Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
- Дата:22.11.2024
- Категория: История / Публицистика
- Название: Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
- Автор: Игал Халфин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не все, однако, придерживались такой трактовки. Те же, кто предпочитали распознать в большевизме универсализм, указывали на его обращенный ко всему человечеству призыв разделить историческую миссию пролетариата и освободиться. Ленин, говорили приверженцы этой точки зрения, никогда не утверждал, что классовая принадлежность и моральная предрасположенность всегда идут рука об руку. В пример приводились случаи, когда, с одной стороны, рабочие целыми заводами выступали на стороне белых, а с другой – когда дворянские сыновья отдавали жизнь за революцию. Однако и сторонники универсального взгляда отказывались от этой открытости, когда разговор заходил о конкретных субъектах, вставших на сторону зла, – и соглашались, что таких нельзя перевоспитать, что умышленных отступников надо ставить в разряд «извергов» и «неисправимых злостников». Всеобщий переход к коммунизму – таков центральный посыл этого дискурса – невозможен, поскольку ряды внутренних врагов постоянно пополняются.
Противоречие между универсализмом и партикуляризмом в коммунизме было концептуально неразрешимо. Хотя граница между пролетариатом и буржуазией являлась проницаемой (при выполнении определенных условий партийный билет мог получить и выходец из чужого класса), рубеж добра и зла оставался непреодолимым (отсюда коммунистическая демонология, пусть и слабо артикулированная). Эту основополагающую двойственность можно рассматривать как скрытый диалог между двумя концепциями зла. В известной мере коммунизм следовал неоплатонической традиции, которая понимала зло как недостаток добродетели. Неоплатоники не проводили различия между злодейством и неспособностью делать добро: зло в их учениях не обладало онтологическим статусом. Но в то же время коммунизм унаследовал и иудео-христианскую концепцию зла как подверженности искушениям дьявола: «неисправимый злостник» прислушивался к голосу контрреволюции, звучащему в своей душе. В русле коммунистической традиции мы находим оба толкования греха, зла, вины и свободы воли.
Поль Рикёр, изучая мифологические и религиозные тексты, описывающие переживания зла, оставил нам максимально полную картину интерпретации зла в культуре. Он показал, что образ зла сначала аккумулируется в простых символах и только затем преломляется в религии и философии. Поэтому «вместо того, чтобы идти по пути умозрения, нужно вернуться к богатейшему содержанию смысла, каким обладают до-рациональные „символы“, в том числе – и библейские, существующие до того, как сложился абстрактный язык»[14]. Мифы о происхождении зла Рикёр делит на две группы: «С одной стороны, мифы, соотносящие исток зла с изначальным конфликтом, который предшествует рождению человека. С другой стороны, мифы, которые возводят исток зла к самому человеку».
Понятно, что коммунизм относится ко второй группе, но тут есть важное разветвление – на орфизм и миф об Адаме, – которое соответствует нашей дихотомии партикуляризма и универсализма. Орфизм разделяет человека на душу и тело. Душа – вечна и бессмертна, а тело – временно и тленно. Зло входит в природу иного коммуниста через плоть, проявляется через классовый инстинкт[15]. Соответственно, «проступок», в котором он исповедуется на партсобрании, – это не столько акт творения зла, сколько несчастье существования под влиянием тлетворной буржуазной среды[16]. Через гнозис (искупительное знание марксизма) душа может освободиться. «Акт, в котором человек <…> делает себя таким, как его душа, а не как его тело, – этот очистительный акт есть знание», – пишет Рикёр. В большой мере коммунистический миф – это миф о мытарствах души и спасительном знании[17].
В то же время коммунизм содержит и адамический миф, где главный герой – это «человек, отягощенный пороком»; «человек, который, исповедуясь в грехах, обнаруживает, что именно он – творец зла»[18]. В «классическом нарративе грехопадения» вина за грех переносится на человека. В момент вступления в партию коммунист был чист и непорочен, но он совершал грех, в результате чего в коммунистическое братство приходило зло. Здесь мы видим представление о зле как предмете выбора, начиная с которого действия человека становятся наказуемыми[19]. Миф об архизлодее Троцком означает, что все контрреволюционные деяния связаны с единым истоком, который предшествует каждому отдельному выражению контрреволюции. Данный миф, сказал бы Рикёр, бытовал в Советском Союзе потому, что поддерживающее его сообщество признало фундаментальную виновность человека. Это признание означает, что зло есть не «эмпирический факт, а изначальная позиция свободы, которую необходимо принять для того, чтобы затем рассуждать об универсальном видении человеческого зла»[20]. Зло перестало бы быть злом, если бы оно перестало быть способом существования свободы, если бы предательство Троцкого не проистекало из свободного и сознательного выбора.
Понятие зла редко артикулировалось коммунистами открыто: у них не было теологии или системы символов, отсылающих к сущностям, пребывающим вне мира сего, – такое противоречило бы научности марксистского мировоззрения. Тем не менее зло было присуще партийной концепции социального и политического устройства[21]. Публицисты, агитаторы да и рядовые коммунисты любили изобличать «кулаков», «вредителей» и «социал-предателей» как «архизлодеев». Печать называла контрреволюционеров всех мастей «злостными», иконография изображала их чудовищами и уродами. Прозвища врагов со временем менялись: одни из них были важнее в ранние годы советской власти, другие же получили хождение чуть позже. Внешние, классовые враги, «буржуи» и «империалисты», населяли большевистский мир на протяжении 1920‑х, а в 1933 году М. П. Томский говорил уже о внутренних врагах, «мелодраматических злодеях»[22].
Словарь для описания врага, орудовавшего изнутри коммунистического лагеря – и тем особенно опасного, – вырабатывался годами. Корреспондент социал-демократки Лидии Дан назвал провокаторов «друго-враги»[23]. Один из основателей Татарской республики Мирсаид Султан-Галиев, обвиненный в предательстве в 1923 году, характеризовался как «враг в собственной среде»[24]. Партийных предателей называли «ренегатами» (лат. renegatus, от renego – «отрекаюсь») – перебежчиками, отступниками, изменниками. Ленин язвил в адрес Карла Каутского, не принявшего Октябрьскую революцию: «Каутский стал форменным ренегатом и лакеем буржуазии. О, великолепный „марксист“ Каутский! О, бесподобный „теоретик“ ренегатства! <…> Пролетариат отвернется быстро от предателей и от ренегатов»[25]. Троцкий тоже обращался к этому термину: «По отношению к марксизму Каутский с начала войны выступал как несомненный ренегат», – говорил он. Годы спустя Троцкий охарактеризовал старого социал-демократа Дмитрия Мануильского как одного из «самых отвратительных ренегатов украинского коммунизма»[26].
На первых порах мало что объединяло оппозиционера и ренегата: в первом случае речь шла об идеологическом отходе, во втором – о явной измене. Обе категории имели, однако, важную точку соприкосновения: так же как вредители и шпионы, которые мерещились повсюду, отступники вроде Троцкого или Зиновьева происходили из стана большевиков. Так, в 1923 году Федор Раскольников писал, что, когда Троцкий вернулся в Россию в 1917 году, «между тактической линией Ленина и Троцкого не существовало различий. Это сближение, наметившееся уже во время войны, совершенно отчетливо определялось с момента возвращения Льва Давидовича в Россию; после его первых
- Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин - Публицистика
- Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков - История
- Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов) - Сборник - Языкознание
- "Фантастика 2024-1" Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Булаев Вадим - Попаданцы
- Как организовать исследовательский проект - Вадим Радаев - Прочая справочная литература