Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая - Сен ВЕСТО
- Дата:21.07.2024
- Категория: Фантастика и фэнтези / Научная Фантастика
- Название: Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая
- Автор: Сен ВЕСТО
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Аудиокнига "Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая" от Сен ВЕСТО
Вторая книга дилогии "Щепоть зеркального блеска на стакан ночи" продолжает захватывающее путешествие читателей в мир фантастических приключений. Главный герой, чье имя пока остается в тайне, сталкивается с новыми испытаниями и опасностями, которые подстерегают его на каждом шагу. В этой книге он раскрывает свои тайны и сражается за свое будущее, пытаясь найти ответы на вопросы, которые мучают его с самого начала.
Автор Сен ВЕСТО вновь удивляет читателей своим умением создавать увлекательные сюжеты и захватывающие образы. Его книги погружают в мир фантастики и приключений, где каждая страница наполнена загадками и неожиданными поворотами сюжета.
На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги онлайн на русском языке. Мы собрали лучшие бестселлеры и произведения различных жанров, чтобы каждый читатель мог найти что-то по душе. Научная фантастика, детективы, романы - у нас есть все, что нужно для увлекательного времяпрепровождения.
Не упустите возможность окунуться в удивительный мир аудиокниг вместе с нами! Слушайте, мечтайте, путешествуйте во времени и пространстве вместе с героями любимых произведений. Книги ждут вас!
Автор Сен ВЕСТО - талантливый писатель, чьи произведения завораживают читателей со всего мира. Его книги полны загадок, тайн и неожиданных сюжетных поворотов. Сен ВЕСТО умеет заставить читателя задуматься и пережить самые невероятные приключения на страницах своих произведений.
Не пропустите возможность погрузиться в мир фантастических приключений вместе с аудиокнигой "Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая" от Сен ВЕСТО на сайте knigi-online.info!
Подробнее о научной фантастике вы можете узнать здесь.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…звали это чучело «Джон». «Джон» был пугалом и проклятьем, крестом тяжким, неподъемным. Символом вечного недовольства и неизменности общего количества составляющей зла в этом драном всеми солнечными ветрами уголке проклятого мироздания. Правда, вначале об этом еще не знали. Назначенность свыше находиться вечно под знаком темного начала – под зловещей тенью этого чучела: сам процесс всего существования воспринимался исключительно как цепь больших и маленьких страданий, где минуты относительного покоя – не более чем переходные звенья между основными. Все поначалу скалились с любопытством, весело было. Попервоначалу набитому песком и опилками «Джону» били морду и все остальное, отдыхали, значит, душой, и это при всем том, что все успели уже усвоить, что ни одно новшество в этом мире не идет к лучшему. Складывалось такое впечатление, что Мосол, конь чертов, испытывал острое недомогание от одной мысли, что по окончании занятий у большинства, как правило, доставало еще сил самостоятельно взобраться на свою кровать после отбоя, а их не вносили туда заботливые руки занятых в наряде. Надо сказать, «Джон» был выполнен в лучших армейских традициях, предпочтение здесь отдавалось прочности, лишь потом во внимание принималась эстетичность исполнения. Очень скоро однако его переодели в форму рейнджера при всех этих штучках, полагавшихся молодцу такого склада атрибутах и знаках приличия, с пришитой к необъятной груди планкой «JACK», с поистершейся эмблемкой II-го Отдельного Бронекавалерийского Полка – на занятиях он присутствовал исключительно в качестве «тяжелораненого» (эта достойная больших светлых умов острота многократно обыгрывалась после штатными мыслителями, заметную роль среди которых занимал, понятно, все тот же розовощекий Квадрат Холодная Жопа, испытывавший к тебе примерно такую же симпатию, какую испытывал, наверное, приближенный ко двору и Их Преосвященству церковный работник – евнух по образованию и мясоруб по происхождению – к последнему из оставшихся на вверенной территории живому алхимику). Тогда было ощущение, что чучело, восьмидесятикилограммовый «зеленый берет» надлежало все время перетаскивать с места на место, чтоб не кис, исключительно бегом и исключительно на мне.
Хуже всего, впрочем, было не это, там не давали читать. То есть чтение не допускалось ни под каким предлогом, вообще и в принципе. Можно было, наверное, попробовать придумать что-то за счет часов, отведенных под сон, но, честно сказать, это оставалось уже на грани фантастики. Когда однажды у него под матрацем нашли одну старенькую немецкую книжку, то его тогда же прямо перед строем чуть не расстреляли при большом скоплении народа, и потом вони еще по составу руководства хватило на неделю, хотя книжка-то никоим боком не относилась к разряду запрещенных, детская книжка, а за ним сразу же прочно повисло клеймо: чтец. Прямо про такой запрет нигде не говорилось, но стоило сделать все дела и неслышно извлечь на свет примеченный накануне и неведомо каким образом очутившийся на убогой ротной библиотечной полочке сайенс-фикшн, как какая-нибудь холера вроде заблудившегося офицера в некотором недоумении обязательно поднимала брови и, пораскинув мозгами, предлагала пойти, что ли, прогуляться, предъявить к осмотру личную как сейф насквозь голую тумбочку, или предъявить накатанность кровати, или предъявить еще чего-нибудь. Если же вдруг чудом во всем расположении никого из той коблы не оказывалось, что случалось разве что по большим праздникам, то рано или поздно очертания беспризорной неподвижной фигуры у стены привлекали внимание подхалима из местных, и можно было не сомневаться, что теперь прискачет надоевший тут уже до изжоги всем немногим выходцам из семей ученых великий навоз вселенной, Квадратный Холодец, рыло на носу, экстракт любви руководства и душа начальства – яйценосный питомец столичного техобуча с племенными кубическими черепом и задом, профессиональный сантехник, он же будущий влиятельный чин правительственной службы безопасности, до которого сейчас уж и не добраться почти, – этот выслуживал себе тогда характеристику требовательного руководителя, с упоением и по десяти раз на ночь повторяя на ухо всем пробегавшим мимо офицерам, что так больше нельзя, солдаты мало работают, пусть солдаты работают много, чего бы им не работать еще больше, интеллигент без работы преступник, можно подумать работа самой Кубической Жопы роты являла образец благородства и гражданского самоотречения; один образ раскрытой на середине книги эту жабу приводил в состояние такого постклинического непонимания со всеобщим порозовением открытых частей и брызганьем под себя перегретой мочой, что оставалось удивляться, как до этого времени уцелела тощая библиотечная подборка и как не сожгли ее еще на плацу прилюдно.
И поначалу все это удивляло, мешало спать, здесь было над чем поразмыслить, а потом уже просто становилось страшно, Гонгора прямо физически начинал ощущать, как внутри него умирает что-то, уходит – от нехорошей темноты вокруг и систематического недоедания, умирает мучительной смертью, он чувствовал, что так теперь будет всегда, это не поправить, и он только будет деревенеть изнутри мертвым деревом, запертым за семью кирпичными стенами, – он чувствовал, как они делают из него себя.
«…Надо же, – думал он, задыхаясь, пытаясь выбраться к ровному участку, – ведь как чувствовал…» Бежать было тяжело. Он обождал еще, сгибаясь ниже, пока не восстановится дыхание. В череп словно били изнутри кувалдой. Дед рассказывал как-то об одной дворняге, чудом оставшейся в живых после стычки с откормленным кобелем, профессиональным бойцом, на которую все совсем уже махнули рукой, а пьяный хозяин собрал что было, сгреб вывалившиеся в придорожную пыль внутренности, зашил шкуру обычной иголкой – решил, словом, поглядеть, что получится. Бежать стало совсем неудобно и тяжело. Пока хватало сил, он болтал всякую ерунду, молчать было нельзя, говорить что-то нужно, не важно что, только не молчать, Улисс обычно прислушивался, когда с ним разговаривали, – и он говорил. Он рассказывал, как однажды, давным-давно, они играли в «ку-ка-ре-ку», скрываясь от взрослых в подвалах и на крышах своих многоэтажек. Улисс затих, продолжая лишь часто, с надрывом, хрипло дышать. В то время наказание было одним, проигравший топал в ближайший продовольственный магазин с полными авоськами в руках и взведенным новеньким диктофоном в кармане, чтобы в отделе молока и приемной стеклопосуды настойчиво предлагать к приему собрание не слишком подержанных бумажных стаканчиков из-под сметаны, мороженого, йогурта и колы. Но положенные пять минут общения выдерживал мало кто, и всю процедуру почти все проходили в несколько заходов…
Необходимо было сохранить такой ритм. Один раз в жизни можно напрячься, если удастся выдержать такой ритм и правильное дыхание, то за сегодня еще очень и очень многое можно успеть. Если расслабиться. Если работать экономно. Не загружать не участвующие напрямую в работе мышцы. Кровь горячими волнами изо всех сил била снизу в медленно пульсировавший деревянный мозг. Это наказание за неосмотрительность виделось ему уже в другом свете. Время от времени над головой вдруг принимались орать птицы, затем все стихало, только под ногами ширкала трава и гремели камни, камни без конца, камни и камни, время пинать камни, так, казалось, будет всегда. Эта растянутая пытка будет продолжаться вечно, пока у него не треснет череп или не взорвется изжеванная болью печень. Теперь Гонгора все больше молчал и все больше глядел под ноги, и когда он молчал, было слышно журчание воды, шуршание в прибрежной гальке изношенных запыленных мокасин и охрипшее дыхание Лиса: его голова безвольно болталась где-то на уровне колена. Нос работал, как на дистанции, слаженными мощными ударами вгоняя в колодцы легких раскаленную газовую смесь, глаза разъедала соль, они почти ничего не видели уже впереди, еще как-то примечая сухие сучья, чтоб вовремя уйти, изменить траекторию спуска, стертые носочки легких мокасин мелькали, то и дело проваливаясь в слежавшееся и рассыпчатое, в серую песочную крупу и камушки. Гонгора перестал мысленно прикидывать и подсчитывать. Он теперь дорого бы дал, чтобы только слышать это хриплое дыхание у себя слева; иногда он ошибался, неверно определял расстояние до следующей неровности, рельеф все время менялся, он сбивался со счета, терял ритм, и тогда они начинали хрипеть вместе. Он боялся думать, что не успеет.
…и был другой день, и было самое время снов, и он еще смотрел вверх, потому что любил смотреть на излом, и выковал в этот день старец паранг, и не была у него рукоять какой-то особой резьбы или смысла, но было лезвие – зеркальной чистоты, и был летний день и отошел в прошлое, и занял сумрак свое обычное место, снова было невыносимо душно, снова его преследовал чужой летний вечер, пустые, слепые, каменные дома: камнем…; он мог бы вновь прикоснуться к этому ненавистью, глазами, вновь уйти одной конечностью в плотную тень этого самого тихого уголка вселенной, он опять мог бы целиком погрузиться в нависшую над ним тень угла незнакомой многоэтажки, где пыльно и все понятно. Здесь тоже было много неясного, он сам не все здесь до конца различал, в порядке же очередности это выглядело так: убийство времени и тихий двор. Вечер всей жизни. Зеленым сумраком бетонных гробов. Двор: зелень, почти совсем уже умерший ветерок – вялое, остывающее нашептывание. По обыкновению, все стиснуто наетым спокойствием. Приземистая скамеечка. Не очень новая, давно не крашенная труха неосознанных желаний, иссохшее дерево неподвижных, нечувственных, морщинистых, старых пальцев. Бассейн гноящихся глаз, бедная светом сетчатка. Бабки. Он едва успел обогнуть угол дома, как его сразу же настиг, со всего маху ударил по лицу шуршащий песок иссохших малокровных губ: безжизненная, тяжкая волна общего шумного фона, постепенно умирая, ссыпалась, сходила, не в силах сойти совсем на нет. Память, поперхнувшись, сразу же напряглась, где-то он уже все это слышал, знакомо до ужаса. Серо, сухо, густо и беспредельно. Пусто. Где-то все это уже случалось, и, видимо, не один раз, и он сейчас мучительно вспоминал, где. Волна нехотя повозилась, подвигалась на износ и всем контуром медлительно сошла в прошлое. И тогда до него, наконец, дошло, ассоциация помогла – обвалилась, как слой тектонических напластований, он теперь вспомнил, что ему все это напоминало. Равнодушный шепот кембрия и протерозоя, мертвое сползание по прибрежному песку, умирающий шорох медленно, бесконечно медленно остывающей, отживающей свое древней плазмы.
- Сборник 'В чужом теле. Глава 1' - Ричард Карл Лаймон - Периодические издания / Русская классическая проза
- Сен. Развеять скуку - Илья Арсенов - Фэнтези
- Ангелы / черти - Варвара Лунная - Любовно-фантастические романы
- Подчинённая. Дилогия (СИ) - Грей Патрисия - Эротика
- Шаманский Лес - Владимир Серкин - Религия