Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей - Коллектив авторов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Научные и научно-популярные книги / Культурология
- Название: Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей
- Автор: Коллектив авторов
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глазунов не был активно включен в группу Дягилева, но владел другими, не менее сильными ресурсами, а именно: символически он был близок к «корсаковской» группе (поскольку являлся его учеником); беляевским проектам (именно М. Беляев спонсировал регулярно получаемые Глазуновым Глинкинские премии, а также издавал сочинения композитора) и группе профессоров Петербургской консерватории[1323]. Зарекомендовав себя на рубеже веков молодым апологетом Новой русской школы и признанным музыкальным классиком Петербурга, Глазунов с течением времени не изменил свой имидж и не завоевал авангардных позиций на музыкальном рынке Франции, но оказался привлекателен для другой части парижской публики – русской диаспоры[1324].
Одним из способов адаптации русских эмигрантов первой волны в инонациональной среде явилось формирование ими диаспоры – самостоятельной общности с автономным юридическим и социокультурным статусом, сформированными центрами влияния и налаженной коммуникативной сетью. Как отмечает М. Раев, в 1920–1930-х годах русские эмигранты стремились избежать «денационализации», страх перед ассимиляцией заставлял их охранять свои язык, веру, культурные традиции, сознательно вести за рубежом «русскую жизнь», поэтому русские за границей были не просто этнической общностью, а «обществом в изгнании»[1325]. Это «общество» отвечало основным критериям существования диаспоры (по В. Попкову), поскольку имело:
выраженную культурную идентичность группы (пролонгировалась собственная картина мира);
сформированные центры влияния (функционировали культурные, образовательные учреждения)[1326];
налаженную коммуникативную сеть внутри группы (существовала пресса и другие СМИ)[1327].
В современной науке разработаны несколько теорий диаспоры, одна из которых принадлежит историку В. Тишкову. По его мнению, характерными чертами и составляющими феномена диаспоры являются:
наличие и поддержание коллективной памяти о «первичной родине» (географической локации, исторической версии, культурных достижениях и культурных героях);
сознательное интегрирование членов диаспоры в стране проживания и чувство отчуждения в этой стране;
ностальгическая вера в родину предков как идеальный дом, куда представители диаспоры или их потомки должны возвратиться;
убеждение, что члены диаспоры должны коллективно служить сохранению и восстановлению своей первоначальной родины, ее процветанию и безопасности.
Эти черты доминируют в картине мира и регулируют жизнедеятельность членов диаспоры, которая, по В. Тишкову, представляет собой не просто географическую локацию социокультурной группы, а является стилем жизни и личным выбором[1328].
Пребывая за границей, Глазунов придерживался адекватного диаспоре стиля жизни. Например, композитор активно поддерживал «коллективную память о первичной родине». Он не только публиковал, но и устно делился своими воспоминаниями о русских композиторах и музыкальных деятелях прошлого – Глинке, Римском-Корсакове, Беляеве, пропагандируя тем самым «культурных героев» своей родины. В начале 1930-х он, как один из немногочисленных живых свидетелей, сообщал писательнице Н. Берберовой подробности своего общения с Чайковским. Спустя несколько лет после бесед с Глазуновым и другими, близко знавшими Чайковского людьми, Берберова выпустит художественную биографию московского композитора. За границей Глазунов также активно занимался распространением произведений русской музыкальной классики XIX века – лучших, на его взгляд, «культурных достижений своей родины». В ситуации эмиграции такую литературную и музыкально-просветительскую деятельность Глазунова можно определить как яркий пример диаспорного поведения. Композитор стремился сохранять и передавать культурно-исторический опыт для молодого поколения, то есть выполнял одну из актуальных задач, которую ставила эмиграция, опасаясь «денационализации». Известно, что в 1920-х годах в среде диаспоры были сильны настроения скорого возвращения на родину, поэтому эмигранты практически не интегрировались в новое общество. Они продолжали считать себя изгнанниками, надеясь, что их пребывание вне России временно и что вскоре, после падения советского правительства они смогут вернуться назад. Именно поэтому стиль жизни, воспитание «в русском духе» было весьма актуальным. Как отмечает М. Раев, «эмиграция перестала быть лишь способом физического выживания, она приобрела характер духовной миссии, которая заключалась в том, чтобы сохранить ценности и традиции русской культуры и продолжить творческую жизнь ради духовного прогресса родины независимо от того, суждено ли было эмигрантам вернуться домой или умереть на чужбине»[1329].
Причастность Глазунова по отношению к диаспоре и дистанцирование от современного французского музыкального мира выражались, например, в неприятии композитором направлений, адекватных художественной атмосфере современного Парижа. Любопытны его высказывания в адрес композиторов, работающих в модных в то время стилях и техниках – импрессионизм, экспрессионизм, модернизм, неоклассицизм, додекафония. В письмах к М. Штейнбергу Глазунов, делясь впечатлениями о музыкальной жизни Парижа, удивлялся, как публика может слушать музыку Р. Штрауса, звуки которой напоминали ему «птичий двор, трещания, неугомонные и до животности курьезные». Он не симпатизировал французскому импрессионизму – Дебюсси ему казался скучноват, а, присутствуя на концерте, где исполнялась «Musique de Concert» Хиндемита, сожалел, что не вышел покурить[1330].
В эмиграции Глазунов мало контактировал с «модными» европейскими композиторами, а дружил, например, с Н. Метнером, который, по словам Сабанеева, «совершенно ненавидел, со страстностью старообрядца, всю современную западноевропейскую музыку, начиная от Дебюсси и Равеля, Штрауса, Регера, Малера, не говоря уже о Хиндемите и Шёнберге. Русскую музыку последних лет, Стравинского и Прокофьева, он тоже не признавал»[1331].
Глазунов негативно относился к чрезвычайно знаменитому в Европе И. Стравинскому. Проживавший в Париже с 1920 по 1939 годы, он оказался уникальным примером единственного из русских композиторов-эмигрантов, которому удалось наиболее адекватно вписаться в западную музыкальную среду. Однако большинство русских музыкантов зарубежья не воспринимали Стравинского как «объект национальной гордости» (Л. Сабанеев)[1332], а, следовательно, как представителя диаспоры.
Во взаимоотношениях композитора и диаспоры также можно обнаружить ситуацию мифа об идеальном доме, поскольку Глазунов воспринимался эмиграцией как мифологическая фигура, олицетворяющая покинутую россиянами ностальгическую эпоху последних монархов. Не случайно Глазунов в Европе и Америке (где он гастролировал в 1929–1930 годах) являлся, по словам эмигранта Я. Вейнберга, «олицетворением той, великой «нашей» России»[1333]. Свидетельствами авторитетности Глазунова в кругу русской художественной эмиграции могут служить следующие факты.
Во-первых, имидж Глазунова и его modus cogitandi, по мнению политической и культурной элиты русской эмиграции, были весьма привлекательны для того, чтобы (наряду с Шаляпиным, Гречаниновым, Кусевицким, Рахманиновым, Метнером, Зилоти) стать Почетным членом РМОЗ, а также возглавить Русскую консерваторию в Париже. Предложение о ректорстве, поступившее в октябре 1931 года от Рахманинова, через несколько дней было официально подтверждено профессурой Русской консерватории во главе с принцессой Еленой Саксен-Альтенбургской, Н. Н. Кедровым и Ю. Э. Конюсом[1334]. Однако композитор ответил отказом и остался Почетным профессором консерватории и Почетным членом РМОЗ. Сам Глазунов не высказывался на тему, почему он отказался от директорства Русской консерватории в Париже. Существует лишь мнение приемной дочери композитора, касающееся политических причин. Е. Глазунова сообщала, что Глазунов, имея только российское гражданство, «не желал стать мишенью для двух враждующих сторон» – России «зарубежной» и России «большевистской». Для многих эмигрантов, живших в страхе перед агентурной сетью ОГПУ, действующей по всей Европе, такая весьма щекотливая ситуация с «красным паспортом» характеризовала человека как если не агента, то, по крайней мере, сочувствующего большевикам.
Во-вторых, о высочайшем авторитете Глазунова среди русской колонии в Париже может свидетельствовать кампания в защиту композитора, развернувшаяся в декабре 1928 – январе 1929 годов на страницах эмигрантской газеты «Последние новости». После отъезда из СССР первый публичный концерт Глазунова в Париже состоялся 19 декабря 1928 года в зале Pleyel, где композитор дирижировал парижским симфоническим оркестром. В программе концерта были одни из самых популярных в то время произведений Глазунова: Торжественная увертюра, Второй фортепианный концерт (солировала приемная дочь композитора Елена Гаврилова), симфоническая поэма «Стенька Разин» и Седьмая симфония.
- Корпоративная культура современной компании. Генезис и тенденции развития - Анжела Рычкова - Культурология
- Религия и культура - Жак Маритен - Религиоведение
- НИКОЛАЙ НЕГОДНИК - Андрей Саргаев - Альтернативная история
- Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе - История
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив