В поисках Набокова - Зинаида Алексеевна Шаховская
- Дата:22.03.2025
- Категория: Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Название: В поисках Набокова
- Автор: Зинаида Алексеевна Шаховская
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
в эти годы горести и гнева,
может быть услышим из тюрьмы
отзвук тайный их напева.
В самом начале двадцатых годов кн. Нина Оболенская, часто встречавшая Набокова в Берлине, помнит, что он ходил тогда в русскую церковь св. Владимира на Находштрассе. Брат мой, ставший в ЗО-х годах настоятелем этой церкви, там уже не видал Владимира Набокова (видал незадолго до его трагического исчезновенья его брата Сергея). Невеста Набокова Светлана принадлежала к глубоко верующей православной семье, брак с ней не мог быть вне церкви.
Как будто с годами Набоков все более становился агностиком — и даже воинствующим антицерковником. Параллельно развивалась и его достоевско-фобия. Чужая вера его раздражала. Но это отчуждение от верующих шло постепенно. Выпады против Бога учащались. В сборнике «Возвращение Чорба» 1929 года мы найдем еще такое стихотворение как «Мать».
«Смеркается. Казнен. С Голгофы отвалив
спускается толпа...
Увещевающий уводит Иоанн, седую, страшную
Марию»,
и вопрос:
«Что если этих слез не стоит наше искупление?»
Третья строфа начинается так:
«Воскреснет Божий сын, сияньем окружен».
Нигде, ни в одной книге, позднее мы не найдем имени Христа. Как не найдем объяснения чуда писательства — Божьим даром, а в 1928 году в стихотворении, посвященному Толстому, Набоков написал:
... Так Господь
избраннику передает свое
старинное и благостное право
творить миры и в созданную плоть
вдыхать мгновенно дух неповторимый...
Отчуждение от духовного идет у Набокова с необыкновенной яркостью и в конце жизни дойдет до какого-то потустороннего страха или отвращения от всего что связано с христианством.
Очень показателен в этом отношении инцидент, о котором мой брат, Архиепископ Иоанн Сан-Францисский, мне рассказал и о котором он затем написал в «Русской Мысли» (1 июня 1978 года). Мой брат встречался с Набоковым еще до меня, в Берлине в 1923 году, а в последний раз — после меня, в Монтре Паласе, в разгаре дела Солженицына, когда Солженицын еще не был выслан из Союза. Прощаясь, мой брат хотел не благословить Набокова, — благословление дается тому, кто его просит, — но дружески обнять его «по русскому обычаю». И тут, пишет Владыка Иоанн, «с какой-то непонятной силой убеждения, Владимир Владимирович, помрачнев, нервно отстранился от меня и сказал, что «не любит таких прощаний».
Кажется во всей пастырской жизни Владыки Иоанна, встречающегося с очень разными людьми, с верующими и неверующими, и не только с православными, но и иноверцами, никогда еще такое «отстранение» не случалось, объяснение тут можно найти только в плане мистическом.
Мне легче всего расшифровать Набокова в трех, в моих глазах, самых лучших его книгах: «Зашита Лужина», «Дар», «Приглашение на Казнь». Камуфляж там еще довольно прозрачен. От метафизики можно отказаться, но самый глупый человек не может не думать о смерти, в частности, следовательно и о смысле жизни. Глупым Набокова никак не назовешь, и кончить «лопухом» его привлекать не могло.
Можно составить антологию из высказываний Набокова или его подставных персонажей о смерти. Раз о смерти вообще, то и об личности, о его набоковской личности, — ищущей самоутверждения, — порой Набоков вдруг как бы шепотом, признается нам в своих сомнениях.
Да, да, совсем не так легко примириться со своим полным исчезновением и с «лопухом». «Пытка бессмертием», пытка, потому что и его отсутствие не доказуемо. Умирающий Александр Яковлевич в «Даре» твердо знает, что после смерти ничего нет. Ему это «так же ясно, как то, что в эту самую минуту за окном идет дождь», «а за окном было солнечно».
«Защита Лужина», роман, о котором Набоков в своем позднейшем предисловии (к новому изданию) написал, что она построена как шахматная игра, интересна и той аналогией, которую можно провести с литературной игрой. Единственно, что занимало Лужина, это была «сложная, лукавая игра», в которую он как бы помимо себя был замешан, и в которую, по своему признанию, был замешан и Набоков писатель. К Лужину ли только относится фраза — «бесплодность его загадочного гения»? Лужин был маэстро, Набоков был мастером — слово «бесплодность» относится к игре. «Ужас шахматных бездн», или ужас слов для писателя, ими одержимого, одинаков. «Время беспощадно», ничего нельзя доиграть или дописать до конца, все это призрачное искусство — бесплодно[11].
«Подлинная жизнь Себастьяна Найта» — небольшая по размерам книга мало кому известна. Не знаю, была ли она переиздана с 1945 года, и во всяком случае на русский язык она переведена не была.
Там некто Гудман, бывший друг, секретарь Найта, написал после его смерти книгу: «Трагедия Себастьяна Найта». Гудман шут, личность подозрительная. Набоков вкладывает в мнения Гудмана как будто то, что о нем самом говорят или пишут критики, но на самом деле я не помню, чтобы такое высказывалось кем-либо из них. Бунин предрекал Набокову: «Вы умрете в полном одиночестве», но никто при жизни Набокова не говорил, что он «слеп», и зная твердый обычай Набокова запутывать следы, легко предположить, что слова Гудмана это то, что он иногда и сам, мучительно — и поэтому особенно это скрывая — думал о себе, Гудман о писателе Найте: «Не перенося грубость мира, раненый этой грубостью, Найт скрывал за маской свою боль, но маска эта превратилась в «чудовищную реальность». И надпись на груди Себастьяна Найта, на которой когда-то было написано «Я одинокий художник», была изменена «невидимыми перстами» на надпись «я слеп». К чему был слеп Себастьян Найт?
Трагедия Набокова, что он был как раз ясновидящ по отношению к себе, к себе даже больше чем к другим, и что собственное, как бы навязанное ему одиночество, слепота и «бесплодность гения» — еще раз удивительное тут несоответствие двух исключающих как будто друг друга понятий — гений и бесплодность — были его мучением.
Одержимость Лужина была абстракцией шахмат, одержимость Набокова распространялась глубже — была медленным охлаждением души, и с ним мертвели и его книги. Как заключительный аккорд появилась «Ада» — демоническое произведение, которое, в другом совсем плане, конечно, дает пищу ненавистной Набокову «венской делегации».
Итак смерть, ее жало, как и для всех нас, впрочем, ставит все под вопрос, включая, конечно, искусство. Ходасевич
- La guinguette à deux sous - Simenon - Полицейский детектив
- Гроздь - Владимир Набоков - Поэзия
- 90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров - Биографии и Мемуары
- Письма живого усопшего - Эльза Баркер - Эзотерика
- Н В Гоголь, Повести, Предисловие - Владимир Набоков - Русская классическая проза