе приготовлю. Передам тебе бумаги, в которых описан план государственного переворота. Все, что мне удалось узнать. Ты увезешь его с собой, спрячешь в самое надежное место. Куда-нибудь на божницу или под стреху сарая. Когда я приеду, я дополню эти записи. Это будет главное свидетельство обвинения.
– Пойду собираться, – сказала она.
Пока она постукивала створками шкафа, собирала чемоданы, он раскрыл альбом рисунков, занес в него последние записи. Стычка на Смоленской, снайперы, концерт Ростроповича, таинственная кибернетика управления народным восстанием. Когда Катя встала перед ним, одетая, собранная и серьезная, он закрыл альбом, успев рассмотреть давнишний детский рисунок, – салют над московскими крышами.
– Я готова, – сказала она.
Он уложил в ее чемодан альбом и туда же, в глубину, сунул толстую пачку денег.
– Посидим перед дорогой, – сказал он.
Они сидели в разных местах, и ему казалось, что комната начинает остывать, как маленькая планета, невидимые духи жизни покидают ее.
– Пора, – сказал он.
Они взяли такси, подъехали к вокзалу, вошли в его гулкое, стеклянно-дымное пространство. Пока он нес за ней чемоданы, она несколько раз на него оглянулась. И лицо ее было несчастным.
Перед вагоном, на липком перроне, обнимались подвыпившие солдаты. Их торопил проводник. Он занес чемодан в купе, где сидели две пожилые женщины, разворачивали кулек с едой.
– Я очень скоро к тебе приеду, – сказал он.
– Да, – кивнула она.
– Ты баньку мне истопи, – пробовал он улыбнуться.
– Да, – сказала она.
Он поцеловал ее вслепую: в щеку, в висок, в губы и еще раз в глаза. Почувствовал, какие теплые и соленые у нее слезы. И пошел из вагона.
Он еще видел ее сквозь тусклое стекло с косыми следами дождя. Поезд тронулся, и она исчезла. Он шел вдоль поезда, а его обгоняли вагоны, проводники закрывали двери, и последний вагон оторвался от него, и открылись пустые рельсы, белые, блестящие в сумерках.
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- To Hold the Crown: The Story of King Henry VII and Elizabeth of York - Jean Plaidy - Прочее
- Аквариум с золотыми рыбками - Лоуренс Гоуф - Полицейский детектив
- Всё о приспособлениях для ловли рыбы - Сергей Сидоров - Хобби и ремесла
- Голос среди пуль - Татьяна Тюрина - Любовно-фантастические романы