Коньяк "Наполеон" (рассказы) - Эдуард Лимонов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Коньяк "Наполеон" (рассказы)
- Автор: Эдуард Лимонов
- Просмотров:5
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видишь, как с ними надо. Твердо. Если ему позволить, он тебе на голову насрет. Нужно твердо. Ну-ка, Рабиндранат, — забыл, как полагается? — целуй руку!
К моему полному остолбенению, Рабиндранат наклонился и сочно поцеловал руку поэта Вильяма Казакова.
— Ни хуя себе… Что все это значит?
— Я похож на одного из их Богов! — гордо объяснил Вилли.
— На какого же?
— Он мне говорил, но я забыл. Я в их мифологии ни хуя не разбираюсь, хотя и учил их историю в университете… Ну что, здесь останемся или пойдем ко мне?
— Как же ты можешь быть похож на индийского Бога, когда они все жирные и щекастые…
— А вот хуй-то! Ты путаешь индуистских Богов с Буддой, который происходил из монгольского клана Шакья, как сейчас доказано. Боги индуизма — арийцы, как и я. Индо-европейская группа…
— ОК, — сказал я, — пойдем к тебе. Бог должен соблюдать дистанцию между собой и поклоняющимися. — Поправив шляпу на голове индийского божества, сжимая в обоих руках бутыли, он пошел к двери. Я за ним.
«Кинг Дэвид» был стар и густо населен. Он был в большой моде у приезжающих в Нью-Йорк испугаться малосостоятельных провинциалов. В особенности у являющихся на специальных автобусах со среднего Запада Соединенных Штатов туристов-пенсионеров. Днем 28-я улица кишела седоголовыми. В полтретьего ночи она была мертва. Лишь почему-то светился всеми огнями coffee shop в холле отеля. Зевая, задумчиво глядел на дождь старый официант в красной пилотке.
— Они хотят меня выжить, — сказал мне Казаков в elevator. — Но хуй-то им удастся!
«Хуй-то» было его наиболее употребимым выражением. Не ругательством звучало оно в его исполнении, но каждый раз особенной высоты степенью, как бы индикатором крепости. Для той же цели в полиграфии служит восклицательный знак. Иногда он произносил такое «хуууй-тооооооо!», Что оно звучало, как три восклицательных знака.
— Ты что, шумишь и дерешься с соседями?
— Шутишь? Я даже на машинке не печатаю теперь. Я выклеиваю тексты. — Мы вышли из elevator и направились к его двери по коридору типа тех, которые ведут от камеры смертников к комнате с электрическим стулом.
— Я поселился здесь хуй знает когда и плачу им столько же, как платил хуй знает когда, а по закону они не могут увеличить мне плату за комнату. Ха! — Он сунул ключ в замок его двери. — Они теряют на моей комнате деньги. Им выгоднее сдавать ее подневно пенсионерам. А я плачу им помесячно, как было договорено. Сейчас они объявили, что будут делать в моей комнате ремонт. Хуй-то!
Он включил в комнате свет и, не снимая шляпы, сбросил с себя туфли.
— А я пошел к еврею Шапиро, к адвокату, и еврей сказал мне, что я имею полное право послать их на хуй с их ремонтом. Вот как. — Он опустился на кровать и поднял ногу. Ступня была залеплена газетой. Я закрыл за собой тяжелую, завернутую в грязное железо дверь.
— Ноги меньше промокают и не мерзнут… — объяснил он газету и стал срывать промокшие и рваные ее куски со ступней. Обнажились серые шерстяные носки. Вытертый moquette[9] y кровати выглядел теперь, как нью-йоркский асфальт. В довершение всего он содрал с себя и носки и босиком прошелся по комнате. В плаще и шляпе.
— А где бутылки?
Он сам поставил «жидовское сладкое» на кинг-дэвидовский приземистый комодик у двери. Я указал ему на бутылки. Покопавшись в ящике комодика, он извлек штопор. Ввинтил его в пробку и, опустив бутылку на пол, зажал ее ступнями босых ног. Потянул. Он, вне всякого сомнения, эпатировал меня. Когда он не преследовал цели эпатировать народ вокруг, он был чистым холостяком, бедным, но гордым Вильямом, у которого каждый предмет находился на своем месте. Хаос воцарялся вокруг него лишь в моменты поэтических вдохновений. Стаканы у него были грубые, сильные и небьющиеся, из дутого, буграми, мутно-зеленого стекла. Все жидкости, наливаемые в этакий стакан, выглядят мутно-зеленой дрянью. Но, возможно, хватить его об пол — и он подпрыгнет от пола.
— Твое! — Он сунул мне в руку бугристый сосуд и поднес свой ко рту. — Фу, мерзость какая…
Выпив, он снял шляпу. Седой красивой волной зачесаны были назад волосы. Густые брови потомка кубанских казаков хищно взлетали вверх. Крупный нос с чуть заметной классической горбинкой, как у римских сенаторов, мощно засел над сильными губами.
— Хорошо выглядишь, — сказал я.
— А хуля ж! — Он снял наконец плащ и, выдернув из-за занавески, закрывающей входную дверь, вешалку из проволоки, распялил на ней плащ. Под плащом на нем был серый костюм с большими плечами.
— Мамаша опять звонила… — сказал он и сел на кровать, указав мне на стул.
Я решил сделать вид, что не расслышал его.
— Ты прямо дэнди заделался, Вилли, — сказал я, разглядывая его костюм. — Какой стиль!
— Хуйня, в thrift shop[10] купил за 15 долларов… Мамаша жалуется, зовет меня, а я не могу ей признаться, что мне еще рано… Нельзя еще сейчас. Пришлось уговаривать… Поскандалили… Жалко мамашу…
Мамаша его умерла. Я сам видел телеграмму, присланную ему два года назад из СССР в «Кинг Дэвид». Вопреки телеграмме и здравому смыслу, он утверждает, что мамаша звонит ему время от времени. Он не утверждает, что она звонит ему из Москвы, он ни разу не сказал, что мамаша жива. Она ему «звонит». Понимай как знаешь. Опять-таки, он ни разу не сказал, что мамаша звонит ему по телефону. Получается, что мамаша коммюникирует с ним с того света… Мать озабочена жизнью Вильяма, в частности тем, что, дожив до сорока шести лет, он так и не женился. В предыдущее по времени сообщение с мамашей родительница хбеждала Вильяма образумиться, наконец остепениться, найти себе «настоящую профессию», после чего Вилли (он всегда любил мамашу и слушался ее при жизни) отказался от welfare-пособия и устроился клерком в City-Hall. Таким ловким маневром он обошел мамашу, сменив профессию welfare recipient на профессию клерка. И сохранил за собой право писать стихи, обойдя эту свою профессию хитрым молчанием.
Собственно, «писать стихи» следовало бы заключить в кавычки, поскольку Вильям Казаков никогда стихов не писал. Он их выкраивал из стихов других поэтов, живших до него, он успешно соавторствовал с Пушкиным, Блоком, Пастернаком и Шекспиром! Он выкраивал, распарывал и перелицовывал, работал, как мой знакомый хромой черный Джо по кличке Боллс. Джо реконструировал одежды при cleaning shop на Вест 23-й улице — Казаков перешивал классиков.
— Бляди мы все, — сказал он. — И ты, и я.
— Очень может быть, — согласился я. — А чего это ты вдруг?
— Чего, чего… — Он резко встал с кровати и налил, разливая, рывком, вина в стаканы. Несколько крупных винных капель шлепнулись на его босые ноги. — То, что я не могу к мамаше сейчас… Пока свою работу не закончу, не могу. А вообще-то обязан, сын ведь…
— Но ты ведь не единственный ее ребенок… У тебя же сестра есть… Почему она… — Я не добавил «не отправится на тот свет повидать мамашу». Когда вы разговариваете с прочно сумасшедшими людьми, следует полностью войти в их систему логики и отказаться от употребления вашей. Тогда все прекрасно.
— Мать не любит Верку, — возразил он сердито. — Верка — корова, не умеет обращаться с мамашей. Она раздражает мамашу, перечит ей… Держи! — Он сунул мне в руку стакан, и я едва успел подхватить его. Он сердился на себя, на меня и на Верку из-за того, что мы не умеем обращаться с его мамашей.
— Мамаша в конце концов расплакалась… — закончил он и повернулся к окну.
Сказать «прошел к окну» было бы неверно, так как все в его камере было рядом. За окном дождь лил не душевым потоком, но океанским прибоем заливало стекла. И сквозь прибой в верхнем левом углу размывались вновь и вновь, всякий раз по-иному, цветные огни. Я знал, что это Empire на 34-й улице. Шмыгнув носом, он повернулся ко мне.
— Я теперь только у Рабиндраната алкоголь покупаю. Меня тут отравить пытались. Чуть не загнулся. Кровью блевал…
— Ну, если всерьез хотят отравить, то могут и Рабиндранату бутыль подсунуть, — заметил я. — Чего им стоит… Войдут, один Рабиндраната отвлекает, а другой к его бутылям свои подсунет…
— Невозможно. Рабиндраната хуй наебешь. Рабиндранат — хитрая индийская лиса. Это он с виду такой распиздяй, а…
В соседней комнате глухо шлепнула дверь и включили музыку.
— Магги явилась! — Судорога метнулась по его лицу. — Проститутка черная. Соседка, — пояснил он. — Это она, стерва, с ирландцем договорилась, чтоб он мне яду в бутыль подмешал…
Опять напомнив о себе, что у чокнутых своя железная логика, я все же не удержался от вопроса:
— Какие же, ты думаешь, у нее мотивы, Вилли?
— Как какие? — возмутился он. — Хэ, это ж и дураку понятно. Комнату хочет занять. У меня же лучшая комната на этаже. Угловая. Она и больше на пару метров, и окна у меня три, а не одно, как у нее. Ты думаешь, почему они хотят меня выжить? Потому что Магги при помощи своей черной пизды вертит всеми ими здесь в отеле, от менеджера до уборщиков.
- Как предсказать курс доллара. Эффективные методы прогнозирования с использованием Excel и EViews - Брюков Владимир Георгиевич - Финансы
- Моисей в Египте - Эдуард Седаков - Исторические приключения
- Гражданский кодекс - Бонапарт Наполеон - Биографии и Мемуары
- Этот «цифровой» физический мир - Андрей Гришаев - Физика
- Не курите в присутствии синих драконов - Пётр Лаврентьев - Альтернативная история