Перевод с подстрочника - Евгений Чижов
- Дата:29.09.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Перевод с подстрочника
- Автор: Евгений Чижов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если Зара работала во вторую смену, они вместе завтракали дома или шли в кафе на соседней улице. Выбор блюд она всегда предоставляла Олегу и радовалась, когда он заказывал себе то же, чего больше хотелось и ей: в совпадении вкусов она видела признак их внутренней близости. Она любила коштырскую кухню, в которой было много по-разному приготовленного мяса, и с нескрываемым удовольствием наблюдала, как Печигин отправлял в рот кусок за куском. За едой, как правило, не разговаривали, но молчаливое сосредоточенное пережёвывание было похоже на немой диалог, с точки зрения Печигина, довольно комичный, но для Зары, судя по внимательному взгляду из-под нахмуренных бровей, совершенно серьёзный, сближающий едва ли не больше слов.
С первых же дней она ощущала Олега гораздо более глубоко и близко, чем он её. Если для него она оставалась воплощением чужеродного коштырского окружения, приблизившимся к нему вплотную и даже отдавшимся ему, не утратив при этом непроницаемого ядра своей чужести, то он для неё незаметно сделался тревожно и непредсказуемо открытым: Заре ничего не стоило произнести за Олега мысль, которую он едва успел подумать, закончить его фразу, выполнить просьбу, которой он ещё даже не осознал про себя. Она мгновенно угадывала, если ему приходила на память Полина или когда он вспоминал (точнее, пытался вспомнить, последнее время это давалось ему всё тяжелее) Москву. Было похоже, что её ночная чуткость к его желаниям не проходила, а только обострялась днём. Если ночью соединялись их тела, то днём между ними сохранялась какая-то другая, односторонняя, недоступная Олегу и потому тревожившая его связь. Как будто, входя в Зару ночью, он оставлял ей ключ к неизвестному ему самому черному ходу своей души, так что она могла по желанию проникать в неё, когда ей вздумается. Сама Зара не видела в этом ничего необыкновенного. То, что Олегу представлялось едва ли не чудом, было для неё обыденностью. Это же просто интуиция, говорила она, женщины с гор ещё и не такое умеют. Чудесное было привычной реальностью её жизни. Если заболевала, Зара обращалась мысленно с просьбой о выздоровлении к Народному Вожатому, и почти всегда это действовало, лекарств можно было не принимать.
– У нас все так делают, – объясняла она Печигину. – И ничего смешного в этом нет!
Олег и не думал смеяться, он только представил Зару с закрытыми глазами, шевелящимися губами и, как всегда в минуту сосредоточенности, нахмуренными бровями, разговаривающей про себя ночью с Народным Вожатым, и комизм этой картины был составной частью её привлекательности – любая искренняя вера всегда трогала Печигина, – но даже тень улыбки, скользнувшая, может, в лице, а может, только в его мыслях, не укрылась от Зары.
– Ты должен в него верить! Ты даже не догадываешься, насколько это важно! – говорила она, с неподдельной тревогой вглядываясь в Олега. – Мы, обычные люди, многого не знаем. С его высоты всё выглядит совершенно иначе! Ты ничего не поймёшь в нашей стране и в нашей жизни, если не поверишь ему!
Это была её единственная, зато постоянная просьба к Олегу. Она всё время подозревала его в недостатке серьёзности в отношении к президенту Гулимову. Когда он жаловался ей, что работа над переводом не клеится, Зара видела причину именно в этом.
– Всё дело в твоей иронии – пойми, здесь она неуместна! Ты прячешься за неё, но это всё бесполезно. Ты должен открыться для него – тогда и он откроется для тебя. И всё сразу получится.
Но Печигин и так чувствовал себя слишком открытым для Зары, никакого желания открываться ещё больше он не испытывал. Вместе с ней и через неё, втираясь с её запахом ему в кожу, незаметно пробираясь в кровь и в мозг, проникала в него прежде далекая и непостижимая действительность Коштырбастана. Понятней она при этом не становилась, но по мере того, как делалась привычней, вопросы отпадали сами собой. Любопытство выдыхалось на жаре, а желание вникать глубже исчезало, подавленное избыточностью окружающего. Постепенно он привык перемещаться по улицам, плывя куском мяса в солёном бульоне собственного пота и испытывая одно-единственное, зато постоянное желание: пить. Никаких других потребностей, по крайней мере до наступления вечера, в этом климате не возникало, так же как не могло возникнуть в нём особенно сильных эмоций. Лучше всего ему соответствовало ленивое равнодушие, рано или поздно овладевавшее человеком под прессом жары. Печигин начинал понимать всегдашнее слегка презрительное безразличие, с каким коштыры, с которыми ему случалось разговориться в уличных кафе, относились к женщинам, деньгам, работе, политике – ко всему, что должно было иметь для них значение и, в конце концов, даже к себе. На этом пекле трудно было придавать особую важность чему бы то ни было, любая вещь равнялась только себе самой, это было очень мало, а при ближайшем рассмотрении оказывалось, что и вовсе ничто. Так, Олег был никакой не поэт и даже не переводчик, потому что за работу он давно уже не брался, отлынивая под разными предлогами, а невнятный тип неопределённого возраста (где-то между тридцатью и сорока) с иссушенным и засвеченным мозгом, забывший, зачем он приехал в Коштырбастан, и потерянно бредущий по пустому в полдень раскалённому бульвару от одного кафе с холодным пивом в тени до другого; а молодая женщина, приходившая к нему по вечерам и считавшая его и поэтом, и переводчиком, была лишь молодым двадцатипятилетним телом, наделённым, правда, редкостной интуицией. Но и к Зариной способности угадывать его мысли и завершать за него фразы, которые ему лень было закончить, Олег довольно быстро привык: когда температура подбиралась к сорока, удивление выпаривалось из сознания, одинаково принимавшего как данность и обычное, и необыкновенное, тем более что в незнакомом окружении трудно было отделить одно от другого: кто их знает, этих коштырок, может, им действительно ничего не стоит читать в мыслях своих мужчин. Быстро сделалась привычной Печигину и его ночная власть над Зарой, и её дневная податливость: стоило ему заметить, что национальное платье идёт ей больше, чем «европейское», в котором она ходила на работу, и Зара стала появляться у него только в коштырских платьях и шароварах. В другой раз он обмолвился, что её яркий малиновый лак для ногтей режет глаз, и она вообще перестала красить ногти. Становиться тем, что Олег хотел в ней видеть, было для Зары естественно, как дышать, но это трогало его лишь на первых порах; скоро он начал испытывать разочарование. Ему хотелось понять, что она представляет сама по себе, без него, но, сколько ни всматривался, он не находил ничего отчетливого. Олег даже подглядывал иногда за Зарой, например, по утрам, притворяясь спящим, следил из-под прикрытых век, как она собирается на работу, но обычно обнаруживал одну лишь деловитую сосредоточенность. Только однажды он видел, как Зара, заметив проходившую по улице козу, которую гнал козопас (Олег слышал блеяние), на секунду забыла про сборы и, рассеянно улыбаясь, склонила набок голову и вытянула шею, подражая козлиной манере. Одного этого неумышленного движенья Печигину хватило, чтобы целый день думать о Заре с любовью.
Как-то вечером она столкнулась у Олега с задержавшейся дольше обычного Динарой. Улыбнувшись друг другу, они разминулись в коридоре, но Печигин заметил, как Зара прижалась к стене, чтобы даже краем платья не задеть Динары, а та, глядя свысока (она была почти на голову выше), задержалась на секунду, открыто и, похоже, насмешливо рассматривая подругу Олега, так что ей пришлось в конце концов отвести глаза. Оставшись с Печигиным наедине, Зара немедленно ему высказала:
– Я знаю, она настоящая проститутка! Этого не скроешь, у неё на лице всё написано. Дорогая заказная проститутка, вот кто она такая! Будь с ней осторожен! Имей в виду, они все заразные! И только и думают, как бы подцепить в мужья иностранца!
Олег слушал Зару, глядел в её потемневшие от гнева большие глаза, и думал, что напрасно искать в ней что-то, кроме упорного стремления выйти замуж, родить и воспитать как можно больше детей (коштырские семьи даже в столице были многодетными). Ради этого она готова угадывать и исполнять любые его желания, для этого даны ей одаренность в любви и интуиция. Но если для Полины его мнение имело значение хотя бы как то, с чем она спорила, а он мог надеяться хоть иногда открывать для неё что-то новое, то для Зары все его слова (если только они не относились к перспективе брака и деторождения) были заведомо пустым звуком – поэтому ей так легко было с ними соглашаться – ничего нового для неё в принципе быть не могло. При всей её податливости и готовности меняться под него Олег был для неё лишь инструментом в реализации её предназначения, от которого её не могло отвлечь ничто. Мужчин, даже коштыров, ещё можно было соблазнить новыми идеями и теориями, но женщины – такие, как Зара, – были неколебимой опорой тысячелетней неизменности коштырского мира, в котором время никуда не шло, долгими веками цепенея на жаре, а человек медленно продвигался сквозь него, постепенно стираясь до старости и смерти.
- Улыбка - Рэй Брэдбери - Научная Фантастика
- Собрание сочинений в 15 томах. Том 3 - Герберт Уэллс - Юмористическая проза
- 20-ть любительских переводов (сборник) - Рид Роберт - Мистика
- И грянул гром… (Том 4-й дополнительный) - Вашингтон Ирвинг - Научная Фантастика
- Дворец памяти. 70 задач для развития памяти - Гарет Мур - Менеджмент и кадры