Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века - Георгий Иосифович Чернявский
- Дата:10.08.2024
- Категория: Биографии и Мемуары / История
- Название: Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века
- Автор: Георгий Иосифович Чернявский
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позже, уже в Америке, Церетели отчасти шутливо, но не без умысла говорил: «Да не слушайте, ради бога, всех этих меньшевиков! Ведь всех меньшевиков нянька в детстве на голову уронила!» Особенно не расположен был Церетели к Дану, занимавшему все более и более просталинские позиции[753].
В Нью-Йорке Церетели арендовал небольшую квартиру у дочери меньшевистского деятеля Давида Натановича Шуба Марины. К его приезду были заготовлены полушутливые бланки с «шапкой»: «Наш клуб», адрес по 110-й улице Манхэттена и имена: «Председатель И.Г. Церетели, Генеральный секретарь А.М. Бургина, казначей М.Д. Шуб»[754]. Правда, через два года в связи с трагической гибелью сестры Церетели вернулся в Париж, но в мае 1951 г. вновь приехал в Нью-Йорк, на этот раз уже окончательно.
В Нью-Йорке Церетели жил по соседству с Николаевским и Бургиной. Церетели на Бродвее № 3605 (около 148-й улицы); Николаевский и Бургина вначале обитали в многоквартирном доме на улице Западный Центральный парк № 410, а позже переехали в тот же район нижнего Гарлема, недалеко от Колумбийского университета, где жил Церетели.
Не по всем вопросам политики Николаевский и Церетели совпадали во мнении. Ираклий Георгиевич осторожнее, чем Борис Иванович, относился к сотрудничеству с бывшими власовцами, однако не придерживался столь категорических негативных взглядов на этот счет, как некоторые другие меньшевики. Лидия Дан, откровенно плохо относившаяся теперь и к Николаевскому, и к Церетели, писала своему единомышленнику левому меньшевику Аронсону, что Церетели не дает достаточного отпора «влюбленности Бор[иса] Иван[овича] к власовцам»[755]. Влюбленности, конечно, не было. Но огульного осуждения – не было тоже.
Николаевский стал инициатором издания обширных мемуаров Церетели, к которым он написал научно-источниковедческое введение, а Бургина в форме сообщения «От редакции»[756] рассказала о том, как создавались воспоминания начиная с середины 20-х до конца 40-х гг., как интенсивно Ираклий Георгиевич продолжал работать, уже будучи неизлечимо больным[757]. Оценивая важность мемуаров, Николаевский писал:
«Речи многих ораторов, с которыми ему в то время проходилось скрещивать шпаги, он помнил наизусть, – во всяком случае крупными отрывками. Конечно, постоянное чтение литературы о 1917 годе помогало ему освежать и проверять свою память. Но еще более важен был тот факт, что с воспоминаниями об этих эпизодах своего прошлого он никогда не расставался, ибо они составляли неразрывную часть того большого дела, которому он посвятил свою жизнь»[758].
Николаевский и Бургина оказали помощь Церетели в подготовке еще одной книги его воспоминаний, посвященной на этот раз детским годам (Николаевский редактировал и частично записывал текст по рассказам автора, Бургина – печатала на машинке)[759].
С некоторыми другими близкими людьми отношения Николаевского не выдержали проверки временем. Так, в начале 50-х годов произошел разрыв с Гулем, в котором, по всей видимости, виновны были оба персонажа. Николаевский об этом разрыве и его причинах нигде не упоминал. Гуль описал историю разрыва в своих воспоминаниях. Получалось, что разошлись они по идейным соображениям: «Для меня марксизм-ленинизм-сталинизм – были единым политическим явлением. А для Николаевского сталинизм был искажением и того, и другого», – писал Гуль. Но суть конфликта оказалась в другом. Как-то во время заседания руководства Лиги борьбы за народную свободу, проводившегося у Гуля дома, Николаевский, в качестве председателя открывший собрание, по словам Гуля, резко против него выступил: «Начал на меня лгать и клеветать, чего я никогда от него не ожидал. Он стал говорить о том, что, куда бы я ни вошел, я разлагаю всякую организацию, что я испортил его личные дружеские отношения с Мельгуновым». Последовали крайне раздраженные реплики с обеих сторон. «В этот момент, – продолжает Гуль, – из кухни в комнату вошла Олечка», жена Гуля, Ольга Андреевна, – «она всегда во время заседаний была в кухне и приносила оттуда чай, печенье, варенье. По лицу Олечки я увидел, что она взволнована до крайности. И вдруг Олечка чрезвычайно энергично проговорила, обращаясь к Борису Ивановичу:
– Борис Иванович, в моем доме вы бесстыдно лжете и клевещете на моего мужа, я этого не допущу! Будьте любезны немедленно покинуть мою квартиру».
Николаевский, по словам Гуля, молча сложил свои бумаги в портфель и ушел. «Это и был окончательный разрыв личных и общественных отношений с Николаевским. Вскоре Лига прекратила свое существование»[760], – закончил Гуль.
Конечно, разобраться в личном конфликте спустя много лет сложно. Гуль в целом был знаком с социалистическими взглядами Николаевского, и на этой почве разрыва произойти никак не могло, иначе этот разрыв произошел бы много раньше (с годами Николаевский политически только правел, то есть скорее приближался к Гулю, а не удалялся от него). С другой стороны, к Мельгунову Николаевский относился с достаточным скептицизмом, и вряд ли именно Гуль расстроил их отношения. Можно предположить, что расхождения и взаимное раздражение назревали постепенно, и только по форме разрыв мог оказаться внезапным. По-видимому, экспансивный Гуль считал, что именно он должен возглавить Лигу. Николаевский же, обычно не стремившийся к получению или сохранению за собой административных постов, счел, что по соображениям целесообразности допускать писателя к высшему руководству организацией нельзя, что это ее погубит. Так что в разрыве проявились и общественные, и личностные моменты.
Лига борьбы за народную свободу действительно очень скоро прекратила существование в результате политических противоречий между ее деятелями, в силу своей малочисленности, слабой эффективности и материальной необеспеченности. Но уж никак не из-за разрыва отношений между Гулем и Николаевским, как пытался показать Гуль, поставив оба события в один ряд.
Положительным аспектом отмирания тех или иных политических организаций можно считать то, что у Николаевского все больше и больше времени оставалось для научной и исследовательской работы. Завидная творческая работоспособность не покидала его в Соединенных Штатах. В шесть часов утра ежедневно он уже был за рабочим столом. О том, каким загруженным был его рабочий день, свидетельствует одно из писем Николаевского Далину, написанное в декабре 1950 г.: «Звонить мне надо или около 12 ночи или в 8–9 утра»[761].
Анализ сталинского ГУЛАГа
В первые послевоенные годы Николаевский сосредоточил усилия на выявлении истинного характера сталинского режима. Значительную помощь в этом оказали беседы с эмигрантами второй волны, прежде всего бывшими «перемещенными лицами».
- Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе - История
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Танковые сражения 1939-1945 гг. - Фридрих Вильгельм Меллентин - Биографии и Мемуары
- Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине - Александр Шубин - История
- Н В Гоголь, Повести, Предисловие - Владимир Набоков - Русская классическая проза