Держава (том первый) - Валерий Кормилицын
- Дата:11.11.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Держава (том первый)
- Автор: Валерий Кормилицын
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как здорово нестись по ночному Петербургу.
Свет фонарей. Светящиеся окна. Светлое от звёзд небо. Светлая от радости душа. И церковь. И огоньки свечей. И лики святых. И церковное пение.
И радость! Радость! Радость!
Оттого, что с нами Бог!
А дома ждал уже накрытый стол. И тут же раздался звонок в парадной: то прибыл Рубанов–младший с семьёй.
И поздравления, и бесконечные поцелуи… А после — пир.
Детей опять посадили вместе с взрослыми. Праздник!
— А мы неделю постились! — с гордостью сообщил Рубанов–старший, подставляя лакею бокал для шампанского. — Спасибо, Аполлон, — поблагодарил сухого, поджарого слугу, одетого в чёрный смокинг и белую манишку.
Тот подобострастно кивнул головой, изогнув спину, и шагнул к брату.
— Мы тоже постились, но для здоровья, а не религии, — в свою очередь подставил лакею бокал Георгий.
— Господа! Если бы знали, как надоели рыбьи блюда с икрой. Все эти стерляжьи расстегаи, заливное из осетрины, котлеты из белужины, с гарниром из белых грибов, эти ужасные постные пирожки с груздями и сиги на пару.., — рассмешила всех Ирина Аркадьевна. — Не знаю, с чего и начать полнеть, расстарался Герасим Васильевич, — в ту же секунду, лёгкий на помине, в дверях появился повар в крахмальном колпаке и внёс поднос с целиком зажаренным поросёнком, а следом — жареный гусь под яблоками, индейка запеченная и так надоевшая икра в вазах, куриные котлеты, и лосиное филе на тонком вертеле, и соусы–подливки, и всякие желе… А напоследок, распаренный повар таинственно внёс фаршированного рябчиком фазана, с настоящим хвостом из перьев.
— Браво! — захлопали в ладоши взрослые и дети, довольно поклонившемуся повару, но есть уже не хотелось.
На столе нетронутыми остались окорока, сыры и колбасы, мочёные яблочки, солёные груздочки, огурчики, капустка… Бутылки с бургундским, мадерой, токайским, хересом. Дети запивали еду грушевым, апельсиновым, яблочным лимонадом и сельтерской водой. А после — ореховый торт и пирожное и, наконец, мороженое…
Всё! Дети уползли в детскую, взрослые — в гостиную.
Так–то вот после поста!..
— Светский человек всё должен запить «Смирновской», — рухнул в кресло Максим, аккуратно поставив на столик водку и две рюмки.
— И этим ты вогнал бы в шок мадам Светозарскую, — рассмеялась жена. — А мы лучше чайку с лимончиком, — глянула на свою подругу.
— А вот было бы ужасно, ежели бы пришлось танцевать, — налил в рюмку огненной жидкости Георгий, и стал внимательно разглядывать её на свет. — Максим, меня много месяцев мучает тайна, — крутил в руках рюмку, — чего вы там раскланивались с государём на коронации… — ждал он ответа.
— Сейчас фазанчика с лосятинкой отведаем, свининкой с котлетками закусим и спляшем, — отдувался Максим, делая вид, что не расслышал вопроса и с усмешкой поглядывал, как женщины машут в его сторону руками.
Согласно разработанной генеральским денщиком диспозиции, пока господа отдыхали, следовало их развлечь в духе народных традиций. Поэтому, по его знаку, шлёпая по паркету валенками, громко стуча в выпрошенный у Акима барабан, и завывая дикими голосами, в гостиную ворвались ряженые: дворник Власыч, укрытый поверх своего пальто, конской попоной, и едва стоявший на ногах от трудов праведных, Пахомыч, в вывернутом мехом наружу тулупе. Он–то самозабвенно и колошматил в барабан.
Дворника украшала маска чёрта с рогами, а сторож, по своей задумке, вырядился под лешего, но таковой маски не нашлось, и он напялил картонное свиное рыло, с дырой под пятачком.
— У–а–а! — завывал он и кружился.
Следом, на негнущихся ногах, появился в стельку пьяный старичок–лакей. На трясущейся его голове был надет высоченный, синий, заострённый вверху колпак со звёздами, а на плечах, застёгнутый булавкой, до пола свисал фартук кухарки Марфы. В руках он держал свёрнутый трубкой кусок картона.
Согласно диспозиции Антипа, старикашка олицетворял своим заморенным видом учёного звездочёта с подзорной трубой.
— Спасибо, что никому не рожать, — подвёл итог увиденному, взяв со стола бутылку, Максим Акимович.
В ту же секунду из свиного рыла вынырнул красный язык, и генерал, от неожиданности, плеснул на мундир из рюмки.
— Ч–ч–ё-ё–р–р-т! — матюкнулся он.
Подумав, что хотят угостить, Власыч мигом сдёрнул чертячью маску и дамы взвизгнули, увидев всклокоченную бороду, красные от перепоя, налитые кровью глаза, стоявшие дыбом седые патлы, и три гнилых зуба на весь плотоядно раскрытый рот.
— Одень, одень, маску, — протянул ему бутылку Максим, — теперь все святки мерещиться дамам будешь. В тёмную комнату побоятся зайти, — обернулся на грохот — то, зацепившись за ковёр негнущимися ногами, со всего маху припечатался об пол учёный звездочёт, и тут же умиротворённо захрапел.
— К детям не ходите, — предупредил оставшихся на ногах ряженых хозяин дома, одаривая их трёшницей.
Довольные жизнью, ловко подхватив тело павшего на ниве искусства приятеля, артисты убрались в людскую.
— Натерпелись мы страху! — сделала вывод Любовь Владимировна.
Утром, под ёлкой, дети достали коробки с подарками.
— А ты, Лизка, говорила вчера, что Деда Мороза не бывает, — распаковывал Глеб коробку.
— Конечно, не бывает! И леших с чертями тоже.., — капризно надула она губки.
— Ты не права, дочка! — погладил её по головке Максим Акимович. — Ночью они были здесь!
У Глеба на дне коробки лежала книга Фенимора Купера в яркой обложке, а сверху конные казаки и орудия с запряжкой.
У Акима «Айвенго» Вальтера Скотта и целый гвардейский взвод из семёновцев, преображенцев и измайловцев, коих тут же сменял у него на книгу брат.
Днём, когда гости уехали, родители легли спать, а брат играл в солдатики, Аким пошёл в людскую поздравить с Рождеством слуг.
На лавке, укрытый фартуком, похрапывал старичок–лакей. На другой лавке, обнявшись, нудили какую–то песню пьяные в лешего друзья. На столе, среди закусок и пустых бутылок, лежали две маски.
— А это что такое? — поднял с пола затоптанный плоский конус с проступающими сквозь грязь звёздами.
— М–м–м-у, — указал пальцем на спящего старичка–лакея дворник, и брякнулся головой в тарелку с остатками каши.
— Настали святки — то–то радость! — грустно сам себе прочёл стихи Аким и хотел уже идти к брату, как в людскую влетела толпа подростков, с ковыляющей сзади Марфой.
Встав под образа, они запели святочную колядную песню, поглядывая не столько на образа, сколько на кухарку.
«Пришла коляда накануне Рождества. Дайте коровку, масляну головку. А дай Бог тому, кто в этом дому, ему рожь густа, рожь ужиниста…»
— Ему с колоса осьмина, — начала подтягивать Марфа, крестясь и притопывая ногой в валенке, — из зерна ему коврига, из полузерна — пирог.
«…Наделил бы вас Господь и житьём, и бытьём, и богатством. И воздай вам Господи, ещё лучше того!».
— Ах, умницы… Это наша, тверская колядка, — одаривала юных портняжек, сапожников и бараночников, всё приговаривая, — ай, молодцы!
Мальчишки довольно шмыгали носами, распихивая по карманам конфеты и пряники.
— Чего орёте, чады? — вытащил голову из каши дворник.
— А–а–а! — в ужасе закричала ребятня, толкаясь в дверях.
— Тьфу, прости Господи, чисто ирод! — плюнула Марфа. — На, рожу–то хоть прикрой, — сунула ему в руки свинячью маску, — распух от водки, как водяной, народ пугаешь…
Но Власыч её не слышал, опять шмякнув на старое место то, что люди называют лицом.
Перед Новым годом Рубанов–старший вывез покататься на санях своё потомство. Вместо занедужившего от праздников кучера, на облучке сидел Ванятка, красуясь статью и гордо поглядывая сверху на прохожих и городовых, берущих под «козырёк» перед проезжающим генералом.
— Что это там народ толпится? — подозвал к себе городового Максим Акимович.
— Так это, ваше прев–в–о-сход–д–ительст-т-во, — то ли от страха пред столь важным лицом, то ли от холода, заикался городовой, — на к–к–у-л–л–ач–ках дер–р–рутся, д–д–дур-р–р–аки-и-с, начальство–м–м р–р–а-зрешено, — благополучно докончил фразу, держа руку у виска.
— Следует поглядеть, — подъехали к замёрзшей Неве, где на льду, ухая и матерясь, веселился русский народ, с упоением тузя друг друга кулаками и выбивая буйством, на целый год, душевную дурь.
На берегу их ругали боевые подруги и жёны.
— А–а–а! У–у–х! — слышалось из толпы.
Здоровенный, расхристанный мужичина в рваной рубахе, с крестом на шее, опрокидывал пудовыми кулачищами нападавших на него противников.
От мужика валил пар. Шевельнув плечами, он стряхнул с себя двух повисших на нём не хилых парней.
— Силён, силён скотина, — похвалил удальца Максим Акимович. — Ванятка, сумеешь завалить бахвала, — обратился к кучеру Рубанов.
— Раз плюнуть! — чуть подумав, ответил тот.
— Ну, так чего же сидишь?!
Сбросив тулуп и жилетку, пригладив на обе стороны густые русые волосы, Иван тараном пошёл в толпу, нехотя, как бы лениво отбрасывая с дороги нападавших, и остановился перед осатанелым от крови быком, в образе человека.
- Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын - Историческая проза
- Восшествие цесаревны. Сюита из оперы или балета - Петр Киле - Драматургия
- Осень патриарха. Советская держава в 1945–1953 годах - Спицын Евгений Юрьевич - Прочая научная литература
- Престол и монастырь; Царевич Алексей Петрович - Петр Полежаев - Историческая проза
- Дух Наполеона - Феликс Кривин - Русская классическая проза