Круглый год с литературой. Квартал четвёртый - Геннадий Красухин
- Дата:20.06.2024
- Категория: Разная литература / Цитаты из афоризмов
- Название: Круглый год с литературой. Квартал четвёртый
- Автор: Геннадий Красухин
- Просмотров:4
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Английский писатель Уильям Александр Джерхарди родился 21 ноября 1905 года в Петербурге, владел русским и английским языком. С 1913 года семья переселилась в Лондон.
Во время Первой мировой и революции служил в России, с военной миссией побывал в Сибири. Об этом позже написал роман «Полиглоты» (1925), который его прославил. Но ещё прежде читатели и литераторы заметили и другой его роман на российском материале «Тщетность» (1922).
Его романы «Под небесами» (1930), «О смертной любви» (1936) – модернистские, психологические с элементами эксцентрики. О них хорошо отзывались Герберт Уэллс, Ивлин Во, Грэм Грин.
Но после Второй мировой войны писатель вышел из моды, впал в бедность и как следствие – в депрессию. Больше ничего не публиковал. Хотя в 1947–1949 годах было издано собрание его сочинений (переиздано незадолго до смерти в 1970–1974 гг.
Умер Джерхарди 15 июля 1977 года. А в 90-х его романы переиздали, и он оказался открытым заново, приобрёл черты «культового» писателя. Книги его переведены сейчас на многие европейские языки.
* * *Макси Вандер родилась в семье австрийских коммунистов и воспитывалась в коммунистическом мировоззрении, несмотря на действовавший после аншлюса Австрии запрет на компартию. С 1958 года жила вместе с мужем, убеждённым коммунистом, пасынком и дочерью в ГДР. Там выпустила книгу «Доброе утро, красавица. Записи с магнитофонной ленты», где 19 женщин самого разного возраста рассказывают о своей жизни и своих представлениях о счастье. Гэдеэровское издательство «Der Morgen» выпустило книгу 60-тысячным тиражом (1977). И книга пользовалась сенсационным успехом не только в ГДР, но и в ФРГ. Тираж допечатывали и допечатывали.
В 1976 году Вандер заболела раком и умерла 21 ноября 1977-го (родилась 3 января 1933-го).
После её смерти муж опубликовал её дневниковые записи последних лет жизни.
22 НОЯБРЯ
Как вспоминает Вяземский, Пушкин однажды спросил его «в упор: может ли он (Пушкин – Г.К.) напечатать следующую эпиграмму: «О чем, прозаик, ты хлопочешь?»
«Полагая, – пишет Вяземский, – что вопрос его относится до цензуры, отвечаю, что не предвижу никакого, со стороны её, препятствия. Между тем замечаю, что при этих словах моих лицо его вдруг вспыхнуло и озарилось краскою, обычайною в нём приметою какого-то смущения или внутреннего сознания в неловкости положения своего. Впрочем, и тут я, так сказать, пропустил и проглядел краску его: не дал себе в ней отчёта. Тем дело и кончилось».
Правда, Вяземский, вспоминая об этом, хочет показать удивительное для него простодушие: дескать, он и не понял тогда, что речь идет о нём. Но описанное тем же Вяземским «вспыхнувшее» лицо Пушкина, «озарённое» «краскою, обычайною в нём приметою какого-то смущения или внутреннего сознания в неловкости положения своего», разоблачает мемуариста: как же было при такой проницательности, при таком понимании характерологических примет Пушкина не задуматься, почему именно тебя он спросил «в упор» об эпиграмме?
Вяземский пишет об эпизоде почти полувековой давности, который, однако, врезался в память так, что и сейчас – в 1875 году притягивает к себе преодолённой обидой: Пушкин назвал его «прозаиком», то есть человеком, лишённым поэтического чувства!
Не мог не почувствовать Вяземский, что речь в эпиграмме Пушкина идёт о разногласиях принципиальных: там «прозаик» противопоставлен «поэту» именно тем, что не умеет оформить свою мысль поэтически – то есть индивидуально – то есть не с расчётом на кого-то, а от себя и для себя. Недаром, несмотря на столь психологически переданную Вяземским ситуацию, ему не поверили: решили, что не в него, а в фигуру помельче, причём декабристских воззрений, метит стихотворение, где Пушкин, по мнению В. Вацуро, выступает против «декларации приоритета общественной идеи перед поэтической формой», за что как раз и ратовали декабристы. И преподавательница одного из вузов С. Березкина его в этом решительно поддержала, указав на А. Бестужева как на пушкинского «прозаика». Но, отметив для себя эту «общественную идею», скажем, что и Вяземский в статье о драматурге Озерове выступал за педагогическую назидательность литературы, против чего протестовал Пушкин в заметках на полях этой статьи. А принял Вяземский на свой счёт «прозаика» потому еще, что связал такую мету со своей положительной рецензией на пушкинских «Цыган», которой, как рассказывал Вяземскому их общий с Пушкиным приятель, Пушкин остался недоволен. Тем, в частности, что иные места в ней написаны «с каким-то учительским авторитетом», а иные «отзываются слишком прозаическим взглядом» – налицо снова расхождения в оценке самой сущности поэтического.
Как видим, не признавая за поэзией права на какое-либо учительство, Пушкин был весьма последователен, отвергая и ту, что мы называем философской поэзией. Возможно, поэтому он еще в 1830 году в «Литературной газете» утверждал, что талант Тютчева можно оспорить, хотя позже не возражал против того, чтобы Жуковский и Вяземский опубликовали в двух номерах его «Современника» двадцать четыре тютчевских стихотворения.
Притом был Пётр Андреевич Вяземский одним из ближайших друзей Пушкина, которому тот поверял даже свои сердечные тайны.
Но я недаром начал заметку с воспоминаний Вяземского, умершего 22 ноября 1878 года, прожившего большую жизнь в 86 лет: родился 23 июля 1792 года и пережившего всех приятелей пушкинского круга.
За год до смерти он написал об этом гениальное стихотворение:
Жизнь наша в старости – изношенный халат:И совестно носить его, и жаль оставить;Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат;Нельзя нас починить и заново исправить.Как мы состарились, состарился и он;В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,Чернилами он весь расписан, окроплён,Но эти пятна нам узоров всех дороже;В них отпрыски пера, которому во дниМы светлой радости иль облачной печалиСвои все помыслы, все таинства свои,Всю исповедь, всю быль свою передавали.На жизни также есть минувшего следы:Записаны на ней и жалобы, и пени,И на неё легла тень скорби и беды,Но прелесть грустная таится в этой тени.В ней есть предания, в ней отзыв наш роднойСердечной памятью ещё живёт в утрате,И утро свежее, и полдня блеск и знойПрипоминаем мы и при дневном закате.Ещё люблю подчас жизнь старую своюС её ущербами и грустным поворотом,И, как боец свой плащ, простреленный в бою,Я холю свой халат с любовью и почётом.
* * *Лидия Анатольевна Будогоская, родившаяся 22 ноября 1898 года, пережила очень нелёгкие детство и юность.
Детство она описала в своей самой известной книге «Повесть о рыжей девочке» (1929), деспот-отец списан с её родного отца, который служил жандармом и установил в доме полицейский режим. А после и вовсе бросил семью: Лида училась в четвёртом классе гимназии в Сарапуле под Камой. Денег не было. И мать уехала на заработки в Петербург. Окончив гимназию в 1915 году, Лидия присоединилась к матери.
Во время войны была медсестрой военного госпиталя (1916–1918). В Гражданскую войну работала медсестрой перевязочного отделения полевого лазарета. После демобилизации продолжила работать медсестрой.
Но недолго. В 1921 году её уволили по сокращению штатов. Семья зарабатывала изготовлением ёлочных игрушек, которые поставляли частному торговцу.
Получив от биржи труда направление в пункт охраны материнства и младенчества, она проработала с новорождёнными 8 лет.
Работала потом на фабрике «Красное знамя», в редакции журнала «Чиж», на молочной кухне.
И очень хотела писать книги. Точнее – писала, предлагала издательствам, но не печатали.
Однажды её брат Эдуард, студент Академии художеств, посоветовал ей послать рукопись к Маршаку. Он, – сказал Эдик, – «если заметит в рукописи хоть малейший проблеск, хотя бы две-три настоящие фразы, автора не бросит, а начнёт работать с ним».
И Лидия Анатольевна послала Маршаку рукопись.
«Маршак прочёл рукопись быстро… – писала она впоследствии в одном из писем. – И вызвал меня в Петергоф. Он встретил меня очень просто и весело. Стал говорить о моей рукописи. Перелистывая страницу за страницей, он останавливался на местах свежих и сравнивал с этим то, что он называл подражанием, фразой готовой, взятой из книг. Или же с фразой бледной, не точной.
Он разрешил мне приходить к нему домой, щедро уделял мне время. Систематически стал читать мне стихи. И разбирать прочитанное. Читал он хорошо. И говорил о стихах очень интересно […]
- Сборник 'В чужом теле. Глава 1' - Ричард Карл Лаймон - Периодические издания / Русская классическая проза
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Четвертый путь к сознанию - Георгий Иванович Гурджиев - Науки: разное / Эзотерика
- Религия и культура - Жак Маритен - Религиоведение
- Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев - Политика