Антология странного рассказа - Сергей Шаталов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Антология странного рассказа
- Автор: Сергей Шаталов
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Долго шли в разные стороны от камня, упавшего на дно.
Когда окончится войнаКогда окончится война, и я впервые омою лицо родниковой водой, а не кровью врага, солнце уже будет клониться к закату. Тогда я обращу взор в его сторону и стану смотреть на раскаленный огненный шар до тех пор, пока из глаз не польются горячие слезы. К тому времени я наверняка уже разучусь плакать, зато научусь так стискивать зубы, что взгляд станет напоминать сталь меча.
И вот когда солнце исчезнет за горизонтом, я обернусь на поле боя, где полегли мои противники. «Еще одна победа», — скажу сам себе и, поудобнее перехватив оружие, пойду по пышущей жаром земле, туда, где когда-нибудь обрету вечный покой.
Я много раз видел чужую смерть. Так часто убивал, что меч стал невыносимо тяжелым от запекшейся на нем крови. Но все равно никто из поверженных, из всех этих мужественных, смелых и отчаянных воинов так и не понял, в чем секрет моей победоносности.
Я шагаю по трупам, все дальше и дальше унося с собой тайну — на войне побеждает не самый сильный, а тот, кто больше всех боится проиграть. Поэтому она может закончится только для умерших, а для победителей война бесконечна, как бесконечен ад.
Книга мертвыхСначала он помнил все до мельчайших подробностей, до самых несущественных деталей и пустяков.
Потом забылись слова, в памяти сохранился только их смысл.
Через время растаял и он, оставив после себя лишь большие грустные глаза.
И вот наконец-то, погружаясь в минувшее, он стал видеть бездонное синее небо, огромное, как в детских снах.
Отныне смерть больше его не пугала, ибо в последние секунды жизни перед ним промелькнут не серые однообразные дни бессмысленного существования, а воздушный змей, однажды отпущенный им жить в бесконечную синь.
Он уже чувствовал, как душа стала легче воздуха, а сердце затрепетало, словно последняя страница первой детской книги, перечитываемой дряхлым стариком.
Осталось немного, но он уже успел главное — сделал все, чтобы не бояться своей памяти.
ВоспоминаниеВ ожидании Ее появления я пристально всматривался в горизонт.
— Тебя там не ждут, — заметило Воспоминание-обо-мне.
— Это еще почему?
— Там вообще никого не ждут. Просто некому ждать. Вечность — бесконечно удаляющийся горизонт.
— Но я же прекрасно помню…
— Да брось, что ты можешь помнить?! Человек помнит лишь то, о чем вспоминает. А вспоминает он лишь свое представление о памяти. Вот поэтому память и есть — горизонт, от которого ты вечно удаляешься.
Я задумался.
— И что же тогда такое — человек?
— Тот, от которого в разные стороны разбегаются Вечность и Память.
— Что же ты тогда бегаешь возле меня, как приблудная дворняга?
— Так мы же с тобой сиамские близнецы. Как ты думаешь, существовал бы Ад, если бы не было Рая? Вот то-то и оно. Я и есть твоя жизнь. И пока существую я, существуешь ты. Ты жив, пока помнишь о себе. А о себе ты помнишь до тех пор, пока имеешь представление о памяти, то есть обо мне. Я — твой костыль, забери у тебя память, и кем ты будешь?
— И кем же?
— А никем, пустым местом в пустом месте. И не смотри на меня так. Твое прошлое — память, настоящее — взгляд на память со стороны, а грядущее — ожидание новой памяти.
На горизонте показался силуэт человека. Это шла Она.
— Кто-то идет, — сказал я, чтобы прервать разговор с Воспоминанием-обо-мне.
— Глупости, — ответило оно. — Никто там не идет. Это движется чужая память.
Я не стал обращать внимание на этот комментарий, а двинулся навстречу Любимой. Но мой собеседник не унимался:
— Ну, встретишься ты с Ней, а дальше что?
— А дальше я наконец-то забуду о тебе…
— И станешь всего лишь воспоминанием о своей памяти.
— Нет, — твердо сказал я, — все будет по-другому.
— Нежели?
— Да. Когда я забуду о тебе, то моим вечно удаляющимся горизонтом станет Она.
— Это еще почему?
— Потому что я помню, как пахнет ветер, коснувшийся ее волос.
Первые дни ПомпеиТишина стучит в глаза. От слез заржавели веки. И хоть гостья долгожданная, все равно не хочется открывать.
Тишина обескуражено опускает руки и гладит притихшие травы. Ничего не остается, как погрузить лицо в эти мягкие лунные ладони и до самого утра шептать молитвы и стихи.
«Прилагаю, как ты просил, прядь, срезанную у левого виска». Из пожелтевших страниц хлыстом-гадюкой выскользнул локон.
Ему часто снились две точки змеиного укуса, словно глаза из давно минувшего дождливого дня, когда он брел по улице, сжимая в руке цветы — беспризорные гвоздики. Только единственный раз, за все время похода в опустошенность, поднял глаза и увидел в залитом Потопом окне два тлеющих уголька — пульсирующее эхо, задыхающееся зеленым ядом ранней раны.
Он стал бояться атласа белоснежной постели, помня рваные раны на ткани, сквозь которые проглядывало нутро перины, набитой пеплом рукописей. Поэт, сжигавший свои стихи, думал, что так жертвует Вечности себя (или то, что могло быть им, но не стало). Но произведения все равно возвращались. Снова сжигались и опять возвращались. Так продолжалось до тех пор, пока однажды стихотворение не запылало еще до того, как он успел облечь его в слова. На безукоризненно равнодушный лист осыпался пепел. Впоследствии этим пеплом посыпали головы его вдовы. Он смешивался со слезами и застывал на лицах чудовищными масками, к осени превращающимися в зеркала. Только сколько в них ни всматривайся — видишь лишь себя, в сотый раз умирающего и ни разу не родившегося вновь.
Песчинки оборачивались камнями и разрывали стекло песочных часов. Осколки времени стирались в порошок, засыпались Часовщиком в колбы с перетянутой талией — отмерять иллюзии.
Мимо летели паутинки с отважными штурмовиками-паучками. Так выглядит осень. Или нет, так выглядывает осень из Мерцающего Дома.
Ее озябшие пальцы выронили чашу с остывающей золой. Пепел рассыпался по мраморному полу, зазмеился у босых ног. Она сбросила рубище, и обнаженная сияющая Луна вошла в ночь. Стало тихо, как у колыбели со спящим младенцем.
Ощущение, что кто-то прячется за спиной, прочно вросло в кожу, постепенно пропитав собой кровь. Прищуренные глаза обшаривали местность, словно торопливая рука вора-карманника ощупывала одежду очередной жертвы.
Откуда этот звук? Кто-то бьет в набат? Сердце? За стенами псы царапают когтями землю. Так, что все-таки под сердцем? Нет, не срок — тепла и не тесна еще утроба, не гонит наследника вон на белый свет.
Шторы прикрыли дождь, и он превратился в сон. Точнее, в воспоминание о забытом детском сне, когда руки матери несли его, маленькое беспомощное тельце, пахнущее молоком, через Вечность.
Открытая форточка. Сумасбродный ветер заметался из угла в угол полусонной комнаты. За ветром увязалась вереница клочков и обрывков бумаги с нацарапанными на скорую смерть стихами. Бессмертие — не дар, не наказание. Бессмертие — вековая усталость и память, пахнущая нафталином.
Вода из-под крана. Медленно растекающееся зеркало. Блажен, кто в зеркале увидел зеркало! Застывшие капли. Рассыпанные стеклянные бусы еще хранили тепло изгиба ее шеи. Тихо открылась дверь. «Ты пришла?» — «Нет, это ты вернулся».
Только бы не вспугнуть: если сон — не проснуться, если жизнь — не умереть. Румяный стыд стынет на кромочке души. Оборотень обернулся. Узнала. Ужас в глазах— из колодцев зрачков крик: «Только не обернись».
Закат ушел за округлые холмы ее бедер. По тонким лодыжкам взобралась ночь и озерами остыла во впадинах тела. Колыхнулась штора. Запах твоих волос. Закутаться в паутинках и долго молчать вокруг твоего дрожащего силуэта.
Она не оборачивалась, знала — он рядом. Шагает хмурый и чуть ссутулившийся. Видела — бумажный самолетик пересекал небо вдоль экватора. Слышала мысли — «нет слез — песок сыплется из бездны моей».
Он не поднимал глаз, знал — она рядом. Идет, стройная, красивая, вечная. Видел — гроздья ворон на деревьях. Слышал, как она прислушивается к его мыслям.
Отражения всех рождений выстраивались зеркальным коридором. Они медленно опускались в его черную глубь, изредка кланяясь знакомым теням.
Стена. Полустертая фреска. Голубая глубина изгибов. С трудом узнаваемый силуэт. Ворох бумаг. Чернокрылые тени снов, носимые сквозняком по остывшему дому.
Имя твое балансирует на кончике языка. Вот оно соскользнуло в туннель горла и прямо на дно сердца. Ах, да, у сердца нет дна. Куда же делось имя твое?
Он вцепился в землю, как в детстве в сиденье карусели, раскручиваемой старшим братом.
Вечерами, по нескольку часов подряд, он повторял свое имя. До отупения. И тогда оно сползало с него, словно змеиная кожа.
- Цифровой журнал «Компьютерра» № 184 - Коллектив Авторов - Прочая околокомпьтерная литература
- Танцор у гроба - Джеффри Дивер - Триллер
- Цветы на подоконнике - Клавдия Пестрово - Поэзия
- Знай, что я люблю тебя (СИ) - Мелевич Яна - Эротика
- Цветы пустыни - Барбара Картленд - Исторические любовные романы