Упраздненный театр - Булат Окуджава
- Дата:12.12.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Упраздненный театр
- Автор: Булат Окуджава
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Упраздненный театр" от Булата Окуджавы
🎭 "Упраздненный театр" - это произведение, которое погружает слушателя в атмосферу театральной сцены, где каждый актер играет свою роль в жизни. Главный герой книги, писатель и поэт, рассматривает мир через призму театра, где каждый день - это новое представление, а каждое действие - это акт искусства.
В "Упраздненном театре" Булат Окуджава раскрывает тему искусства, творчества и жизни, погружая слушателя в мир театральных постановок и внутренних монологов героев. Каждая глава аудиокниги - это новый акт, который заставляет задуматься над смыслом жизни и искусства.
📚 Булат Окуджава - известный советский поэт, композитор и певец, чьи произведения знакомы каждому ценителю литературы. Его творчество отличается глубоким философским подходом к жизни, чувственностью и тонким юмором.
На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги на русском языке. Здесь собраны лучшие произведения современных авторов, бестселлеры и литературные шедевры.
Погрузитесь в мир "Упраздненного театра" вместе с Булатом Окуджавой и почувствуйте волшебство искусства, которое окружает нас повсюду. Каждая глава аудиокниги - это новое представление, где вы сами становитесь зрителем и участником этого удивительного спектакля жизни.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
‑ Жоржетта говорит про тараканчика, ‑ смеется Ванванч.
Бабуся приставляет пухлый палец к губам: "Тссс..." ...У бабуси было пять дочерей: Сильвия, Гоар, Ашхен, Анаид, Сирануш и сын Рафик. Она вышла замуж шестнадцати лет за отменного столяра Степана. Фамилия его была Налбандян, от слова налбанд, то есть кузнец. По‑русски он звался бы Кузнецовым. Марию выдали за него с трудом, ибо она была дочерью купчишки, хоть и не слишком богатого, но все же. А жених, хоть и красивый, но столяр. Отец гневался. Бабуся ходила заплаканная. Степан (это уже армянский Степан), сжав кулаки и губы, простаивал под ее окнами до рассвета. И дверь их судьбы все‑таки раскрылась. И они вошли в нее, не оглядываясь по сторонам, не замечая чужих порядков, никому не завидуя, думая лишь о своем и ощущая себя высшими существами. Музыка их жизни не таила в себе внезапных откровений ‑ она была традиционна и уже обжита, как древнее жилище: Мария была молчалива, улыбчива и покорна, Степан ‑ грозен, величествен и вспыльчив, но вдруг мягок, и вкрадчив и отходчив. Он нависал над юной женой в минуты гнева, и его красивое и жесткое лицо становилось багровым: "Как ты могла, Маруся?! Все кончено! Все растоптано! Ничего исправить нельзя!.." Она покачивалась перед ним, закусив губы, стройная, беспомощная, едва сохраняя присутствие духа; уставившись на свою домашнюю туфельку, высунувшуюся из‑под длинной юбки, и считала про себя: "Мек, ерку, ерек, черс[ 8 ]..." и так до десяти, и когда произносила "тасс"[ 9 ], он начинал затухать, сникал, смотрел в окно. Тогда она как бы между прочим тихо спрашивала: "Степан, не пора ли корову кормить?" ‑ "Конечно пора, Маруся", ‑ говорил он мирно и буднично и отправлялся в хлев.
Старшая дочь, Сильвия, Сильва, была стройна и красива в мать, но вспыльчива и авторитарна в отца. Как странно сочетались в ней большие невинные карие глаза, мягкий покрой плеч ‑ и гнев, неукротимость; или тихая, проникновенная, доходящая до простого дыхания речь и внезапно визгливые интонации торговки, но тут же извиняющееся бормотание и пунцовые щеки, и всякие суетливые старания замазать, стереть, замолить свой грех. Но было в старшей дочери и кое‑что свое: был здравый смысл, было житейское мастерство и абсолютное невосприятие романтического.
Она взрослела стремительно и целеустремленно. Представления о собственном предназначении были конкретны и точны. Детских игр для нее не существовало, сентиментальное отрочество обошло ее стороной, в двадцать четыре года, в пору разрухи и гражданской войны, она внезапно стала главной хранительницей очага, и оторопевшие, потерянные родители смирились перед ее неукротимостью. Она работала в американском обществе помощи России, решительно вышла замуж за не слишком молодого преуспевающего врача, обольщенного ее красотой, твердым характером, вполне продуманной и ясной перспективой и прочими совершенствами. Прикрикнула на отца, когда он вздумал засомневаться в ее выборе, и тут же обняла с очаровательной улыбкой.
Мужа она не любила, но уважала и ценила и, не унижая его достоинства, сделала так, что он чувствовал себя осчастливленным ее властью. Так же внезапно и по‑деловому она родила дочь Луизу, Люлю, и вообще все в ней: и поступки, и предвидение, все ее житейское умение были столь добротны и правдоподобны, что многие умники, пытавшиеся ей противостоять или соперничать в искусстве жить, терпели сокрушительное поражение. Общественные страсти были ей чужды. Это напоминало ей игру в куклы. И белые и красные были ей одинаково неинтересны, и громкие их восклицания, сжигавшие толпы соплеменников, оставляли ее равнодушной. "Я в куклы никогда не играла", ‑ отвечала она на вопросы особенно настойчивых оппонентов. Но в практической жизни она умела все, во всяком случае, это подразумевалось в восхищенных придыханиях ее знакомых и близких. "Спросите у Сильвы, говорили они, ‑ попросите Сильву, пусть Сильва решит". Никто никогда не видел, как она плакала по ночам от заурядного человеческого бессилия, а если и видели, то считали, что это просто издержки темперамента или сильной воли.
Анаида умерла в отрочестве от брюшного тифа.
Гоар была стройна, хороша собой, улыбчива, чистоплотна до умопомрачения и беспрекословна в послушании. Ее выдали за пожилого врача, которому полюбилась эта привлекательная юная армянская барышня из простой, но здоровой, высоконравственной семьи, мечтающая о тихой благополучной семейной жизни и множестве детей, и она перешла в этот новый круг из куколь‑ных забот детства, как‑то незаметно, естественно сменив матерчатых чад на живых и трепещущих. Она заимствовала от матери ее теплоту и участливость, хотя в матери это было от Бога, а в ней от житейской потребности, словно нарисованное на картоне. Она не просто, как мать, служила Богу любви, а выполняла свой не очень‑то осознанный долг перед природой... И если старшая сестра, Сильва, напоминала костер и гудящее пламя, способное и согревать и осветить, но и сжечь дотла, то Гоар была похожа на свечу, в потрескивании которой слышались иногда и жалобы, и маленькие домашние обиды, и укоризны.
Ашхен родилась в начале века, словно только и ждала, чтобы благополучно завершилось предшествующее благонамеренное столетие с нерастраченными еще понятиями чести, совести и благородства, а дождавшись, выбралась на свет Божий в каком‑то еще не осознаваемом новом качестве, нареченная именем древней армянской царицы, будто в насмешку над здравым смыслом. Темно‑волосая, кареглазая, крепко сбитая, презирающая кукольные пристрастия, Ашхен, облазившая все деревья окрест в компании соседских мальчишек, вооруженная рогаткой, обожающая старшую сестру Сильвию за ее непреклонную волю, молящаяся на мать и отца и сама готовая на самопоже‑ртвование всегда: утром, вечером и глубокой ночью. Слезши с дерева и накричавшись с мальчиш‑ками, она становилась молчалива, словно вновь накапливала растраченные слова, сидела над книгой или, оторвавшись от нее, глядела перед собой, высматривая свое страшное будущее.
Имя царицы померкло в буднях, потеряло свой первоначальный смысл. Оно стало ее собственностью. Теперь им обладала армянская девочка с тифлисской окраины, обогретая грузинским солнцем, надышавшаяся ароматами этой земли и наслушавшаяся музыки гортанной картлийской речи... А тут еще коварный ветерок из России, просочившийся через Крестовый перевал.
Гоар красиво и растерянно улыбалась, ничего не умея осознать в окружающей жизни. Она собиралась родить. Впервые. Это да сосредоточенное лицо мужа занимало ее больше всего.
Ашхен, как‑то внезапно и непредвиденно прыгнув с очередного дерева, отстрелявшись из рогатки и начитавшись каких‑то загадочных книжек, погрузилась в веселые опасные будни политического кружка, каких тогда было множество, и закружилась там, задохнулась от внезапно обнаруженных истин и, тараща карие глаза с поволокой, проглатывала впрок высокопарные сентенции о свободе, равенстве и братстве. Старый мир требовал разрушения, и она была готова, отбросив рогатку, схватиться за подлинное оружие и, сокрушив старый мир, пожертвовать собой.
Как странно распоряжается судьба! На самом‑то деле у нее все рассчитано, все предопределе‑но, а нам кажется, будто все случайно, что просто случайности бывают счастливые и несчастли‑вые, и задача сводится к тому, чтобы, навострившись, избегать последних и наслаждаться первыми.
И вот они сидели за ужином. Во главе стола ‑ Степан, а следом ‑ уже пришедшие в гости Сильвия с мужем, Гоар с мужем, рыжий синеглазый Рафик и маленькая Сирануш, Сиро. Мария бегала от плиты к столу. Аппетитно дымилась долма[ 10 ], розовело кахетинское вино, были овечий сыр и пахучая зелень, и горячий лаваш. За окнами южные сумерки стремительно синели и превращались во тьму. Сияла керосиновая лампа.
Распахнулась дверь, и вошла Ашхен. Она была бледна, глаза потухшие, но на губах теплилась растерянная улыбка.
Степана обуревала тревога, это явно проступало на красивом, бородатом лице. Гоар ничего не понимала, да и не хотела ничего понимать, кроме происходящего в ней самой. Сильвия все понимала, но осуждала сестру и восхищалась ею одновременно. Все молчали.
Когда молчание стало невыносимым, Ашхен шумно вздохнула.
‑ За нами гналась полиция, ‑ призналась она, глядя в пустую тарелку, мы убежали.
‑ Почему это за вами гналась полиция? ‑ спросил Степан грозно.
‑ Мы расклеивали листовки, ‑ призналась дочь.
Степан ударил кулаком по столу. Посуда задребезжала. Мария вздрогнула, но смолчала.
Ашхен молчала тоже. Говорить не хотелось. Страха не было. Перед глазами маячила злополучная листовка, написанная на малознакомом русском языке. Некоторые слова Ашхен уже хорошо знала: "Свобода", "Классовая борьба", "Смерть капиталу!"
‑ Ты что, с ума сошла? ‑ спросила Сильвия. ‑ Ты хочешь, чтобы нас всех арестовали? Чего ты хочешь?..
- Дом, который построил Дед - Борис Васильев - Классическая проза
- Дом, который построил… - Евгений Валерьевич Лазарев - Русская классическая проза / Юмористическая фантастика
- Стихотворения - Окуджава Шалвович - Поэзия
- Еврей - Фредерик Стендаль - Классическая проза
- Дом, который построил дед. Вам привет от бабы Леры - Борис Васильев - Современная проза