Круглый год с литературой. Квартал четвёртый - Геннадий Красухин
- Дата:20.06.2024
- Категория: Разная литература / Цитаты из афоризмов
- Название: Круглый год с литературой. Квартал четвёртый
- Автор: Геннадий Красухин
- Просмотров:4
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
7 ДЕКАБРЯ
Выдающийся еврейский поэт Перец Маркиш, писавший на идише, родился 7 декабря 1895 года в местечке на Волыни. Он был единственным еврейским писателем получившим в первое большое награждение советских писателей в 1939 году, орден Ленина.
В 1918 году он написал поэму «Волынь», которая вкупе с его сборником стихов «Пороги», заявила о нём, как о крупнейшем поэте.
Он очень много пишет. И когда с польским паспортом с 1921 по 1926 год живёт в Варшаве, Берлине, Париже, Лондоне, Риме. И когда возвращается в Россию, где активно участвует в общественной жизни, пишет о главных кампаниях того периода, издаёт в переводе на русский язык книги «Из века в век» (1930), «Земля» (1931), «Рубеж» (1933), «Голос гражданина» (1938), «Мать партизана» (1938), «Семья Овадис» (1938, 1941). Его переводили А. Ахматова, Э. Багрицкий, П. Антокольский и другие известные поэты.
В 1940 году, когда Сталин дружил с Гитлером, Маркиш написал поэму «Танцовщица из гетто». К счастью, в то время органы про неё не прознали, а в 1942 году Маркиш мог её смело печатать. И напечатал.
Его пьесы не только ставились на сцене ГОСЕТа (гос. еврейского театра), но и публиковались отдельной книгой.
Он автор монографии «Михоэлс» (1939), лучшей биографии этого великого актёра и режиссёра.
Во время войны он был членом ЕАК – Еврейского Антифашистского Комитета, редактировал сборник «Цум зиг» («К победе», 1944) и литературно-художественный альманах «Хеймланд» («Родина», 1947–1948).
А на преследования евреев, начавшихся с убийства Михоэлса, отреагировал жёстко. Прежде всего, выступая на панихиде по Михолсу, который если верить советской прессе умер своей смертью, не поверил ей, прочитал, в частности (перевод А. Штейнберга):
Разбитое лицо колючий снег занёс,От жадной тьмы укрыв бесчисленные шрамы.Но вытекли глаза двумя ручьями слёз,В продавленной груди клокочет крик упрямый:– О Вечность! Я на твой поруганный порогИду зарубленный, убитый, бездыханный.Следы злодейства я, как мой народ, сберёг,Чтоб ты узнала нас, вглядевшись в эти раны.Сочти их до одной. Я спас от палачейДетей и матерей ценой моих увечий.За тех, кто избежал и газа, и печей,Я жизнью заплатил и мукой человечьей!Твою тропу вовек не скроют лёд и снег.Твой крик не заглушит заплечный кат наёмный,Боль твоих мудрых глаз струится из-под век.И рвётся к небесам, как скальный кряж огромный.
О том, что было дальше, рассказывает жена поэта, Эстер Маркиш:
«За Маркишем пришли в ночь с 27 на 28 января. Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса.
И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошёл к машинке, бросил взгляд и говорит: «Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили». Я сказала: «Я не сужу о стихах Маркиша без него. Это ваше дело, как их толковать». Тогда мне сказали: «Мы это забираем».
У меня не оставалось ни единой копии. Но Маркиш мне это читал на идиш, и я несколько дней ни о чём, кроме стихов, не думала, не ела, не пила – я восстанавливала у себя в памяти еврейский текст. И мы с моей приятельницей, актрисой еврейского театра – женой еврейского писателя Мистера – восстанавливали по памяти это стихотворение.
Это стихотворение я напечатала, но хранила его не дома, потому что это было страшным преступлением. А когда спал этот кошмар, я дала перевести эти стихи Пастернаку. Однако Пастернак через несколько дней позвонил мне и сказал: «Знаете, Эстер, у меня не получается. Маркиш для меня слишком великий поэт». Я ему говорю: «Борис Леонидович, это Вы для меня – великий поэт». «Нет, Эстер, не выходит!»
После этого я дала перевести это стихотворение Штейнбергу – вовсе не поэту, а простому переводчику. И он великолепно справился с переводом. Но бедный Маркиш этих стихов так и не увидел».
Время, о котором говорит Эстер Ефимовна, – ночь с 27 на 28 января 1949 года. Поэта пытали, истязали и расстреляли 12 августа 1952 года. Место захоронения остаётся неизвестным до сих пор.
Семья, кстати, тоже была арестована. Но позже. Эстер Ефимовна написала обо всём прекрасные воспоминания, изданные в Тель-Авиве в 1989 году «Столь долгое возвращение». Их можно прочитать в Интернете.
* * *О Давиде Григорьевиче Бродском гораздо лучше меня расскажет Семён Липкин (цитата, предупреждаю, большая. Пришлось её сильно укоротить):
«У Давида Бродского была феерическая фотографическая память. Он принадлежал к тем редким людям, которые, прочтя газету, могут её повторить всю от первой до последней строки, в газету не заглядывая. Он как-то мне рассказал: в годы военного коммунизма он был студентом медицинского факультета нашего Новороссийского университета, но, увлечённый писанием стихов, крайне редко посещал занятия. Наступили экзамены. Профессор покачал головой: «Вы посещали мои лекции? Я что-то вас не припоминаю», но экзаменовать не отказался. Бродский, выучив за несколько дней изданный профессором учебник, отвечал с блеском. Профессор был удивлён. «Странно, странно, – бормотал экзаменатор. – А что вы думаете по поводу…» – и задал трудный вопрос. Бродский на мгновение задумался, потом проговорил: «Ах да, в сноске» – и ответил правильно. «Что за сноска?» – с недоумением спросил профессор, но выставил незнакомому студенту пятёрку.[…]
Он умело использовал свою память для сугубо материальных выгод. Мне запомнилось: мы вместе приезжаем из Кунцева в редакцию «Нового мира», в котором я начал печататься в 1930 году. Весь штат редакции, размещавшийся в здании «Известий» в двух комнатах, состоял в ту далёкую пору из пяти человек. […]. Все они сидели в довольно поместительной комнате, из которой дверь вела в небольшой кабинет редактора журнала Вячеслава Павловича Полонского, влиятельного критика.[…]
Из кабинета Полонского дверь вела в третью комнату, гораздо большую, чем первая. Здесь помещалась редакция тонкого журнала «Красная нива», редактировавшегося тем же Полонским. Из своей проходной комнаты он руководил обоими изданиями, и нередко то, что не достигало уровня толстого журнала, помещалось в тонком.[…]
Бродский, высокий, тучный, близорукий, устраивал в редакции «Нового мира» концерт. […]
– А «Деревню» помните? Хорошо, гы-гы, – ликовал Бродский и начинал читать знаменитую повесть наизусть. Дойдя до слов: «А бежать от борзых не следует», он смеялся счастливым смехом: гы-гы, – и продолжал чтение.
Редакционная работа прекращалась. Входившим посетителям делали знак: мол, не прерывайте чтения. Открывалась дверь кабинета, появлялся настроенный по-деловому Полонский, измученный баталиями с рапповцами, но, забыв о деле, становился одним из слушателей. […]
Чтение кончено. В окне Страстным бульваром овладевает закат. Любовь к Бунину распространяется на чтеца.
– Что вы нам принесли, Давид Григорьевич?
Этого-то он и ждал – и протягивал написанное печатными буковками стихотворение о приближающемся лете (осени, зиме, весне) с некоторыми социальными чёрточками: колосятся хлеба, или гудят фабрики, или школы наполняются красногалстучной детворой. Полонский, прочитав, говорил:
– Это, разумеется, для «Нивы»?
Бродский так и рассчитал и, когда Полонский удалялся к себе в кабинет, выпрашивал у Веры Константиновны «авансик, гы-гы». Та нехотя выписывала и выдавала поэту небольшую сумму.
Почти каждое утро часов эдак в десять-одиннадцать сибиряки и одесситы сходились на железнодорожной платформе: у всех были дела в городе, бегали по редакциям.[…]
Однажды на станции, когда вдали показался надвигающийся из Можайска паровоз, Павел Васильев обратился к Бродскому, отдавая честь:
– Ваше высокоблагородие господин полковник, состав подан.
В те годы полковников в Красной Армии не было, слова вроде «полковник», «генерал» были белогвардейскими, они заменялись командармами, комкорами, комдивами и т. д. Бродский, небритый, в долгополой шинели, которую он носил лет десять, со времён гражданской войны (он в ней не участвовал), действительно походил на затаившегося в московском пригороде бывшего белого офицера. Васильев это талантливо уловил.
Когда поезд прибыл на Белорусско-Балтийский вокзал, навстречу нашей литературной бражке быстро направился человек в известной всем военной форме. Приблизясь к Бродскому, он предъявил удостоверение сотрудника железнодорожного пункта ГПУ и приказал:
– Следуйте за мной.
Ещё блаженно не имея опыта массовых арестов, мы кричали, требовали объяснить, в чём провинился наш товарищ, но военный только посмеивался, пока не втолкнул большого, до смерти перепуганного Бродского в железнодорожное белорусско-балтийское отделение ГПУ. […]
- Сборник 'В чужом теле. Глава 1' - Ричард Карл Лаймон - Периодические издания / Русская классическая проза
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Четвертый путь к сознанию - Георгий Иванович Гурджиев - Науки: разное / Эзотерика
- Религия и культура - Жак Маритен - Религиоведение
- Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев - Политика