Герцог - Сол Беллоу
- Дата:11.11.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Герцог
- Автор: Сол Беллоу
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Герцог" от Сола Беллоу
📚 "Герцог" - это захватывающая аудиокнига, которая рассказывает о жизни главного героя, человека с необычным характером и судьбой. В центре сюжета - Герцог, чья жизнь полна тайн, загадок и неожиданных поворотов.
Слушая эту аудиокнигу, вы погрузитесь в мир интриги, страсти и приключений. Герцог - это не просто персонаж, это символ силы, мудрости и решимости.
Автор аудиокниги, Сол Беллоу, с легкостью создает увлекательный сюжет, который заставляет задуматься о жизни, смысле судьбы и выборе каждого человека.
Об авторе:
Сол Беллоу - известный американский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе. Его произведения всегда отличались глубоким смыслом, проникновенностью и философским подходом к жизни.
На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги онлайн на русском языке. Здесь собраны лучшие произведения современной прозы, бестселлеры и книги разных жанров.
Погрузитесь в увлекательный мир слова вместе с аудиокнигой "Герцог" от Сола Беллоу и окунитесь в историю, которая заставит вас задуматься о многом. Наслаждайтесь каждым звуком и словом, погружаясь в мир литературы!
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джона Герцог выбирался из постели, включал свет на кухне, прислушивался. На нем была полотняная спальная рубаха с плиссированной грудью — остатки петербургской роскоши. Газ в плите не горел, спавшие в одной постели Мозес, Уилли и Шура садились под комковатым байковым одеялом и смотрели на отца. Он стоял под лампой, шишковатой, как германский шлем. Ярко пылала провисшая широкой петлей вольфрамовая нить. Круглоголовый, с бурыми усами, папа Герцог тревожно и сочувственно поглядывал на потолок. Между бровями складывалась и разглаживалась морщина. Он кивал головой, приборматывая что-то.
Один, один, один, один,Одинокий, как камень,При десяти пальцах — один.
Из другой комнаты мама Герцог говорила: — Иона, помоги ему войти.
— Ладно-ладно, — говорил папа Герцог, оставаясь на месте.
— Иона… Жалко ведь.
— А нас не жалко? — говорил папа Герцог. — Ты спи, тебе когда еще отдохнуть, а он будит. Еврей-пьяница! Даже этого он не сделает по-хорошему. Если выпил, почему не быть фрейлех — веселым? Нет, он будет плакать и надрывать тебе сердце. Чтоб ему пусто было! — Полусмехом папа Герцог корил и свое отзывчивое сердце. — Как будто мало, что я сдаю комнату жалкому шикеру.
Ал тастир понехо мимени[113] —В моих карманах ни пенни,Не скрывай лица Твоего от нас.От него же не отречемся.
Уже не стараясь петь, без всякой мелодии Равич просто кричал на темной холоднющей лестнице:
О’Брайен,Ломир тринкен а глезеле вайн[114]Ал тастир понехо мимениВ моих карманах ни пенниОт него же не отречемся.
Согнувшись пополам, папа Герцог тихо умирал от смеха.
— Иона, я тебя прошу: генуг шойн[115].
— Да пусть его. Что я буду шлепн[116] себе кишки?
— Он перебудит всю улицу.
— Он весь в блевотине, и штаны полные.
Все-таки он шел. Тоже жалел Равича, хотя тот был живым свидетельством его переменившейся судьбы. В Петербурге он бы послал лакея. В России папа Герцог был барином. С поддельными бумагами купца первой гильдии. Тогда многие господа жили по чужим документам.
А ребята все таращат глаза на пустую кухню. У стены стоит черная остывшая плита; резиновая трубка соединяет газовый двойник со счетчиком. Кусок стены за плитой защищает от брызг японская камышовая плетенка.
Смех было слушать, как отец уговаривал пьяного Равича подняться на ноги. Прямо домашний спектакль. — Ну, ландсман, можешь идти? Ведь замерзнешь. Так, ставь лапу на эту ступеньку — шнеллер, шнеллер[117]. — Он еще смеялся, переводя дыхание: — Давай-ка оставим здесь твои дрекише[118] штаны. Фу! — Греясь друг об друга, мальчишки улыбались.
Поддерживая, папа вел через кухню Равича в грязных подштанниках, красномордого, уронившего руки, в котелке, с пьяной тоской в неразлипающихся глазах.
Что касается моего незадачливого покойного отца, Дж. Герцога, то он не был крупным мужчиной, он был из малорослых Герцогов, отличного сложения, круглоголовый, живой, нервный, красивый. Частенько срываясь с сыновьями, он небольно раздавал им подзатыльники с обеих рук. Он все делал быстро, четко, с восточноевропейской сноровкой в движениях — причесывался, застегивал сорочку, правил свою бритву с костяной ручкой, затачивал карандаши на подушечке большого пальца, резал ножом к себе буханку хлеба, прижав ее к груди, завязывал свертки тугими узелками, артистически заполнял счетоводную книгу. Утратившие значение страницы аккуратнейше перекрещивались знаком X. Единицы и семерки имели полагающиеся перекладинки — словно вымпелы к непогоде. Первая неудача постигла папу Герцога в Петербурге, когда на него свалились два состояния в один год. Он ввозил лук из Египта. При Победоносцеве полиция раскопала его незаконное проживание. Его признали виновным и вынесли приговор. Отчет о процессе появился в русском журнале на толстой зеленой бумаге. Иногда на семейном сборе папа Герцог раскрывал журнал и зачитывал, сопровождая переводом, дело по обвинению Ионы Исаковича Герцога. Он так и не отбыл наказание: сбежал. Человек он был нервозный, вспыльчивый, с норовом — бунтарь. Он перебрался в Канаду, где жила его сестра Ципора Яффе.
В 1913 году он купил клочок земли близ Вэлифилда, Квебек, стал фермерствовать — прогорел. Перебрался в город, завел пекарню — прогорел; прогорел на мануфактуре и маклерстве, на поставках мешковины в войну, когда никто не прогорал. Со сбором железного лома он тоже прогорел. Стал брачным агентом и, конечно, прогорел из-за своей невыдержанности и резкости. Теперь, на побегушках у Комиссии по алкогольным напиткам провинции Квебек, он прогорал и на бутлегерстве. Едва сводил концы с концами.
Всегда наспех и напоказ, с ясным напряженным лицом, с походкой горемыки и щеголя, грузновато припадающий на пятку, в пальто, чей лисий подбой пожух и облысел и красная кожа потрескалась. В развевающемся своем пальто он совершал еврейский марш в одиночку, пропитанный и окутанный махорочным дымом, обходил свой Монреаль: Папино, Майл-энд, Верден, Лашин, Пойнт Сент-Чарльз. Он высматривал, не наклюнется ли что — банкротство, дешевая распродажа, ликвидация, пожарные торги, продукты — и не получится ли уже покончить с нелегальным бизнесом. Он мог с невероятной быстротой произвести в уме расчет процентных отчислений, а прохиндейской жилки, необходимой удачливому дельцу, у него не было. И потому он держал перегонный куб на Майл-энд, где козы грызли голую землю. И колесил на трамвае. И от случая к случаю сбывал бутылку, выжидая главного случая. На границе американские спиртные нелегалы купят сколько хочешь — и деньги в руки, но туда поди доберись. Так что смоли сигареты и зябни на трамвайной площадке. Фининспектор тянулся прижать его. Банковские кляузники наступали на пятки. На дорогах к границе крепко пошаливали. На Наполеон-стрит сидело пять проголодавшихся ртов. Уилли и Мозес были хворые. Хелен училась игре на пианино. Толстый прожорливый Шура был неслух и хулиган. За квартиру плати задним числом и вперед, подоспели векселя, счета от врачей, а он не знает английского, друзей нет, авторитета нет, специальности нет, имущества нет — разве что перегонный куб, — и помощи ждать неоткуда. Сестра Ципора в Сент-Энн была богата — даже очень, но ему с того было только хуже.
Еще был жив дедушка Герцог. Выказывая вкус Герцогов к большой игре, он в 1918 году нашел пристанище в Зимнем дворце (некоторое время большевики не возражали). Старик писал длинные письма на иврите. Во время переворота пропали его ценнейшие книги. Да и какие теперь занятия. В Зимнем дворце за весь день хождений он едва набирал миньен[119]. Ну и, конечно, голодал. Позже он предрек крах революции и стал собирать царские деньги. чтобы после восстановления Романовых на троне объявиться миллионером. Герцоги получали пачки бросовых рублей, Уилли и Мозес, играя, держали в руках огромные суммы. Берешь роскошную купюру, смотришь на свет, и на радужной бумаге проступит Петр Великий и Екатерина. Дедушке Герцогу было за восемьдесят, но он держался молодцом. Голову сохранял ясную, древнееврейские буквы выставлял твердо. В Монреале папа Герцог вслух зачитывал письма, а там какие вести: холод, вши, голод, мор. «Увижу ли я еще лица моих детей? — писал старик. — И кто закроет мои глаза?» Последнюю фразу папа Герцог прочитывал со второго, если не третьего раза — осекался голос, и в конце концов слова выговаривались шепотом. У него навертывались слезы, и, закрыв ладонью усатый рот, он быстро уходил. Выпучившая глаза мама Герцог оставалась с детьми в немудрящей кухне, куда не заглядывало солнце. Пещера и пещера, древняя черная плита, железный рукомойник, зеленые шкафчики, газовое кольцо.
К жизни мама Герцог была обращена как бы одной половиной лица. Она вникала, повернувшись левой щекой, а правой, случалось, не воспринимала происходящее. На этой самоуправной стороне часто гостило мечтательное, грустное выражение, словно ей привиделся Старый Свет — папа, известный миснагид, трагическая мама, братья — живые и мертвые, сестра, белье и прислуга в Петербурге, дача в Финляндии (все благодаря египетскому луку). А в этой дыре на Наполеон-стрит она себе и кухарка, и прачка, и швея. У нее поседела голова, выпали зубы, потрескались ногти. И руки всегда пахли раковиной.
Однако же находила она силы еще баловать нас, думал Герцог. Меня она определенно избаловала. Как-то в сумерки она везла меня на салазках по льдистому, посверкивающему снегу — было часа четыре, дни в январе короткие. У бакалейной лавки встретилась нам старушка в шали и говорит: — Что ж ты его возишь, дочка! — У мамы круги под глазами. Худенькое лицо застыло от холода. Дышит через силу. На ней потертая котиковая шубка, красная шерстяная шапочка и тонкие ботинки на пуговках. В лавке висели связки вяленой рыбы, из открывшейся двери тошнотворно несло съестным — прогорклый сахар, сыр, — едким мылом. На проволочном кольце дергался, звенел колокольчик. — Нельзя же себя всю на детей изводить, дочка, — сказала на стылой улице карга в платке. А я и не думал слезать с санок. Притворился непонимающим. Труднейшее это дело: быстро схватив, не торопиться понять. По-моему, думал Герцог, я это хорошо освоил.
- Макушка лета - Маргарита Петровна Мажник - Русская классическая проза
- Православный советчик. Обрести телесную бодрость и уврачевать душу христианской молитвой - Евдокия Агафонова - Религия
- Нью-Йорка больше нет - Павел Парфин - Социально-психологическая
- Уверенность в себе. Книга для работы над собой - Элис Мьюир - Психология, личное
- Кто Там, Наверху? (правда с долей шутки) - Леонид Сапожников - Публицистика