России ивовая ржавь (сборник) - Анатолий Мерзлов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Русская современная проза
- Название: России ивовая ржавь (сборник)
- Автор: Анатолий Мерзлов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…«Грушка, цыть, вывернись мехом вовнутрь?» – молоточками в виски стучали слова ротного.
Она не имеет права быть слабовольной.
«Грушка, прекратить»: дала себе последнюю установку.
За годы учебы к опеке Груша привыкла, но здесь в груди схватилось ознобом.
До сих пор тревожные мысли о назначении, о предстоящей самостоятельной вахте куда-то подевались?
Она притворилась спящей, культивируя в себе чудесные, неведомые для нее ощущения.
Прикрыла веки, сосчитала до тысячи, и надо же, сморило: сказалась бессонная ночь. Почувствовала, как клюнула во сне – брови мгновением взлетели – застеснялась. А он, парнишечка, серыми брызгами на нее мельк: заискал в рюкзачке и, скоренько так, свитерочек пухлой вязки под голову подсунул. Опешила – сон пропал от волнения. Одними глазами отблагодарила, боялась: голос сорвется.
– Ты, того, поспи, поспи, поспи. Свитер мягкий, не колется, – по-дружески кивал он, повторяясь много раз, то ли от волнения, то ли для большей убедительности.
…Даже с закрытыми глазами Груша продолжала чувствовать ласковый взгляд парнишки.
«Какой он откровенный, не чересчур ли?», вместе с тем понимая: ей приятно его внимание. Простота общения в мореходке отвлекла от возвышенного. Вот чего ей не хватало?»
Она представила Шурика Пилипенко, самого терпеливого из ухажеров: «Будь он интеллигентнее – смогла бы его приблизить? Нет, нет, сложно представить – Шурик друг, и все тут».
В рассказе Груши прозвучало обращение ко мне, озвученное декларацией к человечеству.
«Ты сам-то не забыл мгновение, когда вприпрыжку к омуту побежало неуправляемое сердце. Один взгляд среди тысяч, утонувший непременно в твоей сути?» Да, вот так Груня говорила и мыслила. И возраст свой считала периодикой в противоречие принятой. Воспринимала прожитые годы не количеством приобретенных морщин, а количеством оставшихся прекрасных мгновений.
…Груша хотела ухватиться за мысль, а нужная, кроме любопытства не рождалась. Она открыла глаза, насколько получилось, прямо посмотрела парнишке в лицо. Голова ее уютно покоилась на свитере.
– Садитесь-ка, морячки, рядком. Вижу: наглядеться не могете друг на дружку, можа, чтось притретси. Спешите, милаи, времена суровыя нонче наступають, – прошамкал улыбчивый дедуля с узелком на коленях.
– Плохих друзьев избрали нонче. Попомните мои слова: войной в воздухе пахнет, – прошептал он, прикрывая беззубый рот заскорузлой ладошкой, – спешите, да не наспешитесь.
– Не поминайте лихом – мне на следущай станции сходить. А вам жалаю жить да счастия детишками наживати, – поднялся он, загадочно улыбнувшись.
Груше сделалось не по себе. Де дулька повторяет по сути слова ротного, в прошлом командира военно-морского флота.
Парнишка сообразил быстро: его магия очарования действовала, похоже, на всех. Он оперативно организовал перемещение по новым местам, кивнул Груше на освободившуюся полку во втором ярусе – пока же сел рядышком. После сидячей ночи, к главному подарку судьбы в виде неожиданной встречи добавилось спальное местечко. Груша начинала верить в витающее вокруг нее счастье, и слова, оброненные дедулей, показались очередной нелепицей.
…От бросков вагона на расхлябанном пути их бока сомкнулись. Груша отстраняться не спешила – эта близость ее согревала.
– Ты не против знакомства? Я – Василий… Ляпин, – учтиво отстраняясь при этом, – не очень благозвучно. Не фамилия нас – мы ее красим? – метнул он своими брызгами в надежде на сочувствие.
«Красивый, добрый, повернувший вспять ее течение, предлагает знакомиться. Что предполагает классика поведения? А она учит девушку быть настороже?
Как выждать, не подать виду – голова кругом. Папка говорит: Ты проста, пока что-то не втемяшится в твою прекрасную головку. Мужской у тебя характер, Грушка».
Нелегкие мысли крутились в голове.
– Я мешаю твоим мыслям? – спросил тихо Василий.
Здесь она решилась и сказала себе твердо: «Не юли, Грушка, нравится он тебе, и пусть знает об этом».
– А я смотрю – в форме, своя братия, надо бы держаться вместе, – прошептал он доверительно.
«Ах, только поэтому? И все равно!».
– Аграфена. Груша – проще, – произнесла сорвавшимся голосом она, пытаясь сохранять внешнее спокойствие.
В груди бушевал пожар. Вагон галдел на все лады.
– Вася + Груша = недоразумение? Каким бочком прикоснулись к морю, – прервал Василий наступившую паузу.
Груша предчувствовала этот вопрос, но, не ответив, задала свой.
– А ты?
– Механиком, после херсонской мореходки, еду по распределению.
– В Батуми? – не сумев скрыть всплеск радости, воскликнула Груша.
– Ага, и ты туда? В каком качестве?
– Думаю: дублером штурмана.
– Штур-ма-на? Ты из Одессы, там министр, говорят, послабления позволяет?
– Я редкость, но далеко не первая. Повседневность. У вас что, такие банальности циркулярами по флоту разбирают?
Такой же всплеск радости она ощутила после получения диплома.
– Слухи о либерализме руководства доходят другими источниками. Тюменский я, коренной, у родичей отпусковался. Пятнадцать дней промахнули за один. К земле я привязан. Люблю родные места. Не знаю, приживусь ли долго в морях, поэтому на судомеханический и подался. С тобой смог бы…
Последнюю фразу Василий не договорил, смутившись своей смелости.
– С девушкой своей расстались?
Щеки его загорелись сибирским здоровым румянцем, будто он влетел сюда с ядреного морозца.
…– Девушка? – явно волнуясь, переспросил Василий, – сейчас могу сказать твердо – была. Приходила, уходила. Красивая… была… очень – много окружающих соблазнов. Металась, выбирала. Быть отдушиной – для меня участь не самая печальная… Дело прошлое. Взбирайся-ка ты на верхнюю полку, поспать тебе нужно.
– Так и проспала почти до самого Батума. «Зеленый мыс» – там один короткий бросок до города, проползли в туннелях, а выскочили – Махинджаури, совсем родные для меня места – туда пешком по юности ходили на «мелкое море».
Направление с Васей получили на один танкер – «Вайян Кутюрье», он – дублером механика, я – вахтенного помощника капитана. Подошли мы с Васей к порту – от вокзала совсем недалеко: пешком за двадцать минут дошли. Красота: магнолии в полном цвету, цветы размером с голову твою, фаэтоны снуют, речь мне понятная. Джигаро у духанов чмокают пальцы сладострастно. А он, танкер-красавчик, огромный, двуостровной, свежеокрашенный, с четко отбитой ватерлинией под наливом красуется по ту сторону уютной бухты. Я себя на крыле высокой рубки представила и так загордилась, что прослушала фразу Васи. Он не повторился – я за гордой осанкой не переспросила. Мучилась позже: наверное, что-то очень важное. Лицо его тогда сильно потускнело, глаза даже опустил – молчал до самой проходной.
…На следующий день узнали о войне. Сходили дублерами всего один рейс до Туапсе. Началась мобилизация. Из сорока с лишним человек экипажа оставили двадцать. Намотали по Черному морю за войну тысячи миль. Кроме нефтепродуктов и войск – зерно перевозили. Везло нам. А ведь и немецкие самолеты-охотники и подлодки искали случая утопить нас. К 44-му Васечка стал стармехом – я подменяла старпома. Э-эх…, судьбина ты моя…
Груня оперлась подбородком на палку. Я, как обычно в таких случаях, засобирался вышмыгнуть за дверь. Груня, предвосхитив мои действия, цепко удержала за локоть.
– Погодь, еще раз сил не хватит приступить. Дослушай уже.
Она закрыла глаза, усмиряя дыхание, дала мне свою руку.
– Что, шершавая, еще там какая теперь? Васечка называл мои ручки самыми красивыми во всей России – от Камчатки до Балтики. А как он целовал их! Ну, нет местечка на них целинного. Отношения наши мы сдерживали, не открывали на обозрение – война стесняла. Один раз, во время ремонта в Батуми, вышли мы с ним за город – летом 43-го. Забрались на верхотуру за городом, посмотрели на все с высоты птичьего полета. Красивые там места. И случилась у нас на горе Мтирала первая близость, в домике туристов с довоенного времени брошенном. Болела мыслями о том, что не услышала по прибытии в Батуми. Васечка прижал меня к груди и поцеловал крепко. Он однолюбом оказался – соблазнов при его красоте уйма случалась: санинструкторы, штабистки, каких перевозили на борту, блазнились им – видела. Знаю точно сейчас – одну меня и любил.
Знал я о пленении Груни. Перебил ее в первый и последний раз.
– Искала ты его после войны? Куда обращалась?
– Ах, оставь ты, – обиделась она, – от десятого запроса отмахнулись: «Пропал без вести». Откуда писала? Из мест заключения. На вахте он в машинном отделении стоял в момент попадания торпеды. Вероятность существовала, но очень маленькая. Все! До жвакагалса поведала – второй раз, первый – дознавателю после освобождения из плена. Поверил-не-поверил – сочувственно отправил на десять лет в район Колымы: Певек – поселение такое на самом берегу студеного моря. На добыче медного колчедана стояла учетчицей, в конце уже шила унты из оленины. Все десять лет от звонка до звонка. Шершавые на ощупь начальству не по душе. Надзорный старлей мстил за отказ греть его в постели. Знаешь, может быть, и согласилась бы: да, уж, больно косноязычен оказался, куда там до Васи. Не смогла в память о Васечке даже с закрытыми глазами. Без малого не пала: из-под него в последний момент вывернулась, и пошло… Остальное ты знаешь.
- Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Перемена - Мариэтта Шагинян - Советская классическая проза
- По Кубе с Константином Тублиным. Авторский путеводитель - Константин Тублин - Гиды, путеводители
- За фасадом строительства советского ВМФ - Почтарев Андрей Николаевич - История