Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем - Владимир Тендряков
- Дата:31.07.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем
- Автор: Владимир Тендряков
- Просмотров:1
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Уж так-таки не человек?..
— Вы, наверное, любите повторять красивые слова о творчестве масс. Но разве можно говорить о творчестве, забывая, что его не может быть без увлечения? Равнодушные, холодные люди не творят. Вы не согласны?
— Согласен, с оговорками. Порой бывает, что увлечения уводят человека в другую сторону. Я сам в детстве увлекался рисованием. Но, как видите, из меня получился не художник, а преподаватель русского языка и литературы.
— А вы думаете, я настолько наивна, что рассчитываю: ребенок, занимающийся постройкой авиамоделей, непременно должен быть новым Туполевым? Пусть увлекается, пусть заблуждается. Легче переносить заблуждения в ранней юности, чем в зрелые годы.
Валентина Павловна сидела передо мной, выбросив на стол свои полные с маленькими кистями руки, закутавшая плечи в шерстяной платок; прядь прямых светлых волос падала на твердую щеку, глаза остановились на одной точке. Она приподняла руку, должно быть, хотела поправить волосы, приподняла и снова безвольно уронила, продолжая глядеть в стол и думать о чем-то своем, какая-то обмякшая, с сутуло выдвинутыми вперед плечами. И от этого движения руки, начавшегося и сразу же забытого, оборвавшегося на половине, я вдруг почувствовал, что она мне многого не договаривает. Дело не только в ее дочери. Не только в ее личных наблюдениях за нашей школой. У нее со школой какие-то свои собственные, причем давние, счеты. Что за счеты? Расспрашивать неудобно. Зачел! лезть насильно в чужую душу? Нужно — скажет сама.
— Вы часто вспоминаете свою школу, в которой учились? — спросила она после минутного молчания.
— Часто ли? Не знаю. Но вспоминаю.
— С благодарностью?
— Да, как вспоминаю детство. А на свое детство я не могу пожаловаться.
— А я вот теперь жалуюсь на детство, — у нее странно потемнели глаза. — Жалуюсь… И не подумайте, что оно у меня было мрачным, что были плохие родители. Мой отец и мать жили между собой в добром согласии, любили меня без памяти, как любят единственную дочь. Уж чем-чем, а родительской лаской я не была обделена. По всем статьям у меня было, что называется, золотое детство. А я на него жалуюсь…
— Почему же?
— Да потому, что по какой-то причине все уверовали: я непременно должна быть круглой отличницей, каждый год приносить домой похвальные грамоты.
— Разве это плохо?
— О нет, считалось доблестью. Мои родители таяли от восторга, учителя называли «жемчужиной школы», а я, видя кругом такое почитание, все отдавала учебе — все силы, все время. Разве можно не оправдать надежд, разве можно опозорить себя невысокой отметкой? Ох, эта обязанность быть круглой отличницей! Одинаково хорошо ты должна знать и алгебраические уравнения, и характеристику однодомных растений, и причины возникновения буржуазной революции во Франции. Отличники в большинстве случаев — это дети без увлечений, без заскоков, сплошная добросовестность, гладкие, без шероховатостей и задоринок души. Должно быть, моя душа напоминала математически точную окружность, все точки которой одинаково равноудалены от центра. Такой я перешагнула за порог школы. Что мне желать? К чему влечет? Какому делу отдать себя? Подвернулся стоматологический институт. Но когда первый же пациент открыл рот перед нами, группой студентов, когда я поняла, что мне всю жизнь придется ковыряться в гнилых зубах… А мне ведь казалось, что я исключение из всех, я особая, я выдающаяся. Об этом твердили мне учителя, это как должное принимали мои подруги, мною гордились родители. Нет, я ждала исключительную судьбу. Что за радость всю жизнь видеть перед собой распахнутые чужие пасти! Я с легкостью бросила институт, пошла работать на завод нормировщицей. Шла война, я рвалась на фронт — не отпускали. Ждала, судьба сама придет ко мне. Как-то написала несколько корреспонденций в областную газету. А так как во время войны все сотрудники газеты были взяты на фронт, меня перетащили в редакцию, посадили в один из отделов. А я не обладала ни ловкостью репортера, ни особыми способностями очеркиста… Где-то есть то дело, к которому я способна! Есть! Не может не быть!.. Но где оно? Я не знаю. Никто не знает. Причесывать статьи, сокращать под размер колонок очерки, ворошить с холодным сердцем писанину, которой суждено прожить всего один день, — нет, не хочу! И слава богу, что одна история помогла мне оставить работу. Эта же история свела меня с Петром Ващенковым. И вот я не врач-стоматолог, не слесарь, не журналист, а просто жена секретаря райкома товарища Ващенкова, которому, как видите, вчера стирала белье, а сейчас жду: придет с заседания, должна подогреть ужин… Может быть, виновата я сама, виновата моя плохая натура, виноваты родители, но наверняка виновата и школа!.. Андрей Васильевич, вы педагог, вы в жизни ребенка — первый представитель общества. Никогда не рассчитывайте, что кто-то лучше вас позаботится о воспитании. На вас страшная ответственность!
Щеки ее побледнели, а глаза были темные. Я не перебивал ее, не возражал, я не без душевного содрогания разглядывал ее.
Трижды в моей жизни я испытывал тревогу: как жить дальше? Первый раз я почувствовал ее после армии, в своем родном городке Густой Бор, когда пришла пора обдумывать, кем быть, где учиться. Второй раз — моя катастрофа на художественном факультете. Третий — памятное воскресенье, когда показалось, что снова кисти мои засохли. Я знаю, как это страшно — оказаться без будущего, искать и не находить ответа, для чего живешь, кому нужны твои силы. Только три раза, три сравнительно коротких мгновения в моей жизни! А Валентина Павловна живет в этой тревоге всю жизнь! Всю!.. Без будущего, без ответа, кто она такая, для чего появилась на земле. Сейчас она мне приоткрыла только маленький кусочек своей биографии, а ведь после этого были годы и годы: варила обеды, стирала белье, прибирала комнату, ждала мужа с работы. Если б она смирилась, приняла бы это как должное… Живут же люди, не заглядывая далеко, живут и бывают довольны жизнью. Но она-то не смирилась. Утеряны уже все надежды, а желания живут. По-своему страшная жизнь. Не хотел бы я оказаться на месте этой женщины…
17Мне не суждено было закончить день в покойном одиночестве.
Я поднимался на свое крыльцо. Из глубины темного двора меня окликнул женский голос:
— Андрей Васильевич!
Это была Альбертина Михайловна, жена Акиндина Акиндиновича.
— Ваша Тонечка у нас. И вас ждем. Толя приехал.
По неписаным законам добрососедства отказаться было нельзя. Я направился за Альбертиной Михайловной.
В большой комнате с дедовским буфетом, заставленным фарфоровыми пастухами и пастушками, сидела за столом вся многочисленная семья во главе со своим лысым патриархом. Акиндин Акиндинович улыбался застенчивой улыбкой непьющего человека, который вопреки привычке совершил-таки грех и в душе доволен им, как подвигом.
Меня встретили с подобающим для такого случая преувеличенным восторгом, усадили рядом с женой, пододвинули стакан со смородиновой настойкой.
Виновником торжества был старший сын Акиндина Акиндиновича Анатолий, приезжавший изредка к родителям из удаленного села Лисовицы. Он чокнулся со мной и продолжал прерванный разговор:
— Так вот, я и говорю, что самое важное для нашей педагогической работы — это характер. Без характера нельзя быть учителем. Дети это чувствуют лучше взрослых…
Анатолий Акиндинович, как и отец, тоже учительствовал. Он работал директором семилетки. И то, что его школа находилась в удаленном сельсовете, давало ему право постоянно повторять: «Ближе нас из интеллигенции никого нет к народу».
Акиндин Акиндинович, как и всех своих чад, наградил Анатолия своим тяжелым поярковским носом, но не сумел передать сыну глаза — веселые, наивные, лучащиеся добротой. У Анатолия взгляд был твердый, холодный, преисполненный собственного достоинства. Свой поярковский нос он поднимал с величавостью, говорил уверенно, с теми раз навсегда заученными учительскими интонациями, которые не допускают никаких пререканий.
При наших нечастых встречах я неоднократно замечал, что Анатолий Акиндинович больше любит говорить и почти не умеет слушать. Можно было догадываться, что и сейчас до моего прихода он говорил только один.
— Основное мерило характера — требовательность и еще раз требовательность. Только в этом проявляется сила учителя, только это по-настоящему дисциплинирует учеников. Боже упаси ослабить требовательность и допустить детей до порочной свободы, которая чаще всего выражается в том, что, вместо того чтобы сидеть за домашними заданиями, школьники гоняют по улицам собак!..
Если б он не произнес последних слов — «гонять собак», тех самых, какие я недавно произносил перед Валентиной Павловной, я, возможно бы, смолчал, не стал лезть в спор. Но этими словами он словно приравнял мои возражения к своим нотациям. И я не выдержал.
- Шофер. Назад в СССР. Том 2 - Артём Март - Попаданцы / Периодические издания
- Ворона на мосту - Макс Фрай - Фэнтези
- Находка - Владимир Тендряков - Советская классическая проза
- Великое противостояние - Лев Кассиль - Детская проза
- Коновницын Петр Петрович. Помощник Кутузова - Владимир Левченко - Биографии и Мемуары