Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Поэзия, Драматургия / Поэзия
- Название: Стихотворения и поэмы
- Автор: Юрий Кузнецов
- Просмотров:10
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
*********************
Что такое поэзия? На этот вопрос имеется много разных ответов, даже взаимоисключающих, и все они ходят вокруг да около, хватая дым от огня. Вроде что-то схвачено, а приглядишься — нет ничего, пусто. Такова попытка Лермонтова:
Есть речи — значеньеТемно иль ничтожно.Но им без волненьяВнимать невозможно.
Или попроще — Твардовского:
Вот стихи! И всё понятно.Всё на русском языке.
Поэзия не поддаётся определению. Она тайна. Легче схватить момент её зарождения. Вот мнение Гегеля: "Поэзия возникла впервые, когда человек решил высказаться".
Рационалист Гегель "обошёлся" без Бога. Но его догадка верна по направлению к слову. Человеческое слово — дар Божий. Народ творит устами поэтов. А первый поэт — это сам Бог. Он сотворил мир из ничего и вдохнул в него поэзию. Она, как Дух, уже носилась над первобытными водами, когда человека ещё не было. Потом Бог сотворил человека из земного праха и вдохнул в него свою малую частицу — творческую искру. Эта Божья искра и есть дар поэзии. Обычно этот дар дремлет во всех людях, как горючее вещество, и возгорается только в тех, кому дано "глаголом жечь сердца людей". Пламя поэзии бушует в устном народном творчестве, в псалмах, в речениях пророков (все пророки были поэтами), в гимнах Ригведы, в русских былинах. В меру этого дремлющего дара люди чувствуют поэзию в природе, в земле, воде, огне, воздухе, в земледельческом труде, в душе и натуре человека, и всюду, где есть упоение: во хмелю, в бою, и "бездны мрачной на краю", и даже в такой абстракции, как числа.
Творцами мирового эпоса были певцы. Естественно предположить, что первыми певцами были ангелы. Они пели хвалу Богу. Тончайшей интуицией это уловил юный Лермонтов:
По небу полуночи ангел летелИ тихую песню он пел…
Люди же на земле пели гимны богам, творили мифы и сказки. Мифическое сознание неистребимо. Народы мира доныне живут мифами, даже ложными, вплоть до газетных "уток". Об этом сознании лучше всех сказал А.Ф.Лосев, глубокий знаток мифа:
"Для мифического сознания всё явленно и чувственно ощутимо. Не только языческие мифы поражают свежей и постоянной телесностью и видимостью, осязаемостью. Таковы в полной мере и христианские мифы, несмотря на общепризнанную и несравненную духовность этой религии. И индийские, и египетские, и греческие, и христианские мифы отнюдь не содержат в себе никаких специально философских и философско-метафизических интуиций или учений, хотя на их основании возникали и могут возникнуть соответствующие философские конструкции. Возьмите самые исходные и центральные пункты христианской мифологии, и вы увидите, что они суть нечто чувственно явленное и физически осязаемое. Как бы духовно ни было христианское представление о Божестве, эта духовность относится к самому смыслу этого представления; но его непосредственное содержание, то, в чём дана и чем выражена эта духовность, — всегда конкретно, вплоть до чувственной образности. Достаточно упомянуть "причащение плоти и крови", чтобы убедиться, что наиболее "духовная" мифология всегда оперирует чувственными образами, невозможна без них…" ("Диалектика мифа").
Итак, миф не выдумка и не ложь. К настоящему мифу нужно относиться серьёзно. Мифическое сознание в русской словесности проявлялось по-разному.
Однажды "изобразительный" поэт Бунин наткнулся на иное пространство (стихотворение "Псковский бор"). Остановился, как он пишет, "на пороге в мир позабытый, но родной" и стал размышлять:
Достойны ль мы своих наследий?Мне будет слишком жутко там,Где тропы рысей и медведейУводят к сказочным тропам…
Но зря он боялся. Никаких сказочных троп, русалок, леших и прочей жути в псковском бору он бы не увидел. Для этого нужно обладать особым зрением. Оно было у Гоголя. В его повести "Вий" пространство Хомы Брута и пространство Вия совмещены и представляют одно зримое и осязаемое целое. Правда, потом возникло третье, узкое пространство, очерченное белым (святым) кругом: Хома не удержался в нём по немощи веры своей.
Народность своего дара Пушкин уловил инстинктивно и рано:
И неподкупный голос мойБыл эхо русского народа.
Правда, эпитет "неподкупный" тут не у места. Он отдаёт моралью и сужает диапазон народного эха. Пушкин знал о народе понаслышке, от няни. Недостаточность дворянского воспитания восполнял чтением русских сказок. "Что за прелесть наши сказки! — восклицал он. — Каждая — целая поэма". А всё равно выдумка! Как ни крути — ложь. Однако выдумку Пушкин ценил. Он и позже скажет: "Над вымыслом слезами обольюсь". Народному взгляду няни Арины Родионовны он всё-таки предпочёл дворянское: "И в просвещении встать с веком наравне". Предупреждение Боратынского он, видимо, оставил втуне:
Исчезнули при свете просвещенияПоэзии ребяческие сны.
Глубинной природы своих "вымыслов" Пушкин не понимал. Впрочем, пушкинисты тоже. Они нагромоздили вокруг его творчества много хитроумных словесных конструкций и затемнили его восторженным туманом. Слепым сгустком такого тумана является известное выражение Аполлона Григорьева "Пушкин — солнце русской поэзии!".
В небе Пушкина царит Аполлон с музами. И пушкинское сознание мифологично. Вот одни из лучших его образцов, если не лучшие: "Я помню чудное мгновенье", "Пророк", "Когда не требует поэта", "Воспоминание", "Не пой, красавица, при мне", "Утопленник", "Анчар", "Поэт и толпа", "Жил на свете рыцарь бедный", "Брожу ли я вдоль улиц шумных", "Монастырь на Казбеке", "Бесы", "Заклинание", "Стихи, сочинённые во время бессонницы", "Что в имени тебе моём?", "Эхо", "Гусар", "Не дай мне бог сойти с ума", "Туча".
Мифический элемент проявился и в других жанрах. Он пронизывает маленькую трагедию "Пир во время чумы". Чёрный человек из "Моцарта и Сальери" — это миф, как и скачущий Медный всадник из одноимённой поэмы. В обыденное пространство "Пиковой дамы" дважды вторгался миф в образе мёртвой старухи. В первый раз она явилась игроку Германну и назвала ему три выигрышные карты: тройку, семёрку, туза, — а во второй раз она превратилась в пиковую даму в его руке — вместо туза. Старуха усмехнулась — и Германн сошёл с ума. Это усмехнулся миф.
Особо нужно отметить два пушкинских стихотворения: "Я помню чудное мгновенье" и "Бесы". Первое открыло в русской поэзии такую любовную череду: "Средь шумного бала случайно" А.К. Толстого, "Я встретил вас — и всё былое" Тютчева, "Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали…" Фета, "Незнакомка" Блока. Из второго вырос одноимённый роман Достоевского, через него роман Ф. Сологуба "Мелкий бес" и уже явно — поэма Блока "Двенадцать". Клочковатая стихия ветра ощутима в "Песне о ветре" советского поэта Владимира Луговского. Но эта клочковатая стихия уже от Блока, а не от Пушкина. Однако пушкинская череда ждёт своего продолжения.
Мифическое сознание Лермонтова мощно проявилось в поэме "Демон" и в таких образцах: "Чаша жизни", "Ангел", "Парус", "Русалка", "Утёс", "В полдневный жар в долине Дагестана", "Выхожу один я на дорогу". Последнее стихотворение открыло в русской поэзии дорожную череду: "Что ты жадно глядишь на дорогу" Некрасова, "Вот бреду я вдоль большой дороги" Тютчева, "Выхожу я в путь, открытый взорам" Блока.
Тютчев в полной мере обладал мифическим сознанием. Назову только некоторые образцы: "Проблеск", "Сны", "Последний катаклизм", "Безумие", "Сон на море", "Моя душа — Элизиум теней", "Эти бедные селенья", "Она сидела на полу" и многие другие.
Тютчев ценил Фета за внутреннее зрение, а не за внешнее:
Великой Матерью любимый,Стократ завиден твой удел —Не раз под оболочкой зримойТы самоё её узрел.
Бунин, многим обязанный внешнему зрению Фета, изображал одну "зримую оболочку". Но вот образцы внутреннего зрения Фета: "Гадания", "Видение", "Вакханка", "Диана", "На стоге сена ночью южной", "Расстались мы, ты странствуешь далече", "Грёзы", "Бабочка", "Жизнь пронеслась без явного следа", "Севастопольское братское кладбище" и многие другие.
В реалистической русской прозе, как фантом, стоит роман Гончарова "Обломов". Грандиозная лень Обломова выросла не на пустом месте. Её национальные корни уходят вглубь, к двум лежебокам: Илье Муромцу и Емеле. Первый лежал на печи тридцать лет и три года, а второй лежит с незапамятных пор и поныне, правда, в ином пространстве. Но если Илья Муромец всё-таки проснулся и соскочил с печи уже богатырём, то Обломов остался лежать, и его богатырские возможности так и заглохли на диване.
- Архонт (СИ) - Прокофьев Роман - LitRPG
- Ночь огня - Эрик-Эмманюэль Шмитт - Зарубежная современная проза
- Прерванные - 3 (ЛП) - Саочинг Муз - Эротика
- Жена криминального авторитета (СИ) - Франц Анастасия - Эротика
- Непокорная для двуликих (СИ) - Стрельнева Кира - Городское фентези