Солдат всегда солдат. Хроника страсти - Форд Мэдокс Форд
- Дата:08.08.2024
- Категория: Проза / Классическая проза
- Название: Солдат всегда солдат. Хроника страсти
- Автор: Форд Мэдокс Форд
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но должен признаться — при всем моем восхищении в глубине души я воспринимал его поступки как должное. Да, рядом с ним я чувствовал себя уверенно, спокойно: я знал, что могу доверять ему. А разве не так ведет себя истый англичанин? Мне вспоминается, как однажды он решил, что старший официант в «Эксельсиоре» — тот, с землистым лицом и серыми бакенбардами — чем-то огорчен. Так вот, он затеял переписку, ездил к британскому консулу, пока наконец не добился, чтобы жену этого господина, вместе с ребенком, вернули мужу. Оказывается, она удрала с посудомойщиком, швейцарцем, на Альбион. Хорошо еще, она сама вернулась к концу недели, а то Эдвард поехал бы за ней в Лондон. С него сталось бы.
Да, таков был Эдвард Эшбернам, и я полагал, таковы обязанности, накладываемые на каждого с его званием и общественным положением. Возможно, так оно и есть — однако, дай бог мне, например, исполнить мой долг столь же безупречно, как это делал он. Но, должен сказать, если б не бедная девочка, я бы его не оценил в полной мере, несмотря на все мое восхищение. Ее уважение к нему было так велико, что я не могу не разделять его хотя бы отчасти, хотя до сих пор не понимаю всех тонкостей английского уклада. В тот последний приезд в Наухайм она была с Эдвардом и Леонорой.
Звали ее Нэнси Раффорд: единственный ребенок единственной подруги Леоноры. Она приходилась девочке опекуншей, если я правильно понимаю. В семье Эшбернамов Нэнси жила с тринадцати лет, после того как ее мать, не выдержав жестокого обращения отца Нэнси, покончила с собой. Вот такая веселая история…
Эдвард всегда называл ее «девочка», и это звучало очень мило: ведь они были друг другу как родня. Леонору же Нэнси просто боготворила: не было для нее на земле — и на небесах — людей дороже. Никому не желала она зла, бедняжка…
Так вот, она могла часами петь дифирамбы своему Эдварду, но, я уже говорил, я не очень сведущ в тонкостях английской табели о рангах. Кажется, его наградили D. S. О.,[52] и в полку за него готовы были идти и в огонь и в воду. Полк, кстати, был на очень хорошем счету. А еще у Эдварда была медаль с бантом Королевского гуманитарного общества. Судя по всему, он дважды прыгал с борта военного судна, спасая, как выражалась девочка, «солдатиков», смытых волной то ли в Суэцком канале, то ли где-то еще. Его дважды представляли к V. С.[53] (правда лично мне это ни о чем не говорит), и, хотя из-за каких-то проволочек ему не досталась эта высокая награда, зато на коронации ему выделили почетное место рядом с его Высочеством. А может, — я, право, не помню, — и какую-то должность среди гвардейцев Тауэра. По ее рассказам выходило, что он нечто среднее между Лоэнгрином и шевалье Баярдом.[54] Как знать, может, так оно и было… Однако сам он никогда ничем подобным не хвалился и вообще больше молчал. Помню, примерно тогда же я попросил его объяснить, что такое D. S. О., и вместо ответа он буркнул: «А, это такая штука, которую вручают бакалейщикам, которые во время боевых действий бесперебойно поставляли армии выхолощенный кофе». Вот и весь ответ. Он меня не убедил, и я обратился с тем же вопросом к Леоноре. Спросил ее «в лоб», без обиняков — правда, предварив вопрос кое-какими оговорками вроде тех, что я только что сообщил вам: мол, трудно по-настоящему узнать человека, если ваш знакомый — представитель английской нации. Итак, спрашиваю, не считает ли она своего мужа личностью выдающейся, по крайней мере, в том, что касается его гражданской позиции? Она явно не ожидала от меня подобного любопытства. Я сужу по тому удивленному, я бы даже сказал, изумленному взгляду, который она бросила, если допустить, что Леонора вообще способна изумляться.
«А вы сомневались? — ответила она вопросом на вопрос. — Если посмотреть, то ни в одном из трех соседних графств вы не найдете более замечательного человека, чем он, как бы вы ни старались, — замечательного в том смысле, о каком вы говорите. — И, посмотрев на меня задумчиво, добавила: — Никто не смог в полной мере воздать должное моему мужу. Как гражданин он слишком крупная личность».
«В таком случае, — заметил я, — он настоящий Лоэнгрин и Сид[55] в одном лице. Кстати, по каким же еще меркам судить о человеке, как не по общественным, гражданским?»
Тут она снова посмотрела на меня испытующе.
«Вы вправду считаете, что только так можно судить о человеке?»
«Ну, — сказал я весело, — вы же не станете осуждать его за то, что он далеко не идеальный семьянин или, скажем (хотя это вовсе не так), не лучший опекун для вашей подопечной?»
Она долго не отвечала, уйдя в себя, — со стороны казалось: она стоит, словно прижав к уху морскую раковину, и вслушивается в шум моря. Уже потом она призналась мне, что, слушая мою шутливую тираду, она смутно ощутила — подумать только! — первые подземные толчки той будущей трагедии, которая была уже так близко, хотя до этого они лет восемь жили очень спокойно, и девочка жила вместе с ними.
«Да нет, я вовсе не хочу сказать, что он плохой семьянин или не печется о девочке».
Тогда я выпалил:
«Знаете, Леонора, даже жена замечает не все. Мужчина смотрит шире. Уверяю вас, за все годы, что я знаю Эдварда, он ни разу не воспользовался вашим отсутствием, чтоб обратить на себя внимание другой женщины — ни словечком, ни взглядом. Я бы заметил — такие вещи от меня не ускользают. И он всегда говорит о вас как об ангеле небесном».
«Я знаю, — тут же парировала она без всякого перехода. — Я знаю, он всегда очень мило обо мне отзывается».
Думаю, подобные разговоры для нее не новость: она привыкла к восторженным отзывам о преданном и обожающем ее супруге. Половина людей, знавших Эдварда и Леонору, — нет, абсолютно все, кто их знал, — полагали, что обвинение, вынесенное Эдварду по килсайтскому делу, это судебная ошибка, основанная на ложных показаниях, сфабрикованных врагами из общины неортодоксов. Но я-то каков дурак! Слепец…
2
Дайте вспомню, где же мы тогда были. Ах да… разговор этот случился 4 августа 1913 года. Помню, я сказал ей, что именно в этот день, девять лет назад, мы познакомились, поэтому, естественно, мне хочется произнести небольшую поздравительную речь в честь моего друга Эдварда. Я с удовлетворением могу сказать, что за все это время у меня не возникло ни малейшего повода усомниться в нашей дружбе, а ведь мы вчетвером столько путешествовали. Для людей, находящихся вместе безотлучно, добавил я, это большое достижение. Я надеюсь, вы поняли, что мы бывали вместе не только в Наухайме. У Флоренс были свои планы, и с ними приходилось считаться.
Я сейчас просматриваю свой дневник и вижу, что Эдвард сопровождал нас с Флоренс в Париж 2 сентября 1904 года и оставался у нас до 21-го. Потом он еще раз приезжал к нам в декабре того же года — первого года нашего знакомства: уж не тогда ли он выбил зубы Джимми? Боюсь, Флоренс для этого его и пригласила. В 1905 году он был в Париже трижды — один раз вместе с Леонорой, приезжавшей обновить гардероб. В 1906 году мы полтора месяца вместе гостили в Монтане, а на обратном пути в Лондон Эдвард заехал в Париж и какое-то время жил у нас. Вот так все и происходило.
Все бы ничего, да только в лице Флоренс бедняга встретил разбойницу: Леонора рядом с ней — чистое дитя. Думаю, он вскоре света белого невзвидел. Ведь для чего удерживала его Леонора? Она это делала ради — как бы точнее выразиться? — ради блага своей Церкви: она хотела доказать, что католички не разводятся с мужьями. Оставим пока эту версию. Может, я потом еще напишу о ее намерениях. Но Флоренс держалась за Эдварда совсем по другой причине: он владел родовым поместьем ее предков. К тому же он был еще и страстным любовником. И все равно — я уверен: трех лет даже таких прерывистых отношений и жизни, которую она ему устроила, ему вполне хватило.
Ведь дело доходило до смешного. Стоило Леоноре упомянуть в письме, что у них гостит знакомая, — или даже просто упомянуть в письме ко мне какую-то женщину, в Брэншоу мигом летит телеграфом отчаянная шифровка этому несчастному: явиться к ней и доказать свою верность, иначе она тут же, ко всеобщему ужасу и позору, откроет их связь. Он-то, я думаю, не испугался бы: бросил Флоренс и признался бы начистоту. Но он знал, что Леонора этого ему не простит. Она давно внушила ему, что, если до меня дойдет малейший намек на действительное положение дел, она отомстит ему так, что он будет помнить об этом всю оставшуюся жизнь. А ему и так приходилось несладко. Чем дальше, тем требовательней становилась Флоренс. Заставляла его целоваться открыто, среди бела дня. Уговаривала уехать вместе с ней, и единственное, чем он сумел урезонить ее, — сказал со всей определенностью, что разведенная женщина никогда не сможет занять высокое положение в графстве Хемпшир. Да, ему приходилось туго.
Ведь Флоренс была уже не та. На многое смотрела гораздо спокойней, беззаботней, если угодно, и под настроение готова была выложить мне все — ни больше ни меньше. Признавалась, что и ей становится все труднее скрывать от меня истинное положение вещей.
- Оковы - Валентин Маэстро - Русская современная проза
- Маэстро - Волкодав Юлия - Современная проза
- Нет повести печальнее на свете… - Георгий Шах - Социально-психологическая
- Оранжевый блюз - Светослов - Любовно-фантастические романы
- Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин - История / Культурология