Машина Различий - Уильям Гибсон
- Дата:13.09.2024
- Категория: Фантастика и фэнтези / Историческая фантастика
- Название: Машина Различий
- Автор: Уильям Гибсон
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Смутные времена: популярная история”, 1912 г. У. Э. Пратчетт, д-р филос., Ч.К.О.
СКОРБНЫЕ ГОЛОСА АВТОМАТИЧЕСКИХ ОРГАНОВ
(В этом частном письме от июля месяца 1885 года Бенджамин Дизраэли излагает свои впечатления о похоронах лорда Байрона. Текст снят с бумажной ленты, перфорированной на печатной машине “Кольт и Максвелл”. Адресат неизвестен.)
Хрупкая, почти бестелесная леди Анабелла Байрон [147] вошла, опираясь на руку дочери; казалось, она не совсем понимает происходящее. На этих женщин было страшно смотреть, бледные и осунувшиеся, они буквально валились с ног от усталости. Зазвучал траурный марш – весьма изысканный; приглушенные аккорды панмелодиума великолепно гармонировали со скорбными голосами автоматических органов.
Затем появились процессии. Сперва – спикер, предшествуемый герольдами с белыми жезлами, но, соответственно событию, в трауре. Спикер был великолепен. Бесстрастный и величественный, с почти египетскими чертами лица, он ступал медленно и уверенно. Перед ним несли булаву, одет он был в мантию с золотыми кружевами, весьма изысканно. Затем – министры. Секретарь по делам колоний выглядел весьма щеголевато. Вице-король Индии, вполне оправившийся, судя по его лицу, от малярии. Председатель Комиссии по свободной торговле выглядел на их фоне последним злодеем, он буквально корчился под бременем неизбывного греха.
Далее – Палата лордов. Лорд-канцлер, особенно карикатурный в компании непомерно огромного парламентского пристава с его тяжелой серебряной цепью и белыми траурными бантами на плечах. Лорд Бэббидж, бледный и подтянутый, выглядел в высшей степени благородно. Молодой лорд Гексли, легкий, стройный и гибкий, производил самое блестящее впечатление. Лорд Скоукрофт, самый хитрый и изворотливый тип, какого я когда-либо знал, в протертой чуть не до дыр одежде был словно нищий церковный сторож.
Затем торжественно проследовал гроб, “носильщики” едва прикасались к нему руками. На лице самого видного из носильщиков, принца-консорта, странным образом сочетались осознание важности момента, гордость и страх. Говорят, ему довольно долго пришлось ждать в дверях, где он непрерывно сетовал по-немецки на смрад.
Когда внесли гроб, вдовствующая Железная Леди словно постарела сразу на тысячу лет.
ВДОВСТВУЮЩАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ
Теперь все попадет в руки мелких людишек, крохоборов и лицемеров.
Ты только взгляни на них. У них не хватит пороха на великие свершения. Они все пустят прахом.
Даже и сейчас я сумела бы все поставить на правильную ногу, если бы только эти идиоты внимали голосу разума. Но ведь я не смогу говорить так, как это делал ты, да они и вообще не слушают женщин. Вот ты – ты был для них великим оратором, напыщенный, размалеванный шарлатан, без единой мысли в голове – ни логики, ничего, кроме растленного позерства, и все же они слушали тебя. Боже, как они тебя слушали! Ты восхвалял в своих дурацких стихах дьявола, Каина и разврат, и все, какие только бывают, идиотства и грехи, а этим придуркам все было мало, мало. Они выламывали двери книжных лавок, а бабы бросались к твоим ногам, поштучно и целыми толпами. Я никогда этого не делала. Но женился ты на мне.
Я была абсолютно невинна. С самого момента нашего знакомства некий моральный инстинкт во мне отвращался твоими шуточками и поддразниванием, мерзкими двусмысленностями и намеками, но я видела в тебе большое будущее, а потому заглушила свои сомнения. Как быстро воскресил их ты, став моим мужем.
Ты жестоко воспользовался моей невинностью, сделал меня соучастницей содомии еще до того, как я узнала природу этого греха, еще до того, как я узнала тайные названия неназываемого. Pederastia, manu-stupration, fellatio – ты настолько погряз в извращениях, что не щадил даже супружеского ложа. Ты развратил меня точно так же, как развратил эту дуру, свою сестрицу.
Узнай общество хоть малую долю известного мне, тебя изгнали бы из Англии, как прокаженного. В Грецию, в Турцию, к этим твоим катамитам.
Как легко могла я тебя погубить – да почти так и сделала, в пику тебе, уязвленная, что ты не понимал и понимать не хотел, насколько глубоки мои убеждения. Я нашла себе прибежище в математике и молчала, сохраняя личину преданной супруги, потому что ты был мне нужен, я замыслила великое предприятие, осуществить которое могла только руками своего мужа. Я прозрела верный путь к наибольшему благу для наибольшего числа людей [148], к благу столь великому, что рядом с ним мои личные желания не имеют ровно никакого значения.
Чарльз меня учил. Блестяще одаренный, бесконечно порядочный, далекий ото всякой житейской суеты Чарльз, полная твоя противоположность во всем, полный великих замыслов, сверкавший чистейшим светом математической науки, абсолютно неспособный к интригам и махинациям, неспособный к общению с дураками. Он был одарен не меньше Ньютона – но не умел убеждать.
Я вас познакомила. Сперва ты его ненавидел, издевался над ним за его спиной, а заодно и надо мной – за то, что я показала тебе истину, недоступную твоему пониманию. Я настаивала, просила тебя подумать о чести, б служении, о собственной твоей славе, о будущем, ожидающем плод чрева моего, Аду, нашего странного ребенка. (Бедная Ада, как плохо она выглядит, слишком уж много в ней твоего.)
Но ты обозвал меня бессердечной интриганкой и напился как свинья. Тогда я изобразила на лице улыбку и спустилась в ад. Какой мукой были для меня эти мерзкие ласки, это скотство, но я позволила тебе делать все, что ты хочешь, и простила тебя; я ласкала тебя и целовала, делая вид, что счастлива. И ты разревелся, как маленький, ты прямо лучился благодарностью и говорил о неумирающей любви и единении душ, пока не устал от этой болтовни. Тогда ты захотел сделать мне больно и начал рассказывать ужасные, немыслимые вещи, чтобы вызвать у меня отвращение, чтобы я в ужасе бежала, но я не боялась больше ничего, эта ночь меня закалила. И я прощала тебя, и прощала, и прощала, а потом тебе не в чем было уже признаваться, ты вывернул свою душу наизнанку, вытряхнул на меня всю ее грязь и тебе нечего было больше сказать.
Пожалуй, после этой ночи ты меня уже стал побаиваться, немного – но все-таки побаивался, и это пошло тебе на пользу. А я после этой ночи перестала мучиться, я научилась играть в твои “маленькие игры”, играть и выигрывать. Вот какой ценой сумела я обуздать в тебе зверя.
И если есть Судия в мире ином – хотя я в это больше и не верю, нет у меня полной, беззаветной веры, и все же иногда в трудные моменты, в моменты вроде этого, мне кажется, что я чувствую на себе взгляд бессонного, всевидящего ока, чувствую страшный гнет его всеведения и всепонимания, – если есть он, этот Судия, то ты и не пытайся, милорд супруг, водить его за нос. Не похваляйся величественностью своих грехов, не требуй тяжким трудом заслуженного проклятия, ибо как же мало знал ты все эти годы. Ты, величайший министр величайшей в истории человечества империи, ты робел, ты был слаб, ты шарахался от ответственности.
Это что, слезы?
Слишком уж многих мы с тобой убили...
Мы? Не мы, а я – это я принесла в жертву свою добродетель, свою веру, свое спасение, сожгла их в черный пепел на алтаре твоего тщеславия. Ибо сколько бы ты ни болтал о корсарах и Бонапарте, в самом тебе не было стержня, не было стали. Ты плакал от одной только мысли, что нужно вздернуть этих ничтожных луддитов, не решался надеть кандалы на злокозненного и сумасшедшего Шелли – пока я тебя не заставила. И когда из наших учреждений стали приходить отчеты с намеками, просьбами, а затем и требованиями предоставить им право уничтожать врагов Англии, это я их читала, это я взвешивала человеческие жизни, я подписывалась твоим именем, ты же тем временем пил и жрал и обменивался шуточками с этими людишками, которых называл друзьями.
А теперь эти идиоты похоронят тебя, а меня небрежно оттеснят в сторону, будто я – ничто, будто я ничего не совершила, и все это из-за того, что ты умер. Ты их кимвал звучащий [149], их размалеванный идол. Кошмарные, из грязи произрастающие корни истории так и останутся во тьме, истина исчезнет бесследно. Истину зароют в землю, вместе с твоим раззолоченным саркофагом.
Нужно выкинуть из головы эти мысли. Я плачу. Они считают меня старой дурой. Но разве не было каждое наше преступление возмещено сторицей, возмещено благом для общества?
Услышь меня, Судия. Око, загляни в глубины моей души. И если я виновна – даруй мне милость свою. Я не искала удовольствия во всем том, что приходилось мне делать. Клянусь тебе, я не искала удовольствия.
МАСТЕР ЭМЕРИТУС [150] ВСПОМИНАЕТ ВЕЛЛИНГТОНА
Красноватое тление обессиленного газового рожка. Гулкое, ритмичное бряцание и визг “проходческой торпеды” Брюнеля. Тридцать шесть штопором свитых клыков из лучшей бирмингемской стали с неустанной энергией вгрызаются в зловонный пласт древней лондонской глины.
- Незримые тропы - Владимир Силкин - Поэзия
- Деревянные дома, бани, печи и камины, гараж, теплица, изгороди, дачная мебель - Юрий Шухман - Хобби и ремесла
- Травматические повреждения мягких тканей челюстно-лицевой области. Клиника, диагностика и лечение - Тимур Самедов - Медицина
- Собрание сочинений в 14 томах. Том 5 - Джек Лондон - Классическая проза
- У нас в саду жулики (сборник) - Анатолий Михайлов - Русская современная проза