Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
- Дата:12.11.2024
- Категория: Драматургия / О войне / Советская классическая проза / Шпионский детектив
- Название: Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу
- Автор: Юлиан Семенов
- Просмотров:1
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто ты? – шепчу я и тянусь к нему, чтобы тоже поцеловать его.
– Фучик. Из Праги, – шепчет он, и старается улыбнуться, и никак не может оторвать своей руки от моего лица…
Так как я не «понял» добрых намерений моего следователя «партайгеноссе» Отто Шульца – он на прощание сказал свою фамилию и выразил сожаление по поводу того, что нам не удалось найти общий язык, – меня отправляют в Восточную Пруссию, в штаб Освободительной русской армии генерала Власова.
Немцы есть немцы – пунктуальность и аккуратность отличают эту нацию. Врач признал меня «нетранспортабельным», а поскольку я нахожусь под следствием и могу отдать концы во время переброски в Восточную Пруссию, меня оставляют в тюрьме до «выздоровления».
В камере со мной теперь сидит лысый, очень веселый человек крохотного роста. Это немецкий коммунист – Вольфганг Штурмер. По-русски он разговаривает так же, как я по-немецки, но все-таки мы с ним объясняемся и прекрасно понимаем друг друга.
У Вольфганга переломана правая нога: гестаповцы переусердствовали во время допроса и не рассчитали удара свинцовым проводом. Поэтому Вольфганг пролежал два месяца в тюремной больнице, а теперь дожидается суда.
По утрам мой сосед делает зарядку и холодные обтирания.
Он рассказал мне, что ему инкриминируют фашисты. Мы оба прекрасно понимаем, что его ждет. Тем не менее он ежедневно делает зарядку и напевает себе под нос веселые марши, чтобы держать дыхание и ритм.
– Марширен, марширен, генессен, – поет он, делая шаг на месте, – роте фане мит унс! Стьепа! – просит он. – Давай!
Я подпеваю ему. Вольфгангу нравится, как я подпеваю ему, он весело улыбается и начинает приседания. Это упражнение дается ему довольно трудно из-за больной ноги, я вижу, как его лицо кривится от боли, но Вольфганг не сдается. Потом он садится ко мне на койку и начинает делать массаж моих рук, груди, спины и ног.
– Ты устал, – говорю я через десять минут.
– Что?
– Устал, – повторяю я и показываю жестами то, что хочу сказать.
– Я? – удивляется Вольфганг и смеется. – Их бин боксер, фарштейст?
– Фарштее.
– Алзо, – говорит он и продолжает растирать мое избитое, вялое тело.
Когда ему становится невмоготу и пот заливает глаза, он начинает напевать марш и просит меня присоединяться. Я стараюсь вырваться от него, но он не пускает меня до тех пор, пока не заканчивает массаж. После его массажа я могу сидеть и свободно шевелить руками. Ноги пока еще довольно плохо слушаются, но это уже не то, что было раньше. Когда я смог соображать, я перепугался, что они сломали мне позвонок и что ходить мне уж больше никогда не придется. Неделю тому назад я не мог шевельнуть ногами. Теперь – могу.
Нам приносят баланду, и я вижу, как Вольганг, став ко мне спиной, перекладывает из своей миски два кусочка картофеля мне.
– Эс гейт дох нихт, – говорю я известную мне фразу, но Вольфганг только смеется.
– Ду бист золдат, ду мус бин боксер, – смеется он, – их виль нихт эссен…
Мы спорим до тех пор, пока он не садится рядом и не начинает кормить меня с ложки.
После «обеда» Вольфганг устраивает себе двухчасовую прогулку. Заложив руки за спину, он ходит из угла в угол. Ходит он на носках, чтобы не будить меня. Вообще, заботливость этого человека поражает меня все больше и больше. Ну, казалось бы, кто я ему? А вот поди ж ты – отдает свой последний кусок, лечит, как может, и заботится, словно отец.
«Он же немец, – мстительно говорю я самому себе. – Проклятая нация, – передразниваю я себя. – Дубина и дурак. Прав был тот чех из Праги. Фашисты называли его “лерером”. Лерер – учитель. Кстати, “горак”… Любопытно, что значит это слово? Фамилию? Но его фамилия – Фучик, он же сам сказал мне… Может, “горак” – “география” по-чешски?»
– Вольфганг, вас ист «горак»?
Не прерывая своей «прогулки», он отвечает:
– Вайс нихт…
– Лерер Горак, – повторяю я.
– Вайс нихт, фрейнд, – снова отвечает он.
– А Фучик?
Вольфганг останавливается так, будто налетел на какое-то невидимое препятствие.
– Юлиус? – спрашивает он.
– Вайс нихт. Фучик из Праги.
Вольфганг улыбается, кивает мне головой:
– Да, да, Юлиус Фучик, редактор «Руде право». Ер ист майн фрейнд.
– Он гильотинирован.
– Что?!
– Да.
Обхватив голову руками, Вольфганг садится на пол. Он стонет, он бьет себя кулаками по лысой голове и раскачивается из стороны в сторону.
Вечером он замирает у стены и осторожно начинает перестукиваться с соседом, Он прижимается ухом к стене и слушает ответ товарища.
– Вир зинд ин Киев, – шепчет он мне.
«Вир» – это «мы». Мы – это коммунисты. Ого, совсем недолго и до Берлина. Я сразу же прикидываю на километры. Выходит не больше полутора тысяч. В день можно пройти по двадцать километров. Семьдесят пять дней – и наши в Берлине. Я понимаю, что моя арифметика наивна и по-ребячески беспочвенна. Но мне очень хочется верить именно в эту арифметику. Семьдесят пять дней я продержусь, что бы они со мной ни выделывали. Вольфганг тоже продержится: они ведь казнят не сразу после суда, а мучают несколько месяцев в камере смертников. С мыслью об этих заветных семидесяти пяти днях я засыпаю.
Павел Павлович – мой следователь. Он – лыс, стар и болен. Я вижу, что он болен, по тому что у него все время закипает пена в уголках рта и еще потому что лицо у него желтое и до невозможности худое.
– Ну-ка, хлебало открой, – говорит Пал Палыч.
– Что?
Он грязно ругается и повторяет:
– Хавало открой свое! Рот, понял?!
Открываю рот. Он заглядывает, как говорят врачи, в зубную полость и сердится:
– Что, «желтую сару» уже сняли гансы?
Я ничего не понимаю.
– Фиксы, говорю, фиксы гансы сняли? Ну, фиксы, золото, не понимаешь, что ли?!
– Теперь понял. Не было у меня «желтой сары».
– Экономно жил?
– Экономить было не с чего.
– Не давали большевички навару? В черном теле держали?
– В каком?
– В черном! – орет Пал Палыч. – Больной, что ли?!
– Я-то здоровый…
Пал Палыч обегает стол и ударяет меня по щеке.
– Давай, намекни-ка еще разок, я тебя отделаю в два счета.
– Что вы ругаетесь, как в очереди?
Пал Палыч отступает на шаг и начинает смеяться. Лицо его подергивается, в уголках рта закипает пена.
– Ты – умненький, – усмехается он, – шутить любишь. Колоться станешь или будешь ж… вертеть?
– Нет ее у меня. Кости одни остались.
– Пожалеть?
– Пожалел волк кобылу…
– Какая ты кобыла? Я бы кобылку пожалел. У лошади сердце большое и глаз добрый. А ты – человек. Самый страшный на
- "Аратта". Компиляция. Книги 1-7 (СИ) - Семёнова Мария Васильевна - Фэнтези
- Ольга, или семь мгновений весны - Макс Черепанов - Прочее
- Закрытые страницы истории - Юлиан Семенов - Историческая проза
- О себе - Георгий Семенов - Биографии и Мемуары
- Роман без названия. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский - Классическая проза