Избранное - Василий Нарежный
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Название: Избранное
- Автор: Василий Нарежный
- Просмотров:1
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ибрагим. Вижу, что ты ужо кончил. — Санджяк Али! О чем ты от имени народа и воинства приносил жалобу султану? Клянись в истине доноса и говори.
Aли. Я человек военный и клясться во лжи ни за что не стану, по не могу и говорить так красноречиво, как праведный муфтий. Итак, скажу просто: клянусь и своею и пророковою бородами, что я — ничего не знаю!
Ибрагим. Как так? Кто же подписывал жалобу?
Али. — Я — без сомнения! Но согласись, светлейший паша, что большая разница сражаться джеритами [Джерит — круглая, в полтора аршина длины, палка, служащая для воинов вместо метательного копья во время их учения.] на гипподроме [Место в Константинополе, где происходит учение.] или копьем между неприятелями. Дело иное подписать бумагу, а иное — знать, в чем состоит она. Я прожил на свете лет с пятьдесят, был на пятидесяти сражениях и сшибках; не одна голова без чалмы, колпака и шапки валялась по земле от меча моего; но ни один лоскуток бумаги не пожалуется в обиде, ибо я никогда и ничего не писал, да и писать — согласно с мнением всех санджаков в свете — считаю не делом воина.
Ибрагим. Что же я донесу султану?
Али. Что изволишь. Скажи его величеству, что если для чести имени его нужно сразиться с целым арабским отрядом, санджак Али готов; но прочесть хотя одну строчку, а тем более написать, — да сохранит меня Алла и в сей жизни и в будущей!
Ибрагим. Итак, ты ничего не знаешь о подписанной тобою бумаге в обвинении паши Ассана?
Али. Хоть сей час сюда фалаку, ничего не знаю. Меня просили подписать ее: вот этот маронит, этот грек, этот армянин и этот жид. Каждый из них дал мне за труд по сто цехинов, и — я подписал. Для меня подписать свое имя тяжелее, чем с двадцати арабов или эфиоплян снять головы.
Ибрагим. Вы что скажете, дерзкие клеветники?
Маронит. Меня соблазнил грек.
Грек. Меня армянин.
Армянин. Меня жид.
Ибрагим. А тебя кто?
Жид. Вельзевул [Один из начальников бесовских, подвластных сатане. Они имеют свои уделы, каждый по чину. (Примечания Надежного.)].
Ибрагим. Порядок! у последнего нечего уже и спрашивать. Ассан-паша! что скажешь ты на обвинение муфтеево, ибо другие отступаются от своих доносов?
Ассан. Что я очень сожалею, для чего не взял у него для неутешной Наины ста тысяч цехинов и не велел дать ему пятисот ударов по подошвам.
Муфтии, О мучитель! о беззакониик! Муфтия забить палками до смерти!
Ибрагим. Теперь мне остается спросить у тебя, глава священных сантонов. Приближься сюда, произнеси клятву в истине слов твоих и говори.
Глава сантонов (прыгая и коверкаясь, к нему приближается). Ибрагим-паша! коль скоро надобно сказать правду, то и я скажу, что ты весьма неразумен, или попросту: очень глуп! — Тебе дана власть удавить Ассана-пашу, муфтия, санджака Али, и — буде изволишь — то и меня. Разделивши пожитки всех на три части, ты послал бы одну своему тестю султану, другую визирю, а третью взял себе. Вместо того ты здесь болтаешь и слушаешь бредни.
Ибрагим. Давно ли ты сошел с ума?
Глава сантонов. Как скоро начал познавать людей! Самый глупейший из них — есть самый счастливейший.
Впрочем, я жаловался султану на Ассана-пашу по просьбе муфтия, да и Ассан-паша надоел мне. Нет ни одного дня, в который бы не доходили до меня жалобы от подвластных мне сантонов. Одному приказал он выбрить полбороды — за самый отважный скачок, в присутствии его сделанный; другому навесил на руки гири, дабы нельзя было кому-либо из мимо идущих дать доброго толчка, по праву всех сантонов на свете. Несмотря на такие со стороны Ассана озлобления, я не могу не любить его, ибо и он, между нами сказано, есть потаенный сантон. Хотя, правда, сам он не пляшет и не кривляется, зато охотно смотрит, как другие и пляшут и кривляются. У него во дворце целая стая французских сантонов и сантонок.
Они, раза два или три в неделе, представляют такие зрелища, что и самому опытному сантону не удалось бы и вполовину произвесть такого чуда. Всего более в этих неверных нравится мне то, что они, даже и женщины, стыдливость и благочиние считают за ужасный норок, от которого сколько возможно надобно воздерживаться.
Ибрагим (по довольном молчании). Соображая все виденное и слышанное, надеюсь произнесть суд правдивый. Всезрящий Алла! Да обрушится гром твой на темя мое, если какое-либо пристрастие поколеблет сердце мое!
Всяк, дерзающий восставать на безопасность гражданства и нарушать покой верховной власти, — повинен смерти.
(Дает знак; чиновник подносит к нему драгоценный ящик и раскрывает.) Ассан-паша! В сем ковчеге две драгоценности, из которых одну должен я, по воле всепресветлейшего моего государя, вручить тебе, а другую твоему обвинителю. Итак, Ассан, прими из рук моих эту драгоценную цепь, доказывающую, что власть твоя над Египтом продолжается, и да продлится, доколе угодно небу и султану. (Надевает на него цепь и обнимает.) Муфтий! этот бархатный пакет заключает в себе и для твоей шеи достойное украшение — шелковую веревку. Воспользуйся с достодолжным благоговением этим даром и через час пришли ко мне свою голову для отсылки к его султанову величеству.
Муфтий. Алла! Алла! До чего я дожил! Ибрагим! Припомни, что и ты паша, следственно также весьма недалек от веревки, хотя и обладаешь красами дщери султановой.
Пощади старость мою и дай мирному ангелу смерти смежить вежды мои.
Ассан. Ибрагим! Я охотно забываю его клеветы и оскорбления! Повели жить ему и оплакивать прежнее кичение. И муфтии такие ж люди, хотя и отменного состава, а потому могут раскаиваться в грехах, хотя и поздно.
Ибрагим. Я согласен, благородный мусульманин! — Внемлите все мое решение; оно есть слова великого повелителя правоверных: муфтия Каира за оскорбление величества ложным доносом и за склонение многих граждан к возмущению против законной власти, лишая сего высокого достоинства, обращаю в имамы и повелеваю два года и два дня не выходить из своих покоев и к себе никого не допускать, в противном случае — веревка!
Муфтий. О Магомет! Сколько доходу лишаюсь я! О Ибрагим! ты великий знаток в кознях!
Ибрагим. Санджаку Али не носить сабли целой год и не прежде надеть ее, как представить паше целый лист бумаги, исписанный его рукою.
А ли (с тяжким ездоком). Это значит, что мне до смерти не ходить при сабле! Поделом! с имамами не связывайся! о горе!
Ибрагим. Этим почтенным господам: марониту, греку и армянину за обман, сделанный санджаку Али, дать по сто ударов по подошвам, а честному еврею двести.
Жид. Клянусь, что я менее других виновен. От человеческих злых советов хотя и не легко, но все-таки кое-как остеречься можно, но от сатанинских…
Ибрагим. Не заводи знакомства с сатаною.
Маронит. Буде можно, светлейший паша, сделать перемену, то не соблаговолишь ли — вместо давать — произнести: взять.
Ибрагим. Говори яснее!
Маронит. Не полезнее ли будет для кошелька твоего, чем давать мне сто ударов, взять с меня сто цехинов.
Грек. И с меня!
Армянин. И с меня!
Ибрагим (к жиду). А ты?
Жид (подумав). Вели подать фалаку!
Ибрагим. По сему исполните! Но что с тобою, глава сантонов? — Тебя с братиею повелеваю отправить в степи пустой Аравии. Там можете вы пред змеями и скорпионами делать прыжки, какие рассудите! — Ассан! пойдем теперь в твои чертоги. Отныне я твой гость и друг душевный.
Заморский принц
IМесто происшествия есть обширная комната, на одной стене которой развешаны многие изображения, мужские и женские, в польских одеяниях. Посередине стоит большой стол.
Пан Златницкий сидит за столом, держа в руке лист бумаги; он, задумчив и пасмурен. На пороге открытой двери стоит его дворецкий, также подгорюнясь.
Златницкий. Нет! не разобрать мне ни слова из этого проклятого письма! Право, не понимаю, какая людям охота мучить себя с малых лет, чтобы после умудряться разбирать эти каракульки, хвостики и черточки! То ли дело читать церковные книги! А это на что похоже? — Кто здесь?
Дворецкий. Я!
Златницкий. От кого ты получил это письмо?
Дворецкий. От кучера Ивана, а тот от дворника.
Златницкий. Сей час позови ко мне племянницу. — (Дворецкий уходит.) Если бы сегодня был не такой великой день, в который венчаю племянницу свою за принца заморского, никак бы не стал ломать головы над этим бестолковым письмом! А то — может быть поздравление, и притом от какой-либо знатной особы. Да и быть иначе нельзя, потому что я, будучи потомком великих гетманов малороссийских, не хочу и знаться дружески ни с кем из здешних дворян.
Наталья (племянница его, входит). Вы посылали за мною, дядюшка! Я вижу у вас в руках бумагу. Неужели под вечер вздумали вы забавляться чтением рукописных бумаг, столько для вас и по утрам неприятных?
Златницкий. Все готов претерпеть для тебя, дочери моего брата. Тебе очень известно, что этого вечера будешь обвенчана?
- Риски эстетической медицины: Новые приемы PR, маркетинга и рекламы - Татьяна Буренкова - Медицина
- Литературная Газета 6417 ( № 22 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Разделение поэзии на роды и виды - Виссарион Белинский - Критика
- Статьи о русской литературе (сборник) - Николай Добролюбов - Критика
- Великие мысли великих людей. XIX–XX век - Коллектив авторов -- Афоризмы - Афоризмы