Долина белых ягнят - Алим Кешоков
- Дата:29.09.2024
- Категория: Проза / О войне
- Название: Долина белых ягнят
- Автор: Алим Кешоков
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть пословица: кто мед раздает — оближет свои пальцы; мы проживем как-нибудь, хотя бы запахом хлеба. Я хотел, чтобы люди наперед знали, что нас ждет, чтобы не питали напрасных надежд. Кончится война — иначе жить будем.
Кошроков подумал: «А ведь он чем-то похож на меня…»
— С нуля все начинали…
— С нуля? С ямы! Трудно было — ничего не скажешь. Лезь из кожи, покажи на деле, на что способен, находи выход из безвыходного положения, понимай нужды людей. С утра до ночи я в седло, успеваю за день побывать во всех хозяйствах, знаю, кто приболел, у кого горе в доме. Если у человека есть просьба, то он не ждет, когда председатель появится в правлении. Я сам его найду в поле или на ферме.
— Кто был до войны председателем райисполкома? — спросил Кошроков.
— Цишев.
— Нет. Мне называли русскую фамилию.
— Правилнов.
— Вот, вот, — Правилнов.
— Он и есть Цишев.
— Правилнов — это прозвище. Впрочем, сам он так к нему привык, что на собственную фамилию и не откликался. Всюду — пленум ли, актив, сессия — он садился в первом ряду, пожирал глазами докладчика. Выступает начальство — он кивает головой в знак согласия и громко выкрикивает «Правилно!» — в тех местах, где требуется одобрение. Сначала смеялись над ним, потом надоело. Он уверял, что ему дали прозвище не зря, мол, он человек правильный, находящийся на верном пути.
Оришев посмотрел на мясо, на соус. Все застыло, покрылось белой коркой жира.
— Не подогреть ли?
— Нет! Что ты! Спать будем. — Гость оглянулся на кровать.
— Да. Засиделись. Заговорил я тебя.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1. ГРУШЕВЫЙ ЦВЕТ
Единственное окно кухни светилось во мраке. Люди привыкли: стряпуха ложится спать глубокой ночью, когда последние запоздавшие колхозники явятся к ужину и съедят свою миску супа с кусочком мяса да ломтик мажаджи — большого круглого каравая кукурузного хлеба. Сегодня Кантаса и Биля условились вообще не спать, чтобы сшить к утру из комиссарского подарка юбку и кофту. Биля выйдет провожать доброго гостя в новом наряде. Наверное, ему это будет приятно.
Не отвыкли руки женщин от шитья. Кантаса взялась за юбку, Биля — за кофту. Раскроили быстро, да шить пришлось руками — швейной машины нет. Обе женщины вооружились иглами, нитками, наперстками, сели возле лампы. За работой начались воспоминания. Рассказывала главным образом Кантаса. Биля слушала, порой глубоко вздыхала. Верно говорят: язык рукам не помеха. О печальной судьбе дочки Кантасы Биле все было известно, а вот как появился в доме подруги Нарчо, почему она испытывает к чужому мальчику материнские чувства, а тот отвечает ей сыновней любовью, Биле не приходилось слышать.
В бригаде каждая женщина знает, почему Кантаса покинула свой аул, бросила дом и переехала в Верхний Чопрак. Каждая понимает, как тяжело матери к тому же видеть ежедневно то страшное грушевое дерево…
Дерево толщиной в несколько обхватов стоит с языческих времен. Когда-то ему поклонялись предки. Оно разрослось за века, ветви вытянулись: когда смотришь издали, кажется, будто высоко вверху соединилось несколько куп деревьев, образовав огромный зеленый шатер. От фашистских бомб ветки кое-где обломились, но дерево неколебимо стоит возле «Девичьего» кладбища, как бы охраняя сон тех, кто там покоится. Бывало, маленькая Лейла погонит корову в стадо и на обратном пути долго собирает под деревом кисло-сладкие желтые груши.
— Не ходи на «Девичье» кладбище, — просила мать девочку, сама не зная почему.
По традиции место под грушевым деревом считалось священным. В праздничные дни сюда гнали жертвенных быков, козлов, баранов, выжигали им на лбу каленым железом особый знак — символ того, что они приносятся в дар богам; головы заколотых животных устанавливались на ветвях, оставались на суку, пока не истлеют…
В очаге весело горит огонь, Биля подкладывает дровишек. Ветхая одежда не греет; что было бы, когда б не молодость, не закалка. За окном глубокая ночь. Луна словно залила молоком небесный купол, царственно и величаво глядит она сверху на зубчатую панораму гор. На ледниках, снежных папахах горных вершин — отблески луны.
Биля уступила свою кровать в кухне Нарчо. Кантаса дала мальчику подушку, стеганое шерстяное одеяло. Одеяло тяжелое: овечья шерсть свалялась; сними пододеяльник — увидишь толстую, в три пальца, кошму. Зато такое одеяло греет в любую погоду. Нарчо мерно посапывает, временами что-то бормоча во сне: видно, погоняет лошадей.
Биля не может скрыть восторга, примеряя будущую обнову. И Кантаса рада за подругу. Если все хорошее, чего они обе пожелали гостю, сбудется, на свете не отыщешь человека удачливее, чем он.
Кантаса все говорила, говорила…
Не повезет — и на верблюде собака тебя достанет, — гласит народная мудрость. Кантаса до войны числилась инструктором по работе среди женщин. В районе ее знали, уважали, она ездила по аулам, беседовала с женщинами в бригадах, на фермах. В начале войны Кантаса уже нашла было, куда пристроить Лейлу, чтобы самой уйти в горы с партизанами, но пришедшая в последнюю минуту весть о гибели мужа отсекла ей крылья. О сыне не было никаких вестей. А ушли они вместе. Отец — по мобилизации, сын — добровольцем. Кантаса думала — так безопаснее, будут оберегать друг друга: юношу все равно призвали бы через год… Сельские активисты уже эвакуировались. Кантаса не могла сообразить, как ей поступить. После гибели мужа и жизнь уже была не мила. Растерянная женщина осталась в ауле — захворала. Потом в доме появился Нарчо.
Немцы, наступавшие стремительно, неожиданно застряли на берегах Баксана, в двадцати километрах от аула. Республика оказалась разрезанной, благодаря реке, на две половины. Ту, что примыкала к железной и шоссейной дорогам, оккупировали, горная часть пока оставалась зоной действия лишь вражеской авиации. Нарчо и Лейла сначала прятались, услышав гул в небе, потом привыкли, выскакивали из дому, чтобы посмотреть, куда летят бомбардировщики или самолет-разведчик — так называемая «рама».
Кантасу теперь очень беспокоило, как бы не сбежал Нарчо, не всегда ладивший с Лейлой. Мальчик старался не даром есть хлеб — куда ни пошлешь, все сделает, как надо. Картофель в огороде выкопал, посушил на солнце, потом высыпал его в глубокую яму, предварительно выложив ее соломой, сказал: «До весны». То, что помельче, отобрал, как рачительный хозяин: для еды на каждый день. Планы строил — завезти дров в осенние теплые дни, чтобы зимой не тащиться с санями в лес. Коровы своей у Кантасы не было, а кукурузные стебли Нарчо скосил, аккуратно сложил в стожок. Работал на совесть.
— Однажды, — рассказывала Кантаса, — со двора исчезла Цурка, будь она неладна. Лейла без нее не могла жить. Думали — вернется. Прошел день — нет собаки.
— Пропади она пропадом. Может, кто увел ее?
Нарчо пожимает плечами.
— Собакоед съел, увел в кусты и съел. — Лейла злыми глазенками уставилась на мальчика.
Вижу, Нарчо затрясся от обиды. Не будь меня, он мог бы ударить девчонку. Паренек заплакал:
— Что я, волк? Почему ты меня называешь «собакоедом»? Я и раньше не для себя искал собак.
— Хватит вам ссориться из-за ерунды. Помогите лучше лук убрать. Он уже высох, пора делать вязанки.
Нарчо вроде успокоился. Но душа чует — что-то задумал. Нашел где-то кинжал, отточил, сказал: «Вдруг воры влезут…» Днем все вместе собирали с грядок луковицы. Он сопел, кряхтел, отворачивался от Лейлы. Девочка понимала, что обидела Нарчо, но не знала, как помириться. К вечеру Нарчо исчез. В свой аул он убежать не мог — там немцы. Значит, отправился бродяжничать. Попробуй теперь отыскать его.
Утром, как назло, вернулась Цурка, ободранная, грязная, голодная. Тут уж Лейле досталось от меня, как следует. Она, бедняжечка, и так казнилась, горько плакала по мальчику.
Шли дни. Я решила послать Лейлу в город, на базар. Повесила ей через плечо вязанку отборного лука: «Продашь, а на вырученные деньги купишь банку-две муки, еще возьми пшена, останется что-нибудь — купи себе сладенького». Девочка у меня была толковая, сообразительная…
Кантаса подробно описала поход девочки. За Лейлой, оказывается, увязалась Цурка, привыкшая сопровождать хозяйку. До базара они добрались быстро.
Столы не ломились от товаров, от мяса, овощей, фруктов. У одного — с десяток яиц. Продавец выложил яичко, остальные прикрыл мешковиной, чтобы кто-нибудь не унес. У других — крынка молока, или курица, или кулек макарон. Где-то еще продавались полмешка кукурузной муки, горка картофеля, тыква, пучок чеснока. Старики на ишаках привезли охапки сухих дровишек, сена, темно-коричневые плитки жмыха с маслобойного завода. Продавались тут, правда, хомуты, сыромятная кожа, конская сбруя, бурки, пояса, брюки, гимнастерки армейского покроя со следами от петлиц, белье…
- Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова? - Татьяна Нефедова - Отраслевые издания
- Двор. Баян и яблоко - Анна Александровна Караваева - Советская классическая проза
- Пакт Путина-Медведева. Прочный мир или временный союз - Алексей Мухин - Публицистика
- Дело музыкальных коров - Эрл Гарднер - Классический детектив
- PR-элита России: 157 интервью с высшим эшелоном российского PR - Роман Масленников - Маркетинг, PR, реклама